Когда она поднялась к ничего не подозревавшей сестре, Марианна как раз открыла глаза после долгого спокойного сна. Она чувствовала себя даже лучше, чем можно было надеяться. Вглядываясь в лицо сестры, Элинор почувствовала, что больше не в силах сохранять сдержанность и спокойствие. Прошлое, настоящее, будущее, долгий разговор с Уиллоби, появившаяся уверенность в выздоровлении Марианны, предстоящее свидание с матерью – все это ввергло ее в такое волнение, что она с трудом могла его скрывать. Она только боялась, что не сумеет сохранить внешнее хладнокровие и выдаст свое смятение сестре. Впрочем, мучиться ей пришлось недолго. Не прошло и получаса после ее возвращения от Уиллоби, как она снова поспешила вниз, услышав шум подъехавшего экипажа. Она так спешила избавить мать от мучительного страха, что выбежала в переднюю, чтобы встретить и обнять ее еще на пороге.

Миссис Дэшвуд была охвачена безмерной тревогой и в последние часы пути успела убедить себя, что Марианны нет на свете. У нее даже не хватило сил поздороваться с Элинор и спросить о состоянии больной. Но любящая дочь не ожидала ни слов приветствия, ни вопросов, а тотчас сообщила радостное известие. Необыкновенно чувствительная миссис Дэшвуд от счастья совсем лишилась сил. Элинор и полковник проводили ее в гостиную, поддерживая под руки. Проливая слезы радости и все еще не обретя дар речи, она вновь и вновь обнимала и целовала Элинор, а в промежутках между благодарными объятиями пожимала руку своего дорогого друга. Взгляд, обращенный на него, лучше слов выражал глубину ее признательности, в нем светилось убеждение, что полковник вместе с ней разделяет счастье этого мига. Он был безусловно счастлив и при этом ни разу не нарушил молчание.

Едва миссис Дэшвуд удалось взять себя в руки, она пожелала немедленно подняться к Марианне и несколько минут спустя уже нежно ласкала горячо любимую дочь, ставшую ей еще дороже из-за долгой разлуки, постигшего ее тяжелого горя и едва миновавшей смертельной опасности. Радость, с которой Элинор наблюдала их встречу, умерялась только боязнью, что Марианна теперь долго не сможет заснуть. Однако, когда речь шла о жизни и здоровье ее детей, миссис Дэшвуд умела быть осмотрительной и благоразумной. А Марианна, успокоенная мыслью, что мать с ней, и слишком ослабевшая, чтобы разговаривать, охотно подчинилась уговорам своих сиделок постараться уснуть. Миссис Дэшвуд осталась у постели больной, а Элинор послушалась мать и ушла к себе в спальню отдохнуть. Однако нервное возбуждение долго не давало ей сомкнуть глаз, несмотря на бессонную ночь и долгие изнурительные часы тревоги. У нее не выходил из головы Уиллоби, и мысленно она уже называла его «бедным». Она понимала, что поступила правильно, выслушав его оправдания, и попеременно то винила себя за то, что сурово судила о нем прежде, то вновь оправдывала. К тому же ее очень угнетало данное обещание рассказать о его признаниях сестре. Она откровенно боялась его исполнить, опасаясь, что рассказ может произвести слишком сильное впечатление на чувствительную Марианну и она не сможет обрести счастье с другим. На миг она даже пожелала, чтобы Уиллоби овдовел, после чего подумала о полковнике Брэндоне и снова упрекнула себя. В конце концов, своим постоянством и молчаливыми страданиями он заслужил в награду руку ее сестры и более достоин ее получить, чем его соперник. А значит, нынешней миссис Уиллоби следует от души пожелать чего угодно, только не преждевременной смерти.

Известие, с которым явился в Бартон полковник Брэндон, потрясло миссис Дэшвуд меньше, чем можно было ожидать, поскольку ее тревога уже давно переросла все мыслимые пределы. Опасаясь за Марианну, она не ожидала ничего хорошего и сама начала собираться в Кливленд. Когда приехал полковник Брэндон, она уже была совсем готова, и ему пришлось только подождать, чтобы миссис Кэри заехала за Маргарет. Мать не захотела взять с собой младшую дочь, опасаясь, что та может заразиться.

Марианна быстро поправлялась, и, глядя на сияющее лицо миссис Дэшвуд, легко верилось, что она и правда, как постоянно повторяла, самая счастливая женщина в мире. Услышав в очередной раз о безмерном счастье матери, заглянув в ее счастливые глаза, Элинор как-то поймала себя на мысли, что та вовсе забыла Эдварда. Но дело обстояло значительно проще: с одной стороны, миссис Дэшвуд вполне доверяла спокойствию, с которым Элинор написала ей о своих обманутых надеждах, а с другой – была до крайности измучена тревогой за Марианну, и теперь она подсознательно стремилась думать лишь о том, что увеличивало ее счастье. Марианна благополучно выздоравливала от тяжелой болезни, опасности которой, как втайне подозревала миссис Дэшвуд, в немалой степени способствовала она сама, поощряя интерес дочери к Уиллоби. У ее радости был еще один источник, о котором Элинор пока не знала. Впрочем, в неведении она пребывала недолго. Лишь только матери и дочери удалось остаться наедине, Элинор услышала:

– Слава богу, мы одни. Ты даже не представляешь, Элинор, насколько я счастлива. Я узнала от полковника Брэндона, что он любит Марианну.

Элинор, одновременно довольная и огорченная, но вовсе не удивленная, слушала молча.

– Я знаю, что ты никогда не была похожа на меня, моя милая Элинор, не то меня потрясла бы твоя сдержанность в такую счастливую минуту. Если бы я хотела пожелать для всех нас величайшего блага, то не задумываясь сказала бы: «Пусть полковник Брэндон станет мужем одной из моих дочерей». Но я уверена, что из вас двух Марианна будет с ним более счастлива.

Элинор совсем уже хотела поинтересоваться, откуда у нее такая уверенность, хотя отлично понимала, что суждение матери не опирается на беспристрастное сравнение их возраста, характера и чувств. Но она знала, что ее мать, если что-нибудь ее особенно занимает, всегда в воображении уносится очень далеко, забывая о доводах рассудка, поэтому промолчала и ограничилась улыбкой.

– Он открыл мне свое сердце вчера в дороге. Произошло это совершенно случайно. Надеюсь, ты понимаешь, что я была способна говорить только о моей бедной девочке, о моем горе. Но тут я заметила, что он тоже искренне страдает, причем сила его горя не уступает моей. Возможно, он подумал, что простая дружба не предполагает столь горячего и искреннего сочувствия, а может быть, просто подчинился внезапному порыву, не знаю… Но как бы там ни было, он поведал мне о своей давней и нежной привязанности к Марианне. Представь себе, моя дорогая Элинор, он полюбил ее с первого взгляда, с первой минуты…

Тут Элинор про себя заметила, что действительные признания полковника Брэндона уже сменились плодами богатой фантазии миссис Дэшвуд, которая частенько разыгрывалась не на шутку.

– Его чувство – горячее, искреннее и постоянное – бесконечно превосходило то, что испытывал или изображал Уиллоби. Представь, оно не угасло даже во время злосчастного увлечения Марианны этим недостойным молодым человеком. Полковник начисто лишен эгоизма, даже простого самолюбия! Он готов отказаться от надежды на собственное счастье, лишь бы видеть радостной и довольной ее! Лишь бы она была счастлива, пусть даже с другим. Какое благородство! Какая прямота! Какая сердечность! Вот уж кто никогда не обманет!

– Репутация полковника Брэндона как превосходнейшего и благороднейшего человека широко известна, – сказала Элинор.

– Я знаю, – серьезно ответила мать. – Иначе после полученного урока я бы ни за что не решилась поощрять подобное чувство и даже, скорее всего, не одобрила бы его. Но, приехав за мной, он показал себя таким деятельным и заботливым другом, что я получила достаточное свидетельство того, что он достойнейший из достойных.

– Это доказывается не единственным его добрым поступком, – возразила Элинор, – к которому могла подтолкнуть одна только страсть. Миссис Дженнингс и Мидлтоны знают его давно и близко. Они его искренне любят и уважают. Даже я, хотя мы познакомились недавно, успела хорошо узнать и высоко оценить этого человека. Право называть его братом я несомненно сочту за честь, если только поверю, что Марианна будет с ним счастлива. А какой ответ вы ему дали? Позволили надеяться?

– Ах, доченька моя! О какой надежде могла идти речь, если в тот момент я даже не знала, жива ли Марианна? Да он и не просил у меня разрешения надеяться или моей помощи. Его признание было невольным, он просто почувствовал настоятельную необходимость излить кому-нибудь душу, найти хотя бы какое-нибудь утешение… Он вовсе не просил о моем согласии. Но все-таки я сказала, что если Марианна сумеет побороть болезнь, на что я всей душой надеюсь, то для меня будет величайшим счастьем всемерно способствовать их браку. Когда мы приехали сюда, где нас ожидала величайшая радость, я повторила свои слова и предложила свою поддержку. Я сказала ему, что время все исправит. Марианна не станет долго тосковать по недостойному человеку и, несомненно, будет покорена его многочисленными положительными качествами.

– Однако, судя по мрачности полковника, вам не удалось вселить в его сердце надежду?

– Увы! Он считает, что чувство Марианны слишком сильно и глубоко, и нужен достаточно длительный срок, чтобы ее сердце стало свободным. Нет-нет, он готов ждать, но дело в том, что он очень скромен и застенчив, он даже не верит, что при такой разнице в возрасте и таком несходстве характеров ему удастся добиться от нее взаимности. Что касается меня, то я уверена, что в этом он очень ошибается. Конечно, полковник старше ее, но ровно настолько, чтобы его характер успел сформироваться, а нравственные принципы – сложиться. Что же до его характера, то он именно таков, чтобы обеспечить счастье твоей сестры. В его пользу также говорит внешность, манеры… И не думай, пожалуйста, что пристрастность не дает мне видеть вещи в их истинном свете. Вовсе нет. Я понимаю, что он не так красив, как Уиллоби, но зато в его облике куда больше благородства. Если помнишь, я говорила тебе, что в глазах Уиллоби часто мелькает что-то крайне неприятное.

Элинор такого не помнила, но миссис Дэшвуд вовсе не ждала ее ответа. Она с воодушевлением продолжила: