Они поднялись наверх в художественную гостиную, где никого не оказалось.

– Фанни в своей комнате, я думаю, – сказал он, – Я пойду обрадую ее, так как думаю, что она тоже будет рада такой встрече. Она и раньше всегда была вам рада, а теперь особенно вам и Марианне. А почему Мариана не приехала?

Элинор как смогла, извинилась за нее.

– Ну, что ж. Я не очень разочарован увидев вас одну, – заметил он, – У меня есть, что вам сказать. Это жилье, которое вдруг нашлось у полковника Брэндона… Это правда? Он, правда, может Эдварду его предоставить? Я услышал об том вчера случайно, и собирался к вам узнать подробнее об этом.

– Да, это совершенная правда! Полковник Брэндон дал приют Эдварду в Делафорде.

– Правда! Это просто удивительно! Ведь они едва знакомы! А теперь, это жилье еще и доход дает! Сколько там выходит?

– Около двух сотен в год.

– О! Совсем неплохо для новичка, который займет этот пост! Предполагаю, что последний викарий на нем уже стар, болен и готов уступить его скоро! Он, должно быть, получил… я могу предположить, четырнадцать сотен фунтов! И как он мог уладить это дело до смерти предыдущего священника на этом посту?! Теперь, право, было бы уже поздно продавать его. Но полковник Брэндон, с его умом! Он, должно быть, был очень предусмотрителен в этом деле! Хорошо, я убедился, что у каждого человека бываю промахи! Я могу предположить, что дело может выглядеть и так. Эдуард только занимает пост, пока этот человек, которому полковник действительно, продал это место, очень стар, чтоб занять его! О! Да-да, это именно так, очень похоже…

Элинор твердо возразила ему, что никакой корысти у Брэндона в этом деле нет, как и у нее самой, принимавшей в нем непосредственное участие, ими двигали лишь чувства. Чувства жалости и сострадания к другому человеку.

– Тогда, всё это весьма странно, – воскликнул Джон, – Какой смысл? Какие же у полковника Брэндона намерения?

– Очень простые – сделать доброе дело мистеру Феррарсу!

– Ну, хорошо-хорошо, что бы там полковник Брэндон не думал, Эдуарду уж точно повезло! Но лучше не рассказывайте ничего Фанни, так как я уже рассказал ей в двух словах, что знал, и она вынесла это стойко, поэтому не надо ее травмировать ее этим еще раз!

Элинор могла бы возразить, что Фанни вообще не стоило нервничать из-за того, что ее брат получил некоторое состояние и ни она, ни ее ребенок при этом не обеднели.

– Миссис Феррарс, – добавил он, понизив свой голос, чтоб подчеркнуть важность сообщения, – ничего пока не знает об этом, и было бы лучше сохранить в тайне это от нее. И как только возможно дольше! А когда женитьба состоится, я думаю, кто-нибудь другой скажет ей об этом.

– Но, зачем скрывать? Разве она не обрадуется, что ее сын получил возможность самостоятельно жить? При том, что она все уже сделала для своего сына: лишила его всего наследства и еще отреклась от него! Да, не стоит ей говорить, потому что его судьба теперь ей безразлична. Разве может так поступить мать?

– Элинор, – вздохнул Джон, – ваши доводы верны, но вам не хватает житейской мудрости. Пока Эдвард чувствует себя неуверенно, мать присматривает за ним и заботиться о нем. Но как только он оперился, и рядом появилась женщина, которая тоже готова опекать его, мать отталкивает сына, так как теряет свое влияние на него. Но она никогда не забывает, что он ее сын!

– Вы меня удивили! А я-то решила, что она уже забыла, как была когда-то матерью.

– Вы всё неправильно поняли. Миссис Феррарс одна из самых заботливых матерей на земле!

Элинор растерянно молчала.

– Мы теперь думаем, – продолжал мистер Дэшвуд, после небольшой паузы, – Роберт должен жениться на мисс Мортон.

Элинор улыбнулась в душе и, повторяя тон ее брата, ответила:

– У леди, я так понимаю, мнения никто не спрашивает?

– Мнения? Что это вы имеете в виду?

– Я только имею в виду, судя по вашей манере говорить, это значит, что для мисс Мортон все равно, будь то Эдвард или Роберт!

– Естественно! Здесь нет никакой разницы, так как теперь Роберт рассматривается как старший сын. Помимо всего прочего, они оба очень покладистые молодые люди, и я даже не знаю, чем один лучше другого!

Элинор ничего на это не сказала. Мистер Джон помолчал немного, затем он продолжал:

– Только в одном, моя дорогая сестра, – сказал он, вежливо взяв ее за руку и произнося шепотом, – я могу вас заверить и это сделаю, что должно вас порадовать. У меня появилась причина подумать, право, я знаю это из очень надежного источника, иначе я бы это и не повторял. Конечно, не то, чтобы мне сказала сама миссис Феррарс, но ее дочь говорила, а я узнал это от нее, что, вкратце, прежняя претендентка была бы более предпочтительнее, чем нынешняя. Ну, вы понимаете, о чем я? Я был чрезвычайно доволен услышать, что миссис Феррарс рассматривает это событие именно в таком свете. Очень удовлетворительные обстоятельства, вы знаете, для всех нас! «Это произошло вне наших решений, – сказала она, – Из двух зол выбрано меньшее». И она теперь придет к компромиссу, что это лучше, чем худшее. Но все это, пока, вне всякого обсуждения. Но уже не стоит говорить или даже думать об этом, все уже ушло безвозвратно. Но я, все же, скажу вам кое-что, так как знаю, что это вам понравиться, чтоб вы не имели основания сожалеть, моя дорогая Элинор. Здесь нет даже мысли, что вы поступили не так, как надо. Впрочем, для вас обстоятельства складываются весьма благополучно, и даже лучше, чем можно было предположить. Давно вы видели полковника Брэндона?

Элинор уже наслушалась всего этого предостаточно, если не для успокоения своего самолюбия, то для перенапряжения нервов и рассудка. И она обрадовалась, что ей не придется отвечать на это или услышать еще что-либо, так как вошел мистер Роберт Феррарс. После нескольких мгновений болтовни, Джон Дэшвуд узнал, что Фанни еще не доложили, что ее золовка здесь, в соседней с нею комнате, и Элинор оставили, чтоб укрепить её знакомство с Робертом, напичканным пустой радостью и самолюбованием собственной персоны. В эти дни он вовсю наслаждался внезапно свалившимся на него материнским обожанием, напротив отвергнутого за душевное благородство брата. Он сообщил, что теперь ему досталась вся материнская любовь и щедрость, несправедливо большая доля материнской любви и щедрости, которые он заслужил, по видимому, своим распущенным образом жизни, недалеким умом и ветреным сердцем.

Они с трудом провели две минуты вместе прежде, чем брат прямо задал интересующий его вопрос о том, где теперь будет жить Эдвард, неужели в коттедже? Элинор в деталях повторила ему все тоже, что сказала и Джону. Но ее рассказ произвел на Роберта совсем другое впечатление. Роберт смеялся до слез при мысли, что Эдвард будет священником, и поселится в скромном приходском домишке. А когда он живо представил, как Эдвард, надев белоснежный стихарь, будет венчать какого-нибудь Джона Кузнеца с его Мэри Обветренной, то не мог остановиться от хохота.

Элинор, хотя и ждала в молчании, когда Роберт, наконец, успокоится, все же не смогла сдержать своего пристального взгляда, который был достаточно красноречив, так как отражал ее чувства, и полностью отказывал ему в уме. Наконец, его ум был все же пробужден мудростью, не потому, что этого хотела она, о просто сам по себе.

– Простите меня, Элинор, это всего лишь безобидные шутки, – сказал он вполне серьезно, – Бедный Эдвард! Он уничтожен навсегда! Я очень жалею об этом, так как знаю, что у него были хорошие перспективы, как не у многих в этом мире. Вы не должны жалеть о нем, мисс Дэшвуд, по причине вашего мимолетного знакомства. Бедный Эдвард! Его манеры, естественно, не самые лучшие в мире. Но мы не рождены все одинаковыми. Бедный Эдвард! Вы вскоре увидите его в кругу бродяг! Можете поверить, это будет жалостное зрелище! Но, по-моему, он имеет очень доброе сердце, как никто в нашем Королевстве! Я заверяю вас и объявляю вам, чтоб никто не был так шокирован этим, как я, когда все это вырвалось наружу! Я не мог этому верить! Моя мать рассказала мне обо всем. Я, чувствуя, что медлить нельзя, сказал ей: «Моя дорогая! Я не знаю, что вы намерены предпринять! Но я, если Эдвард женится на этой женщине, я не хочу его вообще видеть, никогда!» Это то, что я сразу и сказал. Я был просто потрясен, правда! Бедный Эдвард! Он разрушил самого себя полностью, лишив себя навсегда такого великолепного общества! Но, как я прямо сказал своей матери, я нисколько этому не удивлен по причине его воспитания! Этого всегда можно было ожидать! Моя бедная мама была почти не в себе!

– А вы когда-нибудь видели его избранницу?

– Да, однажды, она была в гостях в этом доме. Я зашел на десять минут и достаточно насмотрелся на нее. Ужасная провинциалка, без всякого стиля и элегантности, и почти дурнушка. Я помню ее превосходно. Как раз тот тип девушек, которые рады поймать такого, как Эдвард. Я захотел, как только моя мать рассказала мне все, тут же поговорить с ним и переубедить его. Но было уже слишком поздно что-то менять. К сожалению, я узнал обо всем последним и даже не догадывался о помолвке, пока все не вскрылось. Возможно, если бы я узнал об этом первым или хотя бы на несколько часов раньше, всё можно было бы изменить. Я бы представил ему все в истинном свете: «Мой дорогой друг, – сказал бы я ему, – подумай, что ты собираешься делать! Ты вступаешь в самую порочащую связь, как раз такую, которую твоя семья не признает никогда! Я не думаю, что можно было быстро найти какое-либо решение. Но сейчас уже поздно. Он, должно быть, голодает, вы знаете! Это так естественно, что голодает.

Он еще раз подчеркнул этот момент с выразительностью, когда дверь отворилась для жены мистера Джона Дэшвуда, что и положило конец этому разговору. Так как она раньше ни с кем не говорила об этом событии, кроме как у себя в семье, то теперь Элинор могла наблюдать, как это отразилось на ее поведении – к надменности примешивалось смущение и попытка держаться уверенно. Но при этом она стала мягче с золовками. Узнав, что Элинор и ее сестра собираются вскоре покинуть столицу, Фанни предложила им как-нибудь навестить ее с мужем в Норланде, а Джон с любовью слушал ее прямолинейные выражения, казавшиеся ему эффектными и изящными…