— Ему необходима помощь психиатра, — сказала Пег.

— Знаю, — ответила я, отходя к двери в кухню. Мне еще надо было нарезать кусочками паштет из печеного угря и разложить маслины в лиможские миски.

— Из ревности… на любовной почве, — слышались голоса.

— Что бы вы делали, если бы вашу жену трахали? — сказал кто-то.

— Возникает еще один вопрос, — продолжал Клив Рандольф. — Имеет ли право правительство другой страны поступать с американским гражданином как ему заблагорассудится?

— Боюсь, что имеет, — вмешался посол, тщетно пытаясь утихомирить своих соотечественников. — Помните тот случай, когда в Сингапуре нашего подростка избили палками? Даже президент просил о милосердии, но это не помогло.

— Это просто показывает, за кого держат нашего президента, — презрительно сказал Клив Рандольф. — И понятно почему.

— Американские граждане обязаны подчиняться законам той страны, где они находятся, — повторил посол. — Проблема в том, что мы имеем дело с человеком, у которого расстроена психика. Ему нужна срочная психологическая реабилитация. В сущности, он не виноват в этом ужасном преступлении.

— Конрада, друга Стюарта Барби, тоже арестовали, — прошептала Пег мне в кухне.

— Основные права человека… — слышала я голос Эймса Эверетта, слышала, как его поддержали другие, как повышались голоса, видела, как запылали возмущенные лица. Я вспомнила разговор об основных правах человека с Эдгаром. «Люди, которые сегодня верят в права человека, — говорил он, — это те самые, кто лет двадцать назад — нет, больше, чем двадцать, — верил в рабочий класс. Потом рабочий класс стал зарабатывать больше и поправел. Возникла необходимость поставить вопрос шире». Что до меня, то я в жизни не видела никого из рабочего класса.

Затем мне вспомнилась заваруха в «Городском глашатае». Теперь эти люди нацепили картонные значки из «Евро-Диснея» с написанными на них именами, а сами значки были похожи на мышонка Микки.

Когда я, сестра вдовы убитого и прочее, внесла паштет из копченого угря и сыр бри, в комнате снова воцарилось смущенное молчание. Все думали, что я жажду крови. Мне, конечно, не хотелось, чтобы Тельмана освободили, но они правы: он — человек с расстроенной психикой. Дочь своих родителей, Калифорнии, Америки, я понимала, что они правы: ему требуется помощь. Что это — доброта или безразличие? Интересно, что думает Рокси.

Мне нравились открытые, доброжелательные лица моих соотечественников, к тому же красивые, как у пилотов дальних линий или у мужчин с рекламных листов ювелирных изделий. Что ни говори, печать родных мест навсегда остается в сердцах, умах и языке людей, сказал Ларошфуко.

Казалось, что все мы стараемся выбраться за пределы Америки, но что-то тянет нас назад. Сумею ли я преодолеть это подводное течение, влекущее нас обратно на родину, преодолеть ее магнетизм? Сумею, думала я, сумею хотя бы на время. Но вот насчет Рокси я не уверена.

И еще мне подумалось, что мы не стали бы есть паштет из копченого угря, будь мы в Санта-Барбаре. Правда, я сама к этому времени отведала угрей, змей, потрохов, мозгов, улиток, моллюсков, устриц, белых грибов, белого овсяного корня и крошечных птичек, которых кладут в горшочки с гусиной печенкой и едят с головой… А чем кормят в тюрьме Тельмана? Что едят в Сараево?

Как бы то ни было, я не могла долго оставаться у Рандольфов, поскольку обещала взять несколько пакетов дарственных прокладок «тампакс» и губной помады для сараевских женщин, а потом поужинать с отцом и остальными. Завтра они уезжают. Эдгар с воскресенья в Загребе. Надеюсь, у меня не вечно будет щемить сердце. Не знаю, не уверена.

Все эти американцы, пересаженные на французскую почву, тоже ели маленьких пичужек — забыла, как они называются. Что говорят об этом защитники прав животных? Они против гусиной печенки. Против того, что гусям засыпают в горло зерно через воронку, чтобы у них раздулась печень. А я, как я отношусь к гусиной печенке? Интересно, американцы остаются американцами, когда попадают в чужую землю, или становятся другими, как, например, лейтенант Колли, отдавший приказ уничтожить все население вьетнамской деревни, или, если уж на то пошло, я сама — молодая женщина без родины, которая собирается поехать в Загреб, собирается пообедать с министром культуры, собирается пить апельсиновый отвар и всерьез заняться французским?