Его жена и его ребенок! Они всегда были темным призраком, грозившим ее счастью, и теперь этот призрак выступил из мрака, ожил и принял определенный образ, чтобы уничтожить ее.

Беатриче ненавидела и мать, и особенно сына еще раньше, чем увидела их, прекрасно зная, какое место они занимали в памяти Рейнгольда. Сколько раз она бесполезно старалась отогнать от него воспоминания о ребенке! Значит, есть какая-то необычайная сила в осмеянном ею таинстве брака, и эта сила восторжествовала над прекрасной Бьянконой, над гениальной артисткой, заставив ее познать всю муку покинутой женщины, ее, до сих пор смеявшуюся над покинутыми и никогда не интересовавшуюся, не разбивалось ли навсегда сердце женщины под незаслуженными ударами судьбы. Разорвав свои цепи, ее возлюбленный, как видно, не освободился от них, теперь он снова в старых оковах, и Беатриче с уверенностью отчаяния сознавала, что никогда не занимала в сердце Рейнгольда того места, которое заняла теперь его жена.

Страстная итальянка на самом деле действовала не по заранее обдуманному плану, прибегнув для удовлетворения своего мстительного чувства к последнему, крайнему средству. В сад Эрлау она пришла только для того, чтобы увидеть ненавистную соперницу. Эллы она там не нашла, но увидела мальчика, игравшего без присмотра, и мысль о его похищении, а затем и само похищение было делом одной минуты. Ребенок сначала охотно пошел за красивой дамой, которая ласково привлекла его к себе; когда же он начал тревожиться и спрашивать о матери, было уже поздно. С торжеством увозя его, Беатриче вовсе не думала о последствиях своего поступка. Одно лишь сознавала она вполне отчетливо: никакой удар не мог так глубоко поразить Эллу в самое сердце, как похищение ребенка, эта утрата должна стать вечной преградой между супругами, что и было заветной целью мстительной итальянки. Теперь следовало только спрятать добычу в безопасное место, и Джанелли должен был помочь ей в наскоро организованном бегстве.

По расчету Беатриче, ребенка отделял от родителей уже целый день пути. Необходимо было на время остановиться, чтобы обдумать дальнейшие действия. Месть удалась сверх всякого ожидания… Что же делать дальше?

Маленький Рейнгольд все еще спал. Если бы он хоть немного напоминал лицом отца, это послужило бы его спасению; но золотистые волосы, розовое личико и темно-голубые, сейчас закрытые глаза — все было унаследовано им от матери, женщины, которую Беатриче ненавидела, как еще никого и никогда; в этом сходстве заключалась величайшая опасность для спящего ребенка. Жгучие глаза его спутницы на минуту остановились на бледном личике с тонкими чертами. Беатриче вздрогнула, как будто испугавшись собственных мыслей, и поспешно отвернулась от мальчика.

Взглянув в окно, она увидела на верху горы дорожный экипаж, быстро кативший в одном направлении с ее каретой. Такой экипаж был редким явлением на этой дороге, и Беатриче сразу сообразила, в чем дело. Значит, сообщник выдал ее, и преследователи мчались по ее следам. Пусть мчатся! Пока ребенок был в ее руках, она чувствовала себя всесильной. Быстро приподнявшись, она отдала кучеру приказ не жалеть лошадей. Он повиновался, и началась бешеная скачка.

Не раз сильным лошадям с трудом удавалось сдержать тяжелые экипажи; не раз тормоз грозил лопнуть, подвергая седоков смертельной опасности, никто не обращал на это внимания, а обещанная награда заставила кучеров обеих карет презреть грозившую им катастрофу. Бешеная, безумная скачка! Скалы и ущелья проносились мимо с быстротой молнии, и чем ниже спускалась дорога, тем круче поднимались громады утесов. Все ближе слышался шум реки, и четверка лошадей заметно догоняла несущуюся впереди пару. Теперь оба экипажа мчались уже по долине, и разделявшее их расстояние с каждой минутой уменьшалось, еще несколько сот метров — и беглецы будут настигнуты.

Передний экипаж прогремел по мосту, перекинутому в этом месте через реку, и вдруг сразу остановился на противоположном берегу. Беатриче сама велела кучеру остановиться, когда убедилась, что дальнейшее бегство бесполезно и она должна решиться на крайние меры. Карета остановилась у самого берега. Беатриче медленно открыла дверцу экипажа, обняв левой рукой маленького Рейнгольда, который проснулся от бешеной скачки и со страхом смотрел на пенистые, бурные волны, с шумом катившиеся почти у самых его ног.

В это время и второй экипаж примчался к мосту, и Элла, увидев своего ребенка, забыла всякую осторожность, всякую осмотрительность. Она забыла предостережения Рейнгольда, его просьбу не показываться Беатриче, предоставив ему одному последний решительный шаг, и далеко высунулась из окна кареты.

— Рейнгольд! — отчаянно прозвучал ее голос.

Это был крик мучительного страха.

Мальчик тоже вскрикнул, узнав мать, и, громко рыдая, стал рваться к ней. И это решило участь ребенка. Увидев обоих супругов вместе, Беатриче побледнела как полотно. Итак, они все-таки соединились! То, что должно было разлучить, наоборот, сблизило их, и если в следующую минуту Рейнгольд вырвет у нее своего сына, то навеки окажется соединенным с женой, а на долю покинутой останется только презрение… или смерть!

Бьянкона недолго колебалась и, стремительно бросившись к реке, не выпуская из рук ребенка, исчезла с ним в волнах.

Наступило неописуемое смятение. Оба кучера соскочили на землю и беспомощно бегали взад и вперед по берегу, не делая ни малейшей попытки помочь; да, впрочем, всякая помощь была бы здесь равносильна самоубийству. Элла остановилась на мосту и, не надеясь спасти сына, уже намеревалась броситься вслед за ним, но вдруг увидела, как волны, за минуту перед тем поглотившие ее сокровище, снова расступились и сомкнулись над головой мужа… Не медля ни минуты, Рейнгольд бросился вслед за сыном, который при падении выскользнул из рук Беатриче и теперь всплыл на некотором расстоянии от берега. За этим мгновением наступили минуты такой пытки, в сравнении с которой казалось ничтожным все до сих пор перенесенное. Жизнь и смерть сосредоточились для Эллы в этих пенящихся волнах, в которых боролись два человеческих существа: беспомощный ребенок, почти не способный к сопротивлению, и его отец, отчаянно боровшийся с волнами, чтобы добраться до мальчика. Рейнгольд наконец достиг цели. Он схватил ребенка и, крепко прижимая к себе, направился к берегу. С трудом преодолевая бурное течение, он добрался до берега и, ступив ногой на каменистое дно, уцепился за нависшие выступы скал. Тогда к матери вернулись силы и способность к движению, и она бросилась ему навстречу.

Медленно поднимался Рейнгольд по береговому откосу, он тяжело переводил дыхание, из его порезанных об острые камни рук сочилась кровь, но в этих руках он держал своего мальчика, которого в первый раз после стольких лет прижимал к груди. Передав ребенка матери, он почти без чувств упал к ее ногам.

Глава 22

— Итак, это посещение надо решительно и бесповоротно считать вашим прощальным визитом? — спросил консул Эрлау сидевшего рядом с ним капитана Альмбаха. — Ваш отъезд совершенная неожиданность для меня. Что скажут на это ваш брат и Элеонора? Они оба очень рассчитывали на то, что вы еще погостите.

На лице Гуго сегодня лежала какая-то тень, и оно приняло не свойственное ему жесткое выражение, когда он заговорил:

— Они легко примирятся с нашей разлукой. Находясь постоянно в обществе жены и ребенка, Рейнгольд и не заметит моего отсутствия, а Элла… — Он круто оборвал свою речь. — Оставим это! Они оба слишком заняты друг другом и своим вновь обретенным счастьем, чтобы думать обо мне.

— Пожалуй, что и так, — согласился Эрлау, — но кто больше всех теряет от их примирения, так это я. В продолжение нескольких лет я смотрел на Элеонору как на родную дочь, она и ребенок были как бы моей неотъемлемой собственностью, и вот господин супруг неожиданно предъявляет свои права и отнимает у меня их обоих, причем я даже не имею права протестовать. Но я не понимаю, как могла Элеонора так быстро простить ему!

— Положим, не так-то быстро, — серьезно проговорил Гуго. — Рейнгольд встретил сильное сопротивление, и я уверен, что ему не удалось бы сломить его, не случись та катастрофа, которая пришла обоим на помощь. Он купил прощение жены ценой спасения их ребенка. Элла не была бы настоящей женой и матерью, если бы отвернулась от него в ту минуту, когда он положил ей на руки мальчика — живого и невредимого. Эта минута искупила все, и вы знаете так же хорошо, как и я, что спасение ребенка едва не стоило жизни отцу.

— Ну да, он не мог придумать ничего умнее, как заболеть после той истории, — проворчал Эрлау, пребывавший, видимо, в далеко не миролюбивом настроении. — Это заставило Элеонору немедленно начать ухаживать за ним, а теперь ее уже не оторвать от него; да и он настолько благоразумен, что больше не отпустит ее от себя. Дело известное: сперва опасность и страх, потом заботы и нежности. Но нельзя же требовать от меня, чтобы я радовался этому примирению. Лучше было бы, если бы мы вовсе не ездили в Италию, тогда моя Элеонора осталась бы со мной, а господин Рейнгольд мог бы продолжать свой прежний образ жизни гениального артиста. Я не желал бы ничего лучшего!

— Вы несправедливы, — с упреком сказал Гуго.

— А вы чем-то расстроены, — подхватил Эрлау. — Я вообще не понимаю, что с вами делается, капитан! Ваш брат теперь вне опасности, невестка — воплощенная любезность, мальчик нежно привязан к вам, а между тем ваш обычный юмор, кажется, покинул вас с тех пор, как в этом доме воцарились мир и любовь. Вы ни над кем не смеетесь и никого не дразните, шутки от вас теперь не дождешься. Боюсь, что-то засело в вашей голове… или в сердце.

Гуго громко, хотя и несколько принужденно, рассмеялся.

— Вовсе нет! Просто я не выношу долгого пребывания на берегу и стосковался по морю. Это многомесячное ничегонеделание измучило меня. Завтра рано утром я уезжаю и через несколько дней буду опять на своих любимых волнах.