Элинор, очень огорченная этим обвинением в скрытности, не имела мужества его опровергнуть. Теперь она не знала, как ей добиться откровенности от Марианны.

Вскоре пришла миссис Дженнингс и прочитала вслух переданную ей записку, которая оказалась от леди Мидлтон. Она сообщала, что накануне ночью они прибыли в свой дом на Кондуит-стрит, и приглашала мать и кузин пожаловать к ней вечером. Дела сэра Джона и ее сильная простуда не позволили им самим заехать на Беркли-стрит. Приглашение было принято. Однако, когда приблизился назначенный час, Элинор не без труда удалось убедить сестру поехать с ними, хотя элементарная вежливость требовала, чтобы они обе сопровождали миссис Дженнингс. Марианна так и не увиделась с Уиллоби и поэтому была не склонна искать развлечений вне дома. К тому же она опасалась, что он опять заедет в ее отсутствие.

Когда вечер подошел к концу, Элинор окончательно убедилась, что перемена места жительства не оказывает особенного влияния на характер человека. Не успев приехать, сэр Джон уже собрал вокруг себя почти два десятка молодых людей и устроил для них небольшой бал. Впрочем, леди Мидлтон этого не одобрила. В деревне можно устраивать танцы когда угодно, а в Лондоне, где светская репутация значительно более важна и приобретается с немалыми трудностями, нельзя ею рисковать ради того, чтобы развлечь несколько девиц. Ведь вполне могут пойти слухи, что у леди Мидлтон танцевали всего лишь восемь-девять пар под две скрипки, да к тому же только с холодными закусками вместо ужина.

Мистер и миссис Палмер были среди присутствующих. Первого они после приезда в город еще не видели. Он тщательно избегал проявления знаков внимания к своей теще, поэтому и носа к ней не казал. Сестер Дэшвуд он, судя по всему, вообще не узнал. Он лишь мельком взглянул на них, словно недоумевая, кто это, и сухо кивнул миссис Дженнингс с другого конца комнаты. Марианна, войдя в гостиную, обвела ее быстрым взглядом. Этого оказалось достаточно. Предмета ее страсти среди гостей не было. Надувшись, она уселась в стороне, не расположенная ни развлекаться, ни развлекать. Примерно через час мистер Палмер все-таки подошел к ним и выразил свое удивление тем, что видит их в городе, хотя полковник Брэндон услышал об их приезде именно в его доме, а он сам, услышав об их намерении приехать в город, изрек нечто чрезвычайно забавное.

– Я думал, что вы обе в Девоншире, – сказал он.

– Правда? – вежливо удивилась Элинор.

– Когда вы собираетесь обратно?

– Пока не знаю.

На этом беседа закончилась.

Еще никогда в жизни Марианна не танцевала с такой неохотой, и ни разу танцы не утомляли ее так сильно. Всю обратную дорогу на Беркли-стрит она жаловалась на усталость.

– Да-да, – сказала миссис Дженнингс, – мы хорошо знаем почему. Будь там один джентльмен, которого мы не станем называть по имени, вы бы не устали нисколечко. Сказать по правде, он не слишком хорошо поступил, не поспешив встретиться с вами, хотя и был приглашен.

– Приглашен! – воскликнула Марианна.

– Во всяком случае, так мне сказала моя дочка Мидлтон. Сэр Джон утром с ним где-то встретился.

Марианна промолчала, но ее лицо исказилось от боли. Полная желания сделать хотя бы что-нибудь, чтобы облегчить положение сестры, Элинор решила на следующее же утро написать матери. Она надеялась, что сумеет пробудить в ней страхи за здоровье Марианны и тем самым заставит наконец навести соответствующие справки, что следовало сделать давным-давно. Утром она еще более укрепилась в своих намерениях, увидев, что Марианна снова пишет Уиллоби. Элинор не заглядывала через плечо сестры, но была абсолютно уверена, что Марианна не станет писать никому другому.

В середине дня миссис Дженнингс куда-то уехала по делам. Элинор села писать письмо, а Марианна, слишком обеспокоенная, чтобы найти себе хоть какое-нибудь занятие, и слишком огорченная, чтобы отвлечься беседой, бесцельно бродила от окна к окну. Иногда она опускалась в кресло у камина и погружалась в меланхолические размышления.

Элинор честно изложила матери все подробности происходящего, не скрыла свои подозрения в неверности Уиллоби и заклинала ее материнским долгом и любовью выяснить истинное положение дел.

Она едва успела закончить письмо, как стук в дверь возвестил о приходе очередного гостя. Это был полковник Брэндон. Марианна, которой любая компания была в тягость, увидев его из окна, поспешно поднялась в свою комнату. Полковник Брэндон выглядел даже угрюмее обычного. Он выразил удовлетворение тем, что застал мисс Дэшвуд одну, словно хотел сообщить ей нечто конфиденциальное, но тем не менее довольно долго сидел молча. Элинор, убежденная, что он хочет сообщить ей что-то о ее сестре, с нетерпением ждала, когда же он наконец заговорит. Такое чувство она испытывала не впервые. Уже неоднократно начиная со слов «ваша сестра нынче выглядит нездоровой» или «у вашей сестры сегодня дурное настроение», он вроде бы собирался сказать что-то очень важное для Марианны либо спросить о чем-то близко ее касающемся. Прошло несколько минут, прежде чем он наконец открыл рот и, сдерживая волнение, поинтересовался, когда же ему будет позволено поздравить ее с приобретением нового брата. К такому вопросу Элинор была не готова. Не имея ответа, она пошла по самому простому пути и поинтересовалась, что он имеет в виду. Неискренне улыбнувшись, полковник ответил, что о помолвке Марианны с мистером Уиллоби известно всем.

