– Боже мой! – воскликнула она. – Это он! Это он! О, почему он не смотрит на меня? Почему я не могу с ним поговорить?

– Прошу тебя, пожалуйста, успокойся, – сказала Элинор, – и не показывай всем, что ты чувствуешь. Может быть, он просто тебя не заметил?

Однако этому она и сама поверить не могла. У Марианны же в такой момент просто не было сил успокоиться, она не хотела успокаиваться. Она сидела нетерпеливо, что отражалось в каждой ее черте.

В конце концов он снова обернулся и посмотрел на них. Марианна встала, нежно произнесла его имя и протянула ему руку. Он подошел и, обращаясь более к Элинор, чем к Марианне, стараясь не замечать ее взгляда и протянутой руки, поинтересовался о здоровье миссис Дэшвуд и о том, как долго они уже в городе. Элинор так растерялась, что не нашла что сказать. Но ее сестра не стала сдерживать своих чувств. Ее лицо стало пунцовым, и она взволнованно сказала:

– Боже мой! Уиллоби, что все это означает? Вы не получили моих писем? Вы не хотите пожать мне руку?

Ему пришлось подчиниться, но ее прикосновение будто причинило ему боль. Он ни на миг не задержал ее руки в своей. Казалось, что все это время он старался взять себя в руки. Элинор, не спускавшая глаз с его лица, заметила, что оно становится спокойным. После секундной паузы он произнес:

– Я имел удовольствие в прошлый вторник заехать на Беркли-стрит и очень сожалел, что не застал вас и миссис Дженнингс дома. Надеюсь, вы видели мою карточку.

– Но разве вы не получали мои записки?! – в сильнейшем волнении вскричала Марианна. – Здесь наверняка кроется какая-то ужасная ошибка. Что все это значит? Уиллоби, ради бога, объясните мне, что случилось?

Он не ответил, но изменился в лице. К нему вернулась недавняя растерянность. Однако, словно перехватив взгляд юной леди, с которой только что беседовал, он почувствовал необходимость взять себя в руки. Он снова овладел собой.

– Да, – сказал он, – я имел счастье получить уведомление о вашем приезде в столицу, которое вы так любезно послали мне. – После этого он с легким поклоном и весьма поспешно отошел к своей недавней собеседнице.

Марианна смертельно побледнела и рухнула на стул. Ноги ее не держали. Элинор, опасаясь, что она в любой момент может лишиться чувств, пыталась заслонить ее от остальных и слегка смочила ей лицо лавандовой водой.

– Иди к нему, Элинор, – прошептала Марианна, как только вновь обрела способность говорить, – и заставь его подойти ко мне. Скажи, что я должна увидеть его снова. Мне необходимо с ним поговорить. Я не буду иметь ни минуты покоя, пока все не выяснится. Здесь какое-то страшное недоразумение.

– Но я не могу этого сделать. Моя дорогая Марианна, тебе придется подождать. Это место не подходит для объяснений. Подожди хотя бы до завтра.

И все-таки Элинор с большим трудом удалось удержать сестру, которая рвалась сама бежать за ним. А убедить сестру взять себя в руки и подождать, сохраняя хотя бы видимость спокойствия, пока она сможет поговорить с ним в более уединенной обстановке, оказалось невозможным. Марианна продолжала изливать свою горечь тяжелыми вздохами и негромкими восклицаниями. Вскоре Элинор заметила, что Уиллоби покинул гостиную и направился к лестнице. Она сказала Марианне, что он уехал, и снова попросила ее успокоиться, здраво заметив, что сегодня вечером поговорить с ним вряд ли представится возможность. Марианна тут же послала сестру просить леди Мидлтон немедленно отвезти их домой, она чувствовала себя слишком несчастной, чтобы дальше оставаться здесь.

Леди Мидлтон, хотя партия роббера едва ли дошла до середины, была слишком хорошо воспитана, чтобы, услышав о недомогании Марианны, возразить против ее желания немедленно уехать. Она сразу же отдала карты приятельнице, и дамы уехали, как только была подана их карета. Поездка до Беркли-стрит прошла в полном молчании. Марианна страдала молча. Она была так расстроена, что даже не могла плакать. К счастью, миссис Дженнингс еще не вернулась, и они смогли сразу же подняться в свою комнату. Там с помощью нюхательной соли Марианна немного пришла в себя. Вскоре она разделась и легла. Было совершенно очевидно, что ей больше всего на свете хочется остаться одной, поэтому Элинор спустилась в гостиную. Пока она ожидала возвращения миссис Дженнингс, у нее было достаточно времени обдумать последние события.

Она не могла сомневаться, что между Уиллоби и Марианной существовала какая-то договоренность, правда, она не знала, можно ли это назвать помолвкой. Вместе с тем было совершенно очевидно, что Уиллоби это тяготит. Марианна, конечно, истолковывала все события в свою пользу. А Элинор ясно видела, что такое поведение нельзя было объяснить ни ошибкой, ни недоразумением. Объяснение могло быть только одно – чувства Уиллоби коренным образом изменились. Ее негодование было бы еще сильнее, если бы она не заметила некоторой растерянности, смущения Уиллоби, которые говорили, что он понимает низость своего поведения. Именно это не давало ей поверить, что он настолько лишен всяких моральных принципов, что с самого начала лишь играл привязанностью ее сестры, не имея честных намерений. Разлука могла ослабить его чувство, или же обстоятельства потребовали, чтобы он с ним справился, но Элинор упрямо не хотела верить, что этого чувства не существовало изначально.

Она думала о Марианне, о страданиях, которые причинила ее несчастной сестре эта встреча, и о тех муках, которые она сулила ей в будущем. И эти мысли не приносили ей ничего, кроме глубокой тревоги.

Ее собственное положение представлялось ей несомненно более выигрышным. Пока она сохраняет уважение к Эдварду, у нее всегда есть опора, даже если в будущем они будут разлучены.

Ей казалось, что весь мир обратился против Марианны, стараясь сделать еще более тяжелым и так невыносимый удар – неизбежный и скорый разрыв с Уиллоби.

Глава 29

На следующее утро не успела горничная еще затопить камин в комнате, а солнце – набраться сил в холодное, хмурое январское утро, как Марианна, наполовину одетая, стояла на коленях на диване у окна, где было светлее. Она писала настолько быстро, насколько позволяли непрерывно льющиеся слезы. Элинор, разбуженная ее вздохами и всхлипами, некоторое время с тревогой наблюдала за ней, а затем сказала как можно нежнее:

– Марианна, могу я спросить…

– Нет, – ответила ее сестра, – не спрашивай ничего. Скоро ты все узнаешь.

Спокойствие, с которым это было произнесено, закончилось, едва она замолчала. Тут же к ней вернулось прежнее бурное горе. Прошло несколько минут, прежде чем она смогла вернуться к письму. Частые рыдания, заставлявшие ее постоянно откладывать перо, подтвердили подозрения Элинор, что ее сестра в последний раз пишет Уиллоби.

Элинор оказывала сестре все знаки внимания, которые только были в ее силах. Она могла бы отвлечь ее и утешить, если бы сама Марианна в раздражении не умоляла бы ее молчать. В таких обстоятельствах для обеих было лучше не оставаться дольше в обществе друг друга. Мучительные сомнения заставили Марианну не только покинуть комнату, едва одевшись, но и просто бродить по дому, старательно избегая всех, в поисках одиночества и перемены мест.

За завтраком она ничего не ела и даже не пыталась есть. Однако Элинор не уговаривала ее, не выражала ни малейшего сочувствия и не смотрела на нее. Ее внимание было направлено на то, чтобы занять миссис Дженнингс и сосредоточить ее внимание на себе.

Завтрак был любимой трапезой миссис Дженнингс, поэтому он всегда был довольно продолжительным. Они только собирались сесть за общий рабочий столик, когда Марианне подали письмо. Смертельно побледнев, она взяла его у слуги и выбежала из комнаты. Даже не видя адреса, Элинор сразу поняла, что оно от Уиллоби. Ее сердце сжалось от боли. Она с трудом заставила себя усидеть на месте, не в силах сдержать дрожь, которую, как она опасалась, миссис Дженнингс должна была обязательно заметить. Однако добрая леди увидела только, что Марианна получила письмо от Уиллоби. Она сочла это довольно забавным и пожелала ей счастья. Трепета Элинор она не заметила, потому что была сосредоточена на измерении длины шерсти для своего коврика и по сторонам не смотрела. И едва за Марианной закрылась дверь, она продолжила:

– Право слово, ни разу в жизни не видела столь влюбленной девушки! Куда моим дочерям до нее, хотя и они в свое время без глупостей не обошлись. Но мисс Марианну словно подменили! Искренне надеюсь, что он не заставит ее долго ждать. У меня просто сердце надрывается, когда я вижу ее – такую бледную и несчастную. Когда же они собираются пожениться?

Элинор в эту минуту не была расположена разговаривать. Но она вынуждена была ответить на подобный выпад. С вымученной улыбкой она сказала:

– Неужели, мадам, вы все-таки убедили себя, что моя сестра на самом деле помолвлена с мистером Уиллоби? Я всегда считала это простой шуткой, но вопрос слишком серьезен для этого, поэтому прошу вас больше себя не обманывать. Уверяю вас, я была бы чрезвычайно изумлена, услышав, что они собираются пожениться.

– Постыдитесь, мисс Дэшвуд! Как вы можете так говорить? Разве мы все не видели, что они влюблены друг в друга? Причем это была любовь с первого взгляда. Разве я не видела их в Девоншире каждый день вместе? Они же с утра до ночи не отходили друг от друга. И разве я не знала, что ваша сестра приехала со мной в Лондон с единственной целью – купить подвенечное платье. Так что вам не удастся меня провести. Видимо, оттого, что вы сами привыкли скрывать свои чувства, вам и кажется, что все вокруг ничего не видят и не знают. Ну уж нет! Уверяю вас, об этом уже знает весь город. Я сама всем рассказываю об этом, да и Шарлотта тоже.

– Уверяю вас, сударыня, – очень серьезно проговорила Элинор, – вы ошибаетесь. Более того, вы поступаете очень нехорошо, распространяя такие слухи. Вскоре вы сами сможете в этом убедиться, хотя сейчас мне и не верите.

Миссис Дженнингс снова рассмеялась, но у Элинор не было больше сил продолжать разговор. К тому же ей очень хотелось как можно скорее узнать, что же написал Уиллоби, и она поспешила в их комнату. Распахнув дверь, она увидела, что Марианна лежит на кровати, задыхаясь от рыданий. В руке она сжимала письмо, а рядом лежали еще два или три. Элинор молча приблизилась, присела на край кровати, взяла руку сестры и несколько раз нежно ее поцеловала. Вслед за этим она разразилась слезами, вначале почти столь же горькими, как слезы Марианны. Та, хотя пока не могла произнести ни слова, видимо, была искренне благодарна за сочувствие. Несколько минут они горько плакали вместе, затем Марианна вложила в ладонь Элинор все письма, а сама закрыла лицо платком и зарыдала в голос. Элинор понимала, что сестре надо дать время успокоиться. И хотя ей было очень тягостно наблюдать за ее страданиями, она не сводила глаз с сестры, пока та немного не успокоилась. Затем она торопливо развернула письмо Уиллоби и прочла следующее.