– О! Ла-ла-ла! Вот и Ричардсоны! Мне еще много надо сказать вам, но я не могу оставлять их одних так надолго! Я уверяю вас, они очень воспитанные люди. Он делает чудовищные деньги, и они имеют свой выезд. У меня уже нет времени рассказать миссис Дженнингс о себе, но я прошу вас сказать ей, я очень рада узнать, что она на нас не сердится! И Леди Миддлтон тоже! И если что-нибудь произойдет, что заставит вас и вашу сестру уехать, а миссис Дженнингс нужна будет компания, я уверена, что мы будем рады принять ее приглашение и пожить у нее так долго, как она того захочет! Я думаю, что Леди Миддлтон уже вряд ли попросит нас о такой услуге… До свидания, мне жаль, что мисс Марианны нет здесь. Помните, что я очень хорошо к ней отношусь! Ха! Вы еще не надели ваше платье из муслина в горошек? Удивляюсь, как вы не боитесь, что на нем появятся дыры от моли!

Она отвесила отвесить еще несколько прощальных комплиментов миссис Дженнингс, пока ее в свою компанию не утащила миссис Ричардсон. Элинор попыталась собрать воедино всё услышанное, по правде сказать, многое из того, что она только что услышала, было вполне предсказуемо и, прежде всего, женитьба Эдварда на Люси. Но когда это должно было случиться, оставалось загадкой. Она решила, что это зависит от того, когда он получит должность, на которую при таких условия имел шанс и не малый.

Как только они вернулись к экипажу, миссис Дженнингс сгорала от любопытства, но Элинор решила ничего не рассказывать ей, и не ради Люси, а потому, что полученные таким путем новости не делали чести никому! Нерушимость их помолвки и то, что они скоро поженятся – была главная новость из всего рассказа мисс Стиллс, которая вызвала у миссис Дженнингс, как всегда, бурную реакцию.

– Подождите, вот когда они начнут жить самостоятельно! Ого! Мы-то знаем, как все это заканчивается! Они будут ждать средств двенадцать месяцев! А когда те не придут, они начнут жить на пятьдесят фунтов в год, на проценты от его двух тысяч фунтов, и то немногое, что мисс Стил и миссис Пратт смогут ей дать! А потом у них пойдут дети каждый год! Господи, помоги им! Как же бедны они будут! Я должна посмотреть, чем могу помочь им обставить их новый дом… Двое слуг и две горничные! Точно, как я и говорила на днях! Нет. Нет, им надо одну хорошую девушку для всех видов работы! Сестра Бетти никак не сможет сейчас на них работать!

На следующее утро Элинор принесли письмо, доставленное городской почтой, ценой всего в два пенни, лично от Люси. В нем говорилось:

«Барлетт-Билдингс, март

Я надеюсь, что моя дорогая мисс Дэшвуд извинит меня за фривольность, с которой я ей пишу! Но я знаю, что Ваше хорошее отношение ко мне и Эдварду разрешает написать Вам о том, что после всех проблем, с которыми мы столкнулись за последнее время, все изменилось! Только и можно сказать, Слава Богу! Так как мы очень жестоко страдали, то теперь нам уже двоим хорошо, и мы счастливы, как и должно было быть! У нас были неприятности, судебные и прочие обвинения, но, вместе с тем, все прошло удачно, и у нас остались друзья, среди которых Вы, Элинор, занимаете не последнее место! Вашу искреннюю доброту я буду помнить всегда, также как и Эдвард, который сказал мне об этом. Я надеюсь, что Вам будет приятно услышать, а также миссис Дженнингс, что я провела два счастливых часа с ним вчера поле полудня! Но он и слышать не хочет о нашем разрыве, чего очень хочу я! А я считаю это – своим долгом, для его же блага и готова расстаться, как только он этого захочет! Но он сказал, что этого никогда не будет! Он не поддастся власти своей матери! Если ему не удастся бросить меня, то наши перспективы на будущее не очень радостные! Честно говоря, нам остается только надеяться и верить в будущее! Он должен скоро принять сан, и, если это в Вашей власти рекомендовать его кому-нибудь, чтоб получить приход и жилье, я очень надеюсь, что Вы не забудете нас! И дорогая миссис Дженнингс тоже! Мы просим передать хорошие пожелания сэру Джону и мистеру Палмеру, и кому-нибудь еще из наших возможных друзей! Бедная Анна очень себя клянет за то, что сделала! Но она это совершила из лучших побуждений, так что мне нечего сказать. Надеюсь, миссис Дженнингс не думает, что ей будет трудно нанести нам визит! Она может для этого выбрать любой день! Это будет проявлением очень большой доброты, и мои кузины с радостью познакомятся с нею! Мое письмо напоминает мне, что надо заканчивать, и я умолять Вас с большим почтением и уважением вспоминать миссис Дженнингс, сэра Джона, леди Миддлтон и их детей! Когда у Вас появится случай, передайте и нашу любовь мисс Марианне!

Я, остающаяся такой-то и такой-то…»

Как только Элинор закончила читать его, она задумалась над тем, было ли оно написано от души или нет? И планировалось ли, чтобы оно попало миссис Дженнингс в руки, которая, получив его от Элинор, прочитала его громко, со многими комментариями, удовлетворением и похвалой.

– Очень, право, хорошо! Как же мило, она пишет! Ох! Ох! Так и следовало ожидать, что они не окажутся вне общества! Это так похоже на Люси! Бедняжка! Я надеюсь, что помогу им устроиться в жизни, и сделаю это от всего сердца! Она зовет меня «миссис Дженнингс», вы видели! Такая славная девушка, редко сейчас таких встретишь! Уж точно! Какие правильные и грамотные предложения, и какой почерк! Да, конечно, я обязательно навещу их! Как внимательна она, подумала о каждом! Спасибо моя дорогая, что показали его мне! Это самое приятное письмо, которое я когда-либо получала, и делает честь уму и сердцу Люси…


Сестры Дэшвуд гостили в Лондоне уже больше двух месяцев, и желание Марианны поскорее уехать домой росло с каждым днем. Она скучала по простоте и свободе мирной провинции, и воображала, что если какое-нибудь место и может дать ей облегчение, так это только Бартон. Элинор относилась к отъезду почти также как, и Марианна, но единственное, что ее останавливало, так это то, что дорога была достаточно долгой и трудной, но эти трудности уже пугали Марианну. Она первой начала готовиться к отъезду и даже объявила об этом своей доброй хозяйке, которая принялась ее отговаривать со всем своим красноречием от этого поспешного решения. Когда же всё было решено и до их отъезда домой оставалось всего несколько недель, перед Элинор и Марианной вдруг возникла неожиданная дорога. Палмеры отправлялись в Кливленд в конце марта, на Пасху, и настойчиво приглашали с собой миссис Дженнингс с сестрами Дэшвуд. Это не могло, само по себе, быть принято мисс Дэшвуд, но под нажимом самого мистера Палмера, который уговаривал ее поехать с ними ради младшей сестры, которой необходимо сменить обстановку, она согласилась.

Когда она рассказала об этом Марианне, о том, что согласилась на эту поездку, то ее первая реакция была неожиданной.

– Кливленд! – воскликнула она, – Нет, я не могу ехать в Кливленд!

– Ты забыла, – сказал Элинор мягко, – что там ситуация не… что это не рядом по соседству с…

– Но, это же в Соммерсетширре! Я не могу ехать в Соммерсетширр, куда я собиралась когда-то переехать! Нет, Элинор, я не могу…

Элинор не стала отговаривать ее и только сказала, что это самый короткий путь домой, к их любимой матери, за которой они обе так соскучились. Из Кливленда, который в нескольких милях от Бристоля, расстояние до Бартона было не больше одного дня пути. К тому же, мать могла послать за ними своего слугу, чтобы ускорить их возвращение. Если им не придется оставаться в Кливленде больше недели, то дома они смогут быть уже через недели три. Так как отношение Марианны к матери были искренними, то она согласилась с Элинор, которой пришлось прибегнуть еще к одной хитрости.

Миссис Дженнингс не хотела отпускать своих гостей домой и настаивала, чтобы они вернулись из Кливленда в Лондон вместе с ней. Элинор была благодарна за такое отношение, но это не совпадало с их желанием, и уж точно с желанием их матери. Все, что могло заставить их сюда вернуться, было заранее улажено, и Марианна почувствовала облегчение, считая дни и часы, которые отделяют ее от Бартона.

– Ах! Полковник, я просто не знаю, что я и вы будем делать, когда они уедут! – вздохнула миссис Дженнингс, когда Брэндон зашел к ним перед отъездом. – Они полны решимости не возвращаться и ехать прямо домой от Палмеров! Как несчастна я буду, вернувшись сюда, домой одна! О! Боже! Мы просто будем сидеть и глупо таращиться друг на друга, как две кошки!

Возможно, миссис Дженнингс, представляя полковнику печальную картину их будущего, подталкивала его к шагу, который избавил бы его от этого. Если всё будет именно так, то ее цель достигнута! Когда Элинор передвинулась поближе к окну, чтоб лучше рассмотреть гравюру, копию которой она хотела сделать своим друзьям, он немедленно последовал за ней и говорил с ней несколько минут.

Эффект, который это произвело на молодую леди, не мог укрыться от глаз миссис Дженнингс. К тому же, она была слишком благородна, чтоб прислушиваться, а только пересела так, чтобы не слышать их, поближе к пианофорте, на котором играла Марианна. Но она не могла не видеть, что Элинор покраснела от волнения и была так увлечена тем, о чем они говорили, что показывало ее явную заинтересованность беседой. И так, как она шла дальше в своих надеждах, то в перерыве игры, когда Марианна переходила от одного урока к другому, некоторые слова полковника все же достигли, пусть и непроизвольно, ее слуха. Судя по обрывкам фраз, он извинялся за то, что его дом для этого не подходит. Это вполне доказывало, что все идет, как надо, безо всяких на то подтверждений. Она удивилась его манере говорить такое, но отнесла это к принятому этикету. Миссис Дженнингс увидела, что Элинор ответила, но уже не расслышала что именно, и, судя, по движению ее губ, разговор шел не о материальных вещах. Миссис Дженнингс мысленно похвалила Элинор за такую правдивость. Затем они поговорили еще несколько минут и разошлись, не сказав более ни слова. Но другая счастливая встреча его с Марианной принесли возможность старой леди услышать последние слова полковника, сказанные тихим голосом: