Сэр Джон встретил миссис Дэшвуд с дочерьми на пороге своего дома, искренне поприветствовав их в Бартон-Парке. А провожая в гостиную, он, как и накануне, очень огорчался, что не сможет познакомить девушек с молодыми кавалерами. Кроме него они смогут сегодня увидеть только одного джентльмена, сказал он, близкого друга семьи, который гостит сейчас в Бартон-Парке, но он не особенно молод и не очень любит веселиться. Он выразил надежду, что дамы извинят его за столь скромный прием и примут заверения в том, что впредь все будет по-другому. Этим утром он посетил несколько семейств по соседству в надежде собрать более многочисленное общество, но у всех уже были какие-нибудь приглашения. К счастью, не далее как час назад в Бартон прибыла мать леди Мидлтон. Это очень веселая и жизнерадостная женщина, и она наверняка не даст юным девицам скучать. Миссис Дэшвуд и ее дочери заверяли любезного хозяина, что вполне удовлетворены двумя новыми знакомствами и не желают ничего большего.

Миссис Дженнингс, мать леди Мидлтон, была веселой толстой пожилой дамой. Она много говорила, казалась абсолютно счастливой и, пожалуй, выглядела несколько вульгарно. Она все время шутила и смеялась и еще до окончания обеда успела отпустить множество высказываний на тему о мужьях и поклонниках. Она открыто заявила, что гостьи наверняка оставили свои сердца в далеком Суссексе, потому что все три покраснели. При этом ее совершенно не интересовало, действительно ли кто-нибудь из слушательниц покраснел. Марианна очень переживала за сестру и постоянно посматривала на нее с такой искренней тревогой, что ее сочувственные взгляды доставляли Элинор больше беспокойства, чем простецкие шутки миссис Дженнингс.

Полковник Брэндон, друг сэра Джона, казалось, столь же не соответствовал роли его друга, как леди Мидлтон не подходила для роли его жены, а миссис Дженнингс – для роли матери хозяйки дома. Он был молчалив и серьезен, пожалуй даже угрюм. Однако его внешность не была лишена привлекательности, несмотря на то что Марианна и Маргарет с ходу прозвали его про себя старым холостяком. А то как же, ведь ему было никак не меньше тридцати пяти лет. Тем не менее, хотя его лицо и не поражало изысканной красотой черт, оно было чувственным, к тому же он держался как истинный джентльмен.

Никто в этом обществе не пробудил в Дэшвудах желания продолжить знакомство, однако холодная безжизненность леди Мидлтон была настолько отталкивающей, что по сравнению с ней даже угрюмость полковника Брэндона и неуемная болтливость сэра Джона и его тещи казались интересными. Леди Мидлтон немного оживилась, только когда после окончания обеда в столовую ворвались четверо ее детей. Они наперебой дергали ее, разорвали платье и таким образом положили конец любой беседе, не касающейся их.

Вечером, когда выяснилось, что Марианна неплохо играет на фортепьяно, ее попросили сыграть. Открыли инструмент, гости приготовились слушать. Марианна, у которой к тому же был неплохой голос, по просьбе собравшихся пропела почти все романсы, которые леди Мидлтон привезла с собой после свадьбы. Правда, с тех пор они так и лежали на фортепьяно и их покой никто ни разу не потревожил, потому что ее милость отпраздновала свое замужество тем, что навсегда забросила музыку, хотя, если верить ее матери, она великолепно играла, а по ее собственным словам, очень любила этим заниматься. Игру Марианны встретили восторженными аплодисментами. По окончании каждой песни сэр Джон громогласно выражал свое восхищение, впрочем, он так же громко разговаривал и пока она пела. Леди Мидлтон часто призывала супруга к порядку, вслух удивляясь, как можно хотя бы на мгновение перестать наслаждаться музыкой, затем она просила Марианну непременно спеть ее любимый романс, при этом именно тот, который Марианна только что закончила. И только полковник Брэндон слушал без громких изъявлений своего восхищения. Но его внимание было для исполнительницы лучшим комплиментом. Марианна даже почувствовала к нему уважение на фоне остальных гостей, у которых полностью отсутствовал вкус. Удовольствие, которое доставляла ему музыка, хотя и не могло сравниться с восторженным экстазом, в котором пребывала она сама, все же было намного предпочтительнее ужасающей бесчувственности остальных. Она вполне допускала, что мужчина, дожив до тридцати пяти лет, мог ввиду своего преклонного возраста утратить остроту чувств и способность упиваться наслаждением. Поэтому она была готова извинить престарелого полковника, как этого требуют законы милосердия.

Глава 8

Миссис Дженнингс была богатой вдовой, у которой было две дочери, обе удачно вышли замуж, а поэтому ей было больше нечем заняться, кроме как переженить весь свет. Она всегда действовала очень активно, насколько ей хватало сил и возможностей, и никогда не упускала случая устроить свадьбу между ее знакомыми. Она поразительно быстро узнавала о зарождающейся любви, а затем намекала об этом юной леди, чем заставляла ту краснеть, после чего начинала рассказывать о власти этой девушки над тем или иным кавалером, чем вызывала в ее душе тщеславие. Подобного рода проницательность дала ей возможность, вскоре после приезда в Бартон, объявить, что полковник Брэндон влюбился в Марианну Дэшвуд. Она начала это подозревать еще в тот вечер, когда полковник столь внимательно слушал пение девушки. А когда Мидлтоны, возвращая визит, обедали в коттедже, она смогла удостовериться в этом, ведь он снова внимательно слушал, как она пела. Да, это на самом деле так. Она была абсолютно уверена в этой любви. О, это будет прекрасная пара – он богат, а она красива. Перед миссис Дженнингс проблема удачной женитьбы полковника Брэндона стояла с тех пор, как сэр Джон только представил его ей. А красивую девушку она просто не могла не выдать замуж.

Она тут же начала извлекать выгоду из создавшегося положения и потому не скупилась на шутки в адрес обоих. В Бартон-Парке она подшучивала над полковником Брэндоном, а в коттедже над Марианной. И если первого ее насмешки мало волновали, так как касались только его самого, то Марианна вначале их просто не понимала, а когда разобралась, то не знала, то ли смеяться над абсурдностью предположения, то ли осуждать наглость подобных предположений, так как она считала их насмешкой над преклонными годами полковника и над одиночеством старого холостяка.

Миссис Дэшвуд, которая не считала человека моложе себя на пять лет близким к дряхлости, как казалось ее юной дочери, решила защитить миссис Дженнингс от обвинений в насмешках над его пожилыми годами.

– Но, в конце концов, мама, ты не можешь отрицать нелепость такого рода обвинений, пусть даже они, по-твоему, злы и непреднамеренны. Полковник Брэндон конечно же моложе миссис Дженнингс, но мне он все равно в отцы годится. И даже если он когда-то раньше обладал достаточно пылким сердцем, чтобы влюбиться, то давно эту пылкость утратил. Это смешно! И если возраст и немощь не могут помешать мужчине совершать такие глупости, то что сможет?

– Немощь! – воскликнула Элинор. – Ты назвала полковника Брэндона немощным? Я могу представить, что он показался тебе гораздо старше, чем маме. Но, согласись, он выглядит здоровым и вполне твердо стоит на ногах.

– Ты разве не слышала его жалоб на ревматизм? Разве это не признак дряхлости?

– Моя милая, – со смехом сказала ее мать, – в таком случае ты, должно быть, постоянно в ужасе в ожидании моей скорой кончины. И наверное, для тебя это настоящее чудо, что я смогла дожить до почтенных сорока лет.

– Мама, ты несправедлива! Я знаю, что полковник еще не настолько стар, чтобы его друзья опасались его смерти от естественных причин. Он вполне может прожить еще лет двадцать, но тридцать пять лет – не тот возраст, когда думают о браке.

– Возможно, – ответила Элинор, – что мужчине тридцати пяти лет и девушке семнадцати лет о браке лучше и не думать. Но если найдется одинокая женщина двадцати семи лет, то тридцатипятилетний полковник вполне мог бы жениться на ней.

– Женщина двадцати семи лет, – сказала Марианна после небольшой паузы, – не может даже надеяться на то, что сможет испытать сама или внушить кому-нибудь трепетные чувства. А уж если ее дом непригоден для жилья и у нее маленькое состояние, то, мне кажется, она может принять на себя обязанности хозяйки дома и сиделки при будущем муже только ради обеспеченности и покоя, которые обретет в браке. И в подобной женитьбе не найдут ничего предосудительного. Такой брак удобен обоим, а окружающие не найдут в нем ничего странного. Но в моих глазах это не брак вовсе, это просто сделка, в которой каждый находит для себя выгоду за счет другого.

– Я знаю, что тебя невозможно убедить поверить в то, что двадцатисемилетняя женщина может испытывать к тридцатипятилетнему мужчине какие-либо чувства и что он может стать для нее прекрасным мужем. Но я не согласна с тем, что ты обрекла полковника Брэндона на постоянные болезни, его жену на вечный уход за ним только из-за того, что он вчера пожаловался (а ты помнишь, что вчера было сыро и холодно) на легкую ревматическую боль в плече.

– Но он говорил о фланелевых жилетах, – воскликнула Марианна, – а для меня они всегда связаны с болью в костях, судорогами, ревматизмом и другими старческими болезнями!

– Если бы он слег в лихорадке, то вряд ли удостоился бы подобной критики. Признайся, Марианна, ведь горящее лицо, тусклые глаза и быстрый пульс привлекают тебя гораздо больше?

После этого Элинор покинула комнату, а Марианна обратилась к матери.

– Мама, – сказала она, – я постоянно думаю только о болезнях и ни о чем другом. Я не сомневаюсь, что Эдвард Феррарс заболел. Мы здесь уже вторую неделю, а он так и не приехал. Только серьезная болезнь может объяснить это. Что еще могло задержать его в Норленде?

– Ты ждала его так скоро? – спросила миссис Дэшвуд. – Я – нет. Наоборот, меня больше волнует другое: когда я приглашала его погостить у нас, то не увидела ни особой радости, ни готовности приехать. Думаешь, Элинор его уже ждет?