– В защиту вашего протеже вы становитесь весьма язвительной.

– Мой протеже, как вы изволили выразиться, разумный человек, а ум всегда был и остается для меня привлекательным. Да, Марианна, даже если человек уже разменял четвертый десяток. Он повидал мир, был за границей, много читал и, в отличие от многих, умеет думать. Он поведал мне немало интереснейшей информации по самым разным темам и всегда отвечал на мои вопросы с готовностью и очень любезно.

– Ну конечно, – скривилась Марианна, – он рассказал тебе, что в Вест-Индии жаркий климат и полчища москитов.

– Не сомневаюсь, что он непременно рассказал бы мне это, если бы я спросила. Но получилось так, что это я и без него знала.

– Возможно, – вмешался Уиллоби, – его наблюдательности хватило еще и на то, что он заметил существование набобов и паланкинов.

– Осмелюсь заметить, что его наблюдательность простирается значительно дальше, чем ваша язвительность. Почему вы его так не любите?

– Что вы, вовсе нет. Я, право, считаю его почтенным человеком, которого все хвалят, но никто не замечает, у которого значительно больше денег, чем он может потратить, столько времени, что он не знает, как им распорядиться, да еще и по два новых костюма каждый год.

– Добавьте к этому, – воскликнула Марианна, – что у него нет ни талантов, ни вкуса, ни решительности! Его ум лишен остроты, чувства – пылкости, а голос – выразительности.

– Вы наградили его таким количеством недостатков, – возразила Элинор, – что мне кажется, у вас непомерно развито воображение. В сравнении с этим мои похвалы могут показаться холодными и незначительными. Я могу только повторить, что он разумный, хорошо воспитанный и прекрасно образованный человек с благородными манерами и, мне кажется, добрым сердцем.

– Мисс Дэшвуд, – вскричал Уиллоби, – вы поступаете со мной жестоко! Вы стараетесь переубедить меня, опираясь исключительно на доводы рассудка, но, смею вас заверить, у вас ничего не получится. Вашему искусству убеждения я могу противопоставить равное ему упрямство. У меня есть как минимум три причины не любить полковника Брэндона. Во-первых, он пригрозил мне дождем, когда мне хотелось, чтобы была ясная погода. Во-вторых, ему не понравились сиденья в моей коляске, а в-третьих, я никак не могу заставить его купить мою гнедую кобылу. Однако если вам доставит удовольствие услышать, что во всех остальных отношениях считаю его личностью безупречной, то я готов это признать немедленно. А вы, в ответ на это признание, которое далось мне весьма нелегко, уж позвольте мне недолюбливать его так же, как и раньше.

Глава 11

Миссис Дэшвуд и ее дочери, когда приехали в Девоншир, даже не могли вообразить, что они практически никогда не будут находиться в одиночестве и что постоянные гости и частые приглашения погостить где-нибудь оставят им так мало времени на серьезные занятия. Но именно так и произошло. Когда Марианна выздоровела, сэр Джон решил привести в исполнение свой план развлечений для всей семьи как на свежем воздухе, так и дома. Начались танцевальные вечера в Бартон-Парке, а вечеринки на воде устраивались так часто, как позволяла дождливая октябрьская погода. Уиллоби посещал каждый подобный бал, а легкость этих вечеров и их некоторая фамильярность только способствовали укреплению дружбы между ним и Дэшвудами и давали ему возможность воочию убедиться в исключительных достоинствах Марианны. Он выражал ей свое восхищение, а в ее поведении пытался обнаружить свидетельство ее расположения к нему.

Их взаимная привязанность не могла не удивить Элинор. Она только хотела, чтобы они не показывали ее столь открыто, и раз или два пыталась убедить Марианну, что некоторая сдержанность пришлась бы очень кстати. Но Марианна не любила скрытность и потому всегда была откровенна, а стремление сдержать чувства, которые нельзя назвать предосудительными, было бы пустой тратой сил и уступкой банальным и ошибочным понятиям. Уиллоби разделял ее мнение, и их поведение было прямым доказательством их убеждений.

В его присутствии она не сводила с него глаз. Все, что он делал, было правильно. Все, что он говорил, он говорил с умом. Если вечер в Бартон-Парке завершался картами, то он делал так, чтобы она выиграла, пусть и в ущерб всем остальным. Если же танцы были главным развлечением вечера, то они танцевали вместе половину из них, а остальное время стояли рядом и говорили только между собой. Разумеется, подобное поведение вызывало у окружающих только смех, но стыдно им не стало, казалось, что они этого просто не замечают.

Миссис Дэшвуд слишком симпатизировала им, чтобы попытаться умерить их столь открытое выражение чувств. Для нее это было естественное последствие сильной привязанности пылких юных душ.

Для Марианны настала счастливая пора: ее сердце принадлежало Уиллоби, и удовольствие от его общества постепенно изгладило из ее памяти нежную привязанность к Норленду, которую она привезла с собой из Суссекса.

У Элинор не было повода для такого же безоблачного счастья, на сердце у нее не было легко, а развлечения вовсе не приносили ожидаемой радости. Они не могли заменить ей то, что осталось в прошлом, как не могли и заставить думать о Норленде без грусти. Ни леди Мидлтон, ни миссис Дженнингс не были умными и приятными собеседницами, которых ей так не хватало, хотя последняя была невероятно болтлива и с первого взгляда начала испытывать к Элинор расположение. Она уже три или четыре раза рассказала Элинор историю своей жизни, и если бы Элинор запоминала все нюансы, то она еще в самом начале знакомства знала бы все подробности последней болезни мистера Дженнингса, а также те слова, которые он произнес за несколько минут до кончины. Элинор относилась с большей приязнью к леди Мидлтон, но только потому, что чаще молчала. Элинор не потребовалось особой наблюдательности, чтобы убедиться, что ее сдержанность была признаком спокойствия и некоторой вялости, но не ума. К мужу и матери она относилась так же, как к гостям, поэтому дружеской близости с ней не приходилось ни искать, ни желать. Сегодня она могла сказать только то, что уже говорила вчера, ничего нового. Она была пресна и скучна, даже ее настроение никогда не менялось. И хотя она не возражала против приемов, которые устраивал ее муж, конечно, при условии, что правила хорошего тона будут неукоснительно соблюдаться и двое ее старших сыновей останутся при ней, но от этих вечеров она получала удовольствия не больше, чем от сидения дома в одиночестве. Ее присутствие тоже не доставляло радости гостям. Она почти не принимала участия в беседе, и часто о ней вспоминали лишь тогда, когда она начинала успокаивать своих шаловливых мальчишек.

Полковник Брэндон явился приятным исключением из всех новых знакомых Элинор. Она нашла в нем человека, обладающего определенными талантами, способного вызвать дружеский интерес и быть приятным спутником. Вопрос об Уиллоби даже не поднимался. Он внушал ей уважение, теплые сестринские чувства, но он был влюблен, а значит, все свое внимание уделял Марианне. Поэтому временами казалось, что со значительно менее приятными людьми было бы интереснее общаться, чем с ним. На свою беду, полковник Брэндон не имел повода думать об одной только Марианне и в разговорах с Элинор находил великое утешение от полного безразличия ее сестры. Сочувствие Элинор к полковнику возросло еще больше, когда у нее появилась причина подозревать, что муки несчастной любви ему уже знакомы. Это подозрение возникло из-за случайно оброненных слов на одном из вечеров в Бартон-Парке. Они сидели и мирно беседовали в то время, как остальные танцевали. Полковник несколько минут не сводил глаз с Марианны, потом вздохнул и со слабой улыбкой проговорил:

– Ваша сестра, насколько я понимаю, не одобряет вторые привязанности.

– Нет, – ответила Элинор, – она ведь необыкновенно романтична.

– Или, как мне кажется, она не верит в возможность их существования.

– Думаю, что да. Но как ей удается примирить подобные убеждения с тем фактом, что ее собственный отец был женат дважды, я не могу объяснить. Но полагаю, что через несколько лет она, несомненно, смягчится и станет выносить свои суждения, опираясь на здравый смысл и наблюдения. Тогда они определенно станут более трезвыми и ясными, причем не только для нее самой, но и для окружающих.

– Скорее всего, так и будет, – сказал полковник. – И все же в предубеждениях юного ума есть некая необъяснимая прелесть, поэтому, когда они со временем уступают место здравому смыслу, невольно испытываешь сожаления.

– Я не могу согласиться с вами, – возразила Элинор, – чувства подобные тем, что испытывает Марианна, чреваты множеством неудобств и даже некоторой опасностью. Никакая искренность, наивность или неопытность искупить этого не может. Она вечно пренебрегает правилами приличия. Я очень жду, когда она лучше узнает жизнь, поскольку это принесет ей одну только пользу.

После короткой паузы полковник снова заговорил:

– Ваша сестра безоговорочно отрицает возможность второй привязанности, не делая никаких различий? Она считает ее одинаково преступной для всех? Получается, что те люди, на долю которых выпало разочарование в своем первом выборе, из-за непостоянства ли предмета привязанности или из-за неудачно сложившихся обстоятельств, должны оставаться равно безразличными ко всему до конца своих дней?

– Откровенно говоря, все тонкости, касающиеся ее принципов, мне неизвестны. Я только знаю, что никогда не слышала, чтобы она признавала хотя бы один случай второй привязанности извинительным.

– Это не может продолжаться долго, – сказал он. – Но перемена… Полная перемена привычных убеждений… Нет, нет, не стоит ей этого желать! Ведь когда юному уму приходится отказываться от возвышенного романтизма, очень часто им овладевают мнения очень распространенные и опасные. Я сужу по собственному опыту. Когда-то я знал юную даму, которая и темпераментом, и складом ума была очень похожа на вашу сестру. Она думала как ваша сестра и судила о самых разных вещах тоже подобно ей, но затем пришло время насильственной перемены, да к тому же так сложились обстоятельства… – Тут он внезапно замолчал, очевидно решив, что сказал слишком много.