– Если не ошибаюсь, у них очень много общего: та же открытость сердца, такая же впечатлительность и чувствительность. Та дама была одной из моих родственниц, сирота, воспитанница моего отца. Мы были почти ровесники, с самого раннего детства мы росли вместе. Я не могу вспомнить тот момент, когда бы я не знал и не любил Элизу. Мое чувство к ней, так как мы росли вместе, было настолько же сильным, насколько угрюмым и серьезным я являюсь сейчас, и, по вашему мнению, уже не способен ни на какое чувство. А ее отношение ко мне было, я думаю, такое же, как Марианны к Уиллингби. Хотя это совсем другой случай, но мы были также несчастны. В семнадцать лет я ее потерял. Ее должны были выдать замуж, против ее воли, за моего брата. Ее наследство было велико, а вся наша недвижимость была уже заложена. Я думаю, это была главная причина, которая заставила так жестоко поступить человека, который был и ее дядей и опекуном в одном лице. Мой брат не был достоин ее, он даже не любил ее. Я надеялся, что ее любовь ко мне помогут ей преодолеть все трудности. На первых порах это так и было. Но скоро стало ясно, что ее положение ненормально. Она получала от моего брата только постоянную грубость, и хотя и не обещала мне ничего конкретно… О! Как я был слеп! Я не буду рассказывать, как все это произошло, но, в общем, мы решили сбежать с ней в Шотландию. Но не успели. Предательство, а скорее глупость ее служанки, выдала нас. Я был выгнан из семьи, а ее лишили всяческого общения: ни свободы, ни общества, ни развлечений, пока воля моего отца не была выполнена. Я слишком понадеялся на ее твердость, но силы наши силы были слишком неравны… Да и было ли ее замужество счастливым? Я был так молод еще! И через несколько месяцев мне остались только одни сожаления. Но, как ни странно, это не главное. Мой брат не имел никаких претензий на нее. С самого начала он обращался с ней грубо. Результаты всего этого, несмотря на молодость, неопытность и жизнелюбие миссис Брэндон, были вполне естественны. Она сразу же столкнулась с суровой действительностью. Если бы она была счастлива в браке, возможно, всё было бы по-другому. Но могли ли мы все знать, что оставшись с таким мужем, который сам провоцирует неверность жены, и без друга, который мог удержать ее, что она может так низко пасть? (Мой отец умер через несколько месяцев после ее свадьбы, а я в то время служил в Восточной Индии). Если бы я тогда остался в Англии! Возможно, всё сложилось бы иначе, но я ошибочно полагал, что для нас обоих будет лучше, находиться как можно дальше друг от друга, и не видится годами. Именно поэтому я попросился в колонию. Потрясение, которое я испытал, когда она вышла замуж, – продолжал полковник тихим голосом, полным волнения, – было ничто, по сравнению с тем, что я ощутил, узнав об их разводе два года спустя. С тех пор я стал так суров. Даже сейчас, при воспоминаниях об этом, я страдаю…

Он не мог спокойно говорить дальше, встал и немного прошелся по комнате. Элинор, потрясенная этим признанием, и особенное его эмоциональностью, не могла ничего ответить. Он, видя ее сочувствие, подошел к ней, взял ее руку, поднес к губам и нежно поцеловал. Через несколько минут, когда он немного успокоился, то продолжил:

– Прошло еще три года, прежде чем я вернулся в Англию. Первым делом я решил разыскать ее, но это оказалось столь же трудно, как и трагично. Я смог проследить ее путь только до ее первого соблазнения, и далее можно было только предположить, что она и далее пошла по пути греха. Ее доходы позволяли ей жить и без того, чтобы обеспечивать свое существование, но я узнал от своего брата, что это право она передала уже другому лицу. Его предположения, и только предположения были таковы, что она могла передать такие права, только в порыве страсти. И наконец, по прошествии шести месяцев я всё-таки нашел ее. Благодаря своему бывшему слуге, который после моего отъезда в Индию попал в переделку и сел в тюрьму за долги. Он попросил меня вытащить его из долговой тюрьмы, а когда я пришел туда, то нашел там и мою сестру, она так изменилась за эти годы, увяла и состарилась раньше времени от страданий! Я с трудом узнал в сутулой, высохшей женщине, стоявшей передо мной, ту, которую когда-то любил до безумия – цветущую, полную жизни и красоты девушку! Что же теперь я испытывал, обнимая ее? Но я не стану дальше расстраивать вас. Я уже и так сказал достаточно. Но это создание, которое я увидел, кем бы она ни была, и было последней точкой на долгом пути, которым я шел и тем, что я так искал – моим удовлетворением! Жизнь для нее уже ничего не значила, и была лишь затянувшимся приговором к смерти, что вскоре и произошло. Я видел ее помещенной в хорошую камеру с хорошим уходом, за ней. Я навещал ее теперь часто, почти каждый день в ее последние часы, и я был с ней и в момент ее кончины…

Опять он прервал свой рассказ, чтобы немного отойти от воспоминаний, захлестнувших его. Элинор сопереживала ему всем сердцем.

– Простите, что я сравнил ваша сестру с этой женщиной, моей бедной родственницей. Я не хотел обидеть вас. Их судьбы не могут быть схожи: безрадостное будущее у одной, и, возможно, счастливое замужество у другой, чего, я надеюсь, и вы ей желаете. Но, к чему я это все рассказал? Похоже, что я потряс вас своим разговором и все зря. Ах, да-да, мисс Дэшвуд! Смысл всех моих слов таков, что опасно ворошить то, что было брошено нетронутым в течение четырнадцати лет! Вообще, я буду более точен, более решителен! Она оставила на мое попечение свою дочь, маленькую девочку – плод ее первой измены. Крошке было тогда три года. Мать очень любила ребенка и всегда возила с собой. Это был знак высочайшего доверия ко мне, и я старался заменить девочке мать и отца, и воспитывать ее правильно. И хотя у меня не было семьи, она получила воспитание и поступила в школу. Я навещал ее там, когда только мог, а после смерти моего брата, который оставил мне все наше состояние, она часто навещала меня в Делафорде. Я называл ее своей дальней родственницей, но я уверен, что на самом деле не был ей самым близким родственником. Это только сейчас, уже три года (сейчас ей четырнадцать лет), как я забрал ее из школы и поселил под присмотром одной, очень хорошей женщины в Дорсетшире, у которой уже было четыре или пять таких же девочек такого же возраста. Почти два года я был доволен этим. Но в прошлый февраль, около 12 месяцев назад, она вдруг исчезла. Я разрешил ей (в общем, когда об этом говорили) поехать с одной из ее подруг навестить отца с Бейве. Я знал его, как очень хорошего человека, и я хорошо думал о его дочери. Оказывается, лучше, чем она была на самом деле. Дочь этого человека все держала в тайне, хотя знала заранее о побеге, и не оставила даже никакой ниточки, чтобы найти их. Ее отец, хорошо разбирающийся в делах, но недальновидный человек, смог только известить меня и сообщить, что не знает где они. Так как он был прикован к постели, девочки отправились искать случайных знакомых в городе, и он пытался меня уверить, что они еще не испорчены и неопытны в этом. В общем, я ничего не понял, кроме того, что она исчезла, и остальные восемь месяцев потрачены были только на догадки, где она? Что я думаю? Что я чувствую? Можно только представить, как я страдаю…

– Святые небеса! – воскликнула Элинор, – разве возможно, что… что б это… был Уиллингби?!!

– Первые известия, которые я получил о ней, были в письме от нее в октябре. Оно было направлено мне из Делафорда. Я получил его, как раз, в то утро, когда мы назначили встречу у Уитвеллов, и это была причина, по которой я так внезапно покинул вас в Бартон-Парке, что показалось таким странным всем и что дало повод для насмешек. Вряд ли мистер Уиллингби знал, я могу предположить, когда его взгляды обвиняли меня в невежливости по отношению вам, что я был вызван освободить того, кого он сам сделал бедным и несчастным. Но может он знал об этом, вот что очень важно? Был ли он менее весел или менее счастлив, когда улыбался вашей сестре? Нет, он поступал так, как только может человек, бесчувственный к другим. Он бросил молодую и невинную девочку, которую обольстил, при обстоятельствах, которые просто потрясают: без дома, без средств, без надежды, без друзей. Он оставил ее, обещая вернуться, но так и не вернулся, забыв о ней.

– Это просто уже сверх всего! – воскликнула Элинор.

– Теперь вы всё знаете о нем, богатый и избалованный, и даже хуже, чем все это вместе. Зная все это, я был в раздумье, следует ли мне рассказать вам обо всем, чтоб нарисовать его точной портрет, перед его женитьбой на Марианне. Когда я пришел к вам на прошлой неделе и увидел вас одну, то хотел узнать всю правду о женитьбе, чтоб решить, как совместить все это с тем, что я уже знал. Тогда мое поведение показалось вам странным, но теперь, вы знаете почему. Я страдал, видя вас всех так обманутыми, но что я мог сделать? Я не хотел вмешиваться в счастье мисс Марианны, но в то же время надеялся на то, что под влиянием вашей сестры он исправился. Но теперь, после такого бесчестного обращения с ней, кто мне может сказать, что он все еще имеет на нее виды? И какие бы они не были, она все равно не должна надеяться на него и отвернуться от него. Если она только сравнит свою ситуацию с тем, что произошло с моей бедной Элизой! Когда Марианна увидит всю безнадежность и беспомощность положения бедной девушки, испытывающей жгучее чувство к Уиллингби, возможно, найдет его таким же сильным, как свое к нему. Вероятно, только тогда, ваша сестра почувствует, что ее собственные тяготы, которые не ведут к дурному поведению и не принесут позора в обществе, ничто по сравнению со страданиями другой души. Но с другой стороны, каждый друг Марианны, будет ближе к ней благодаря этим треволнениям. Избавление ее от несчастий и уважение к