– Этого никак не может быть, – ответила Элинор, – потому что ее семье ничего не известно ни о какой помолвке.

– Прошу прощения, – с видимым удивлением проговорил полковник, – боюсь, я показался вам непозволительно дерзким, но я даже не предполагал, что все держится в тайне. Они же открыто переписываются, и в обществе говорят о скорой свадьбе.

– Как же так! От кого вы это слышали?

– От многих: и от тех, кого вы не знаете, и от ваших близких знакомых – миссис Дженнингс, миссис Палмер. Но все же я, возможно, не поверил бы, ведь рассудок всегда умеет найти доводы против того, во что ему не слишком хочется верить, но в руке слуги, открывшего мне сегодня дверь, я случайно заметил письмо. Оно было адресовано мистеру Уиллоби и написано почерком вашей сестры. Я пришел узнать, но получил ответ, даже не успев задать вопроса. Все уже решено? И невозможно… Но у меня нет прав… Да и никакой надежды… Приношу свои извинения, мисс Дэшвуд, я не должен был говорить так много, но я не знаю, что делать, а ваше благоразумие всегда вызывало во мне глубокое уважение. Скажите мне, что все решено и что любая попытка… В общем, мне остается только скрывать, если скрыть еще возможно.

Его слова явились для Элинор прямым признанием в любви к ее сестре и произвели на нее большое впечатление. Она не сразу нашла в себе силы заговорить и, даже когда немного успокоилась, еще некоторое время раздумывала, какой ответ будет наиболее правильным. Она почти ничего не знала об отношениях между Уиллоби и ее сестрой и, пытаясь что-либо объяснить, с равной вероятностью могла сказать и слишком мало, и слишком много. Но она была убеждена, что чувства Марианны к Уиллоби не оставляли ни малейшего шанса полковнику Брэндону, каков бы ни был конец. И, желая уберечь поведение сестры от осуждения, после некоторого раздумья она решила, что будет гораздо лучше для него, если она скажет больше, чем знает и предполагает. Она призналась, что хотя сама от них ничего о помолвке не слышала, но сомневаться в их взаимной привязанности не приходится, поэтому переписка удивления у нее не вызывает.

Он слушал ее с безмолвным вниманием. Когда же она закончила говорить, он вскочил и сказал взволнованно:

– Вашей сестре я желаю быть самой счастливой на земле. А Уиллоби – попытаться стать достойным ее. – Затем он попрощался и ушел.

На Элинор этот разговор произвел тягостное впечатление, он не развеял ее тревоги, а, наоборот, добавил к ним новые. Она всем сердцем сочувствовала полковнику Брэндону, но в то же время не могла пожелать ему избавления от них. Ей хотелось, чтобы произошло событие, которое усилит эти муки во много раз.

Глава 28

В течение следующих дней не произошло ничего, что могло бы заставить Элинор пожалеть о письме матери: Уиллоби не появился и не написал. Вскоре подошло время званого вечера, куда они вынуждены были поехать с леди Мидлтон, так как миссис Дженнингс не могла оставить младшую дочь, которой нездоровилось. Марианна одевалась в глубоком унынии и с абсолютным безразличием к тому, как она выглядит. Она готовилась к вечеру без единого вздоха надежды или радостного слова, будто ей абсолютно все равно, ехать или остаться дома. Она села в гостиной после чая в ожидании леди Мидлтон, ни разу не встала и не изменила позы. Она была погружена в свои мысли и не замечала присутствия сестры. Когда же слуга доложил, что леди Мидлтон ожидает их у дверей, она вздрогнула. Создавалось впечатление, что она забыла, зачем здесь сидит.

Они прибыли в назначенный час, вышли из кареты, когда экипажи впереди них отъехали, поднялись по ступенькам, услышали свои имена, которые звучные голоса повторяли от одной площадки лестницы к другой, и вошли в ярко освещенный зал. Там уже было полно гостей и стояла невыносимая жара. Когда они исполнили долг вежливости, сделав хозяйке дома реверанс, им было позволено присоединиться к остальной компании и получить свою долю жары и тесноты, которые, естественно, увеличились с их появлением. После того как они некоторое время постояли практически ничего не говоря, а двигаясь и того меньше, леди Мидлтон села играть в казино. Элинор и Марианне, которая была не в настроении гулять по залу, посчастливилось найти свободные стулья неподалеку от карточного стола.

Через некоторое время Элинор заметила в нескольких шагах от себя Уиллоби, оживленно разговаривающего с модно одетой молодой девушкой. Она перехватила его взгляд. Он тотчас ей поклонился, но не подошел к ним и ничего не сказал, хотя не мог не заметить Марианну. Он продолжал болтать со своей спутницей. Элинор с тревогой обернулась к Марианне. Однако Марианна только заметила его и в восторге тут же бросилась бы к нему, если бы сестра ее не удержала.