— Маркиз Тортони, — сказала она, медленно повернувшись к Чезарио, — прошу вас не настаивать, я еще не считаю себя свободной.

За этими словами последовала короткая, но тяжелая пауза.

По красивому лицу молодого итальянца Элла могла видеть, какая борьба происходила в нем между глубоким горем и гордостью мужчины, не желающего показать, насколько тяжел был для него полученный удар. Она видела, как маркиз молча поклонился ей и направился к двери, посмотреть в другую сторону у нее недоставало мужества.

— Чезарио! — с порывом раскаяния бросился к маркизу Рейнгольд. — Ведь мы друзья!

— Мы были друзьями, — холодно возразил тот. — Вы, конечно, понимаете, Ринальдо, что эта минута навсегда разлучила нас. Но во всяком случае я беру назад свое обвинение, объяснение вашей супруги снимает с вас вину. Прощайте, синьора!

Муж и жена остались одни. Несколько минут оба молчали. Элла низко наклонила голову над душистыми цветами, и крупные слезы упали на блестящие лепестки. Подобно трепетному дыханию ее слуха коснулось ее имя, но она не откликнулась.

— Элеонора! — повторил Рейнгольд.

Она взглянула на мужа. С ее лица еще не сошло выражение глубокой печали, но она уже вполне овладела своим голосом.

— Что же я сказала? Что я никогда не воспользуюсь свободой, которую мне дал сделанный тобой шаг? Но в этом нет ничего нового. Из своего брака я вынесла опыт, который предохранит меня от повторения ошибки. У меня есть ребенок, в котором цель и счастье моей жизни. Другой любви мне не нужно.

— Тебе не нужно, — дрожащим голосом произнес Рейнгольд, — а моя судьба для тебя безразлична. Ты всегда любила только ребенка, а меня — никогда! Ради него ты смогла порвать со всеми предрассудками своего воспитания и стала совсем другой; для твоего мужа ты это сделать не захотела.

— А разве он дал мне ту любовь, какую я вижу в своем ребенке? — глухо спросила Элла. — Оставь это, Рейнгольд! Ты знаешь, кто стоит и всегда будет стоять между нами.

— Беатриче? Я не хочу обвинять ее, хотя она в моем тогдашнем отдалении от тебя виновата больше, чем ты думаешь. Конечно, я всегда был господином своих желаний, я не должен был поддаваться этим чарам. Но если для меня теперь очевидна вся их лживость, если я хочу от них освободиться…

— Неужели ты хочешь и ее бросить, как когда-то бросил меня? — с упреком прервала его молодая женщина. — Неужели ты думаешь, что нас это может примирить? Я утратила веру в тебя, Рейнгольд, и ты не возвратишь ее мне, пожертвовав теперь другой женщиной. У меня нет причины уважать или щадить синьору Бьянкону, но она любит тебя, она все тебе отдала, и ты сам много лет давал ей неоспоримое право на обладание тобой. Если бы ты теперь захотел разорвать и те цепи, которые сам сковал, помни, что нас они все равно никогда не соединят. Теперь поздно… я не могу больше верить тебе.

Вместе с безграничной печалью в последних словах слышалась и твердая решимость. В следующую минуту Эллы уже не было в комнате. Рейнгольд остался один.

Глава 20

На другой вечер капитан Альмбах вошел в приемную Рейнгольда и спросил у встретившего его слуги:

— Моего брата все еще нельзя видеть?

Тот пожал плечами, указывая на запертую дверь кабинета.

— Вы знаете, мы не смеем тревожить синьора Ринальдо, когда он запирается.

— Сегодня уже с самого утра! Это начинает меня тревожить. Я непременно должен узнать, что там случилось! — проворчал капитан и, подойдя к двери кабинета, принялся так громко стучать, что его не могли не услышать. — Отвори, Рейнгольд! Это я!

Из комнаты не послышалось никакого ответа.

— Рейнгольд, сегодня я уже два раза тщетно пытался проникнуть к тебе. Если ты сейчас не отворишь, я подумаю, что случилось какое-нибудь несчастье, и выломаю дверь.

Угроза, по-видимому, оказала свое действие: за дверью послышались шаги, щелкнула задвижка, и на пороге показался Рейнгольд.

— К чему меня преследовать? — воскликнул он. — Неужели я никогда не могу быть один?

— Никогда? — с упреком сказал Гуго. — С сегодняшнего утра к тебе никому нет доступа, даже мне, а по твоему лицу видно, что в настоящую минуту ты меньше всего можешь переносить одиночество. Ох, уж этот мне злополучный вчерашний вечер! Одному небу известно, что там со всеми вами случилось. Элла вдруг скрылась из зала, и я уверен, что между вами был разговор. Маркиз Тортони, который тоже где-то пропадал, возвратился с таким выражением, как будто ему только что прочли смертный приговор, и вслед за тем немедленно исчез с вечера. Тебя я нашел на галерее в невообразимом волнении; синьора Беатриче села в карету с лицом, напоминающим Страшный суд. Бьюсь об заклад — она одна все это наделала. Что у вас вышло?

Скрестив на груди руки, Рейнгольд мрачно уставился в пол и глухо произнес:

— Между нами все кончено.

Капитан в изумлении отступил:

— Что это значит? Ведь ты уехал с ней вместе!

— Ну да! По ее настоянию, а затем дело дошло до окончательного решения.

— Ты порвал с ней? — спросил Гуго.

— Я? Нет! — с горечью возразил Рейнгольд. — Беатриче сама настойчиво довела дело до разрыва. Зачем понадобилось ей принуждать меня к разговору сразу после того, как мне стало ясно, чего я из-за нее лишился? Она потребовала от меня отчета в мыслях и чувствах, и я сказал ей правду, которую она хотела знать. Может быть, я говорил безжалостно, но если даже я был жесток, то она сто раз вынудила меня к этому.

— Могу себе представить, насколько я знаю синьору Бьянкону! — вполголоса заметил Гуго.

— Насколько ты ее знаешь? — повторил Рейнгольд. — Напрасно ты так думаешь! Я сам лишь вчера вечером вполне узнал ее. Что это была за сцена!.. Уверяю тебя, Гуго, даже ты, при всей своей энергии, не справился бы с нею. В человеке должен сидеть демон, чтобы противостоять такой женщине. Эта сцена довершила наш разрыв.

В его словах не слышалось облегчения: в них звучала лишь глухая ненависть. Капитан покачал головой.

— Боюсь, что тем дело не кончится. Беатриче не такая женщина, которая станет томиться в бессильных слезах… Берегись, Рейнгольд!

— Она грозила мне мщением, — мрачно сказал Рейнгольд, — и, насколько я ее знаю, исполнит угрозу. Но пусть только попробует! Я не боюсь того, что сам вызвал, со счастьем у меня и без того покончено.

— А если разрыв между вами бесповоротно решен, ты не считаешь возможным примирение с Эллой? — серьезно спросил капитан.

— Нет, Гуго, об этом не может быть и речи. Я знаю, она не в состоянии забыть. В ее сердце ничто не говорит обо мне, если когда-нибудь и говорило. Между нами слишком глубокая пропасть, и через нее нет моста. Я потерял последнюю надежду.

В эту минуту разговор братьев был прерван Ионой, который буквально ворвался в комнату. Рейнгольд рассердился, что слуга его брата позволил себе без спросу явиться в его кабинет, с языка Гуго уже готов был сорваться строгий выговор, но выражение лица матроса заставило его остановиться.

— Что случилось, Иона? — с тревогой спросил он. — Ты принес какие-то особенные новости?

— Господин капитан! — В голосе матроса не было обычного спокойствия, он заметно дрожал. — Я сейчас из дома Эрлау… вы знаете, я часто там бываю… Старый господин вне себя, вся прислуга на ногах, Аннунциата от слез чуть не ослепла, хоть ни в чем, по правде сказать, не виновата, а молодая госпожа…

— Но что случилось? — крикнул Рейнгольд, вскакивая с места со страшным предчувствием в душе. — Какое-нибудь несчастье?

— Ребенок пропал еще с утра! — с отчаянием воскликнул Иона. — Если он не найдется, мать, наверно, умрет.

— Кто пропал? Маленький Рейнгольд? — допытывался Гуго, между тем как его брат застыл, не сводя взора с вестника несчастья и не в силах вымолвить ни слова. — Как могло это случиться? Разве за ним никто не смотрел?

— Он, как всегда, играл в саду, — стал объяснять Иона, — и с ним была Аннунциата. Она ушла на несколько минут в дом, так часто бывало. Вернулась в сад, а калитка открыта, и мальчик пропал без следа. Уж они у всех соседей спрашивали, все кругом обыскали; только нигде поблизости нет ни прудов, ни рвов, где с мальчиком могло бы приключиться что-нибудь худое, а если бы он сам убежал, так ведь он уже не такой маленький, сумел бы найти дорогу домой. Никто ничего не может понять.

Взоры братьев встретились, и глаза обоих выразили одну и ту же мысль. В следующее мгновение Рейнгольд, бледный как смерть и весь дрожа от волнения, уже схватил со стола шляпу.

— Я добуду объяснение, — крикнул он. — Я знаю, где искать мальчика! А ты ступай поскорей к Элле, Гуго! Я приду вслед за тобой, может быть, с ребенком!

Капитан, сохранивший больше хладнокровия, быстро схватил его за руку.

— Прошу тебя, Рейнгольд, не поступай опрометчиво! Мы даже еще не знаем всех обстоятельств. Мальчик в самом деле мог заблудиться и до сих пор не вернуться домой, так как не умеет говорить по-итальянски. Может быть, теперь его уже привели к матери. Что ты хочешь делать?

— Требовать, чтобы мне возвратили сына! — с яростью крикнул Рейнгольд. — Так вот какую месть придумала эта фурия! Она захотела одним смертельным ударом поразить нас обоих — Эллу и меня!.. Но я сумею найти ее. Пусти меня, Гуго! Мне надо к Беатриче.

— Это ничему не поможет, — воскликнул капитан, испуганный выражением лица брата и тщетно пытаясь его удержать. — Если твое подозрение справедливо, она выдержит свою роль. Ты только еще больше раздражишь ее. Надо принять другие меры.

Рейнгольд с силой вырвался от него.

— Пусти меня! Только я один могу принудить ее вернуть ребенка, но если и я ничего не добьюсь, тогда несчастье неизбежно!

И он бросился вон из комнаты.

Хотя до дома, в котором жила Беатриче, было довольно далеко, Рейнгольду понадобилось не больше четверти часа, чтобы туда добраться. Обычно он не нуждался в докладах — перед ним распахивались все двери, поскольку на него смотрели как на полновластного повелителя. Но теперь слуга, отворивший ему, стал настойчиво уверять его, что синьора не может никого видеть, даже синьора Ринальдо, так как она серьезно заболела и строго запретила…