Следующее утро также не принесло успокоения. Мистер Джон Дэшвуд счел необходимым нанести сестрам визит, чтобы, сохраняя весьма мрачный вид, обсудить ужасные события и сообщить, как чувствует себя его дражайшая супруга.

– Вы, без сомнения, слышали, – с траурным видом проговорил он, – о возмутительном открытии, которое вчера было сделано в нашем доме?

Сестры ответили лишь утвердительными кивками, посчитав ситуацию слишком опасной для слов.

– Ваша сестра, – столь же мрачно продолжил мистер Джон, – страдала безумно, так же как и миссис Феррарс. Они обе находились в таком отчаянии… Но я искренне надеюсь, что буря все-таки пронесется, не оставив слишком уж разрушительных следов. Бедняжка Фанни! Вчера она весь день находилась на грани истерики! Но вы можете особенно не тревожиться. Донаван утверждает, что большой опасности нет. Ваша сестра – молодая и здоровая женщина, к тому же обладает изрядной силой духа, которая поможет ей справиться с любыми испытаниями. Свалившееся на нее несчастье она перенесла с воистину ангельской кротостью и смирением. Только говорит, что, наверное, никогда больше не сможет хорошо относиться ни к кому. Я считаю, что это совершенно неудивительно после того, как ее столь коварно обманули. Подумать только! Как можно проявить столь черную неблагодарность в ответ на искреннее радушие и доверие. Ведь Фанни пригласила к нам этих девиц исключительно по доброте душевной. Она нисколько не сомневалась, что сестры Стил скромны, благовоспитанны, а значит, заслуживают некоторого внимания и станут приятными собеседницами. Из-за них мы не пригласили пожить у нас тебя, Элинор, и Марианну, пока ваша добрейшая хозяйка ухаживала за дочерью, хотя таково было наше самое горячее желание. И вот что мы получили в награду за свою доброту! «Ах, как бы я хотела, – постоянно твердит Фанни, – чтобы вместо них мы пригласили твоих сестер».

Он умолк, чтобы дать Элинор и Марианне возможность выразить уместную, по его мнению, благодарность, а затем снова заговорил:

– Вы даже не представляете, что перенесла несчастная миссис Феррарс, когда Фанни ей рассказала о случившемся. Уму непостижимо! Эта женщина проявляет чудеса материнской любви и находит для сына превосходную во всех отношениях партию. И вдруг выясняется, что он уже давно тайно помолвлен с совершенно другой особой. Но даже если бы ей в голову и закрались какие-нибудь подозрения, то уж точно не в отношении этой девицы. «Мне казалось, – растерянно повторяла она, – что уж тут-то мне точно нечего опасаться!» Вообразите, какие адские муки она испытала! Мы долго думали, что следует предпринять. В конце концов она послала за Эдвардом. Он не замедлил явиться. Но у меня просто язык не поворачивается рассказывать, что было дальше. Настойчивые уговоры миссис Феррарс расторгнуть помолвку, подкрепляемые, как вы понимаете, моими доводами и слезными просьбами Фанни не дали никакого результата. Он, казалось, забыл о своем долге перед родными, пренебрег сыновней любовью, братской привязанностью. Не присутствуй я при этом сам, ни за что не смог бы поверить, что наш Эдвард способен на такое упрямство и бесчувственность. Мать даже открыла ему свое благородное намерение передать ему во владение норфолкское поместье, которое после уплаты земельного налога приносит чистый доход тысячу фунтов в год. Конечно, она собиралась так поступить, если он женится на мисс Мортон. Когда же это не возымело действия, она в отчаянии пообещала прибавить к этому еще двести фунтов. И объяснила, какая его ждет беспросветная нищета, если он по доброй воле не откажется от неравного брака. Ему придется пользоваться собственным капиталом в две тысячи фунтов и не надеяться на помощь матери. Она даже пригрозила, что будет всеми силами препятствовать, если он попытается найти для себя какое-нибудь приносящее доход занятие.

В этом месте Марианна, сдержанность которой все-таки не простиралась так далеко, всплеснула руками и воскликнула:

– Боже мой, неужели такое возможно?

– Ты имеешь полное право изумляться ослиному упрямству, перед которым оказываются бессильными любые разумные доводы, – удовлетворенно кивнул рассказчик, – я полностью разделяю твое возмущение.

Марианна собралась было объяснить, что именно ее возмутило, но вспомнила про данные ею обещания и сдержалась.

– Да, – с грустью продолжил Джон Дэшвуд, – с прискорбием должен вам сообщить, что все уговоры оказались тщетными. Эдвард был немногословен, но проявил решительность, достойную лучшего применения. Он наотрез отказался расторгнуть помолвку и заявил, что сдержит слово, чего бы ему это ни стоило.

– Прекрасно, – с грубоватой прямотой перебила миссис Дженнингс, которая больше не могла молчать, – значит, он поступил как порядочный человек. Прими он другое решение, прошу прощения, мистер Дэшвуд, я бы сказала, что он негодяй! Имейте в виду, это дело имеет ко мне самое прямое отношение, потому что Люси Стил – моя родственница. Я совершенно убеждена, что она прекрасная девушка и достойна хорошего мужа.

Мистер Джон Дэшвуд немало удивился, хотя и не подал виду. Однако он был на редкость спокойным человеком. Флегматик по натуре, он предпочитал со всеми жить в мире, а уж тем более с богатыми людьми. Поэтому он не выказал ни возмущения, ни досады и ответил:

– Помилуйте, мадам, я ни за что не позволю себе отозваться непочтительно о ваших уважаемых родственниках. Вполне вероятно, мисс Люси Стил является весьма достойной особой. Но вы не можете не признать, что этот брак невозможен! Дать согласие на тайную помолвку с неопытным юношей, порученным попечению ее дяди… А если учесть, что молодой человек к тому же является сыном такой богатой и влиятельной дамы, как миссис Феррарс… Пожалуй, все-таки такой поступок является слишком экстравагантным. Но, миссис Дженнингс, я вовсе не намерен осуждать тех, кто пользуется вашим расположением. Мы все желаем ей счастья и благополучия. Да и миссис Феррарс с самого начала отнеслась к ней как заботливая мать – великодушно и щедро. Эдвард сам выбрал свою судьбу, и, боюсь, она будет нелегкой.

Марианна вздохнула, всецело разделяя опасения брата, а сердце Элинор разрывалось, когда она представляла, что должен чувствовать Эдвард, отказываясь от лучшего будущего ради той, которая не была способна вознаградить его за эту жертву.

– А чем же все кончилось? – спросила миссис Дженнингс.

– Самым прискорбным образом, – вздохнул Джон Дэшвуд, – разрывом. Мать отказалась от Эдварда. Он вчера же покинул ее дом, и никому из нас не известно, куда он отправился. Понимаете, мы же не можем наводить о нем справки!

– Несчастный юноша! Что же с ним будет?

– Понимаю вас, мадам, его участь нас тоже глубоко печалит. А ведь он был рожден для совсем другой, обеспеченной жизни. И надо же такому случиться! Никто не сможет прожить на проценты с двух тысяч фунтов. К тому же его будет постоянно терзать мысль об упущенных возможностях. Если бы не глупое упрямство, всего лишь через несколько месяцев он мог располагать годовым доходом в две тысячи пятьсот фунтов. Да… тяжело. Мы ему все сочувствуем, хотя и не можем облегчить его участь.

– Бедный юноша! – воскликнула миссис Дженнингс. – Ну уж в моем доме он всегда может рассчитывать на стол и кров. Я ему непременно сама об этом скажу, как только увижу. Нельзя же допустить, чтобы он жил в дешевом пансионе или какой-нибудь таверне.

Элинор мысленно поблагодарила ее за доброту, хотя ее немало позабавила форма, в которой эта доброта была выражена.

– Если бы Эдвард хотя бы немного позаботился о себе сам или хотя бы не мешал своим близким сделать это! – воскликнул мистер Дэшвуд. – Он бы уже занимал должное положение в обществе и ни в чем не нуждался. Но теперь ему никто не поможет. Причем он пока не знает, какой еще удар его ожидает. Миссис Феррарс, пребывая в праведном гневе, решила передать норфолкское поместье в собственность Роберту. Когда я утром уходил из дома, она как раз советовалась об этом со своим поверенным.

– Что ж, – хмыкнула миссис Дженнингс, – она избрала весьма изощренную месть. Каждый сводит счеты по-своему. Но лично я ни за что не стала бы бездумно обогащать одного сына только за то, что другой пошел мне наперекор.

Марианна встала и прошлась по комнате.

– Что может унизить молодого человека больше, чем возможность увидеть младшего брата в роли владельца имения, предназначавшегося ему самому? Бедный Эдвард, я ему искренне сочувствую.

Джон Дэшвуд еще несколько минут предавался пространным рассуждениям о горькой доле Эдварда, затем не менее многословно заверил сестер Дэшвуд, что недомогание Фанни не опасно, после чего все-таки удалился. Все его собеседницы остались при едином мнении, во всяком случае во всем, что касалось миссис Феррарс, Фанни и Эдварда.

Как только за гостем закрылась дверь, Марианна дала волю долго сдерживаемому негодованию. Даже Элинор на некоторое время лишилась обычной невозмутимости, а уж миссис Дженнингс и вовсе не считала нужным сдерживаться. И три женщины принялись с жаром обсуждать услышанное.

Глава 38

Миссис Дженнингс с большой теплотой отзывалась о поведении Эдварда, но только Элинор и Марианна понимали истинную меру его благородства. Лишь они знали, что его непокорность питается из весьма скудного источника. Утешением за утрату близких и богатства для него могло стать только сознание исполненного долга, поскольку вряд ли Эдвард мог рассчитывать на особые радости от будущего союза с Люси. Элинор гордилась его твердостью, а Марианна в душе простила все тайные и явные прегрешения, понимая, как много он потерял. И хотя между сестрами снова существовало полное доверие и Элинор не приходилось ничего скрывать, обеим, даже оставшись наедине, не хотелось касаться этой болезненной темы. Элинор старалась избегать разговоров об Эдварде, поскольку слишком пылкая и чувствительная Марианна постоянно, сама того не желая, укрепляла в ней веру в любовь несостоявшегося жениха. А у Марианны не хватало духу вести разговоры, после которых она испытывала недовольство собой, невольно сравнивая поведение Элинор со своим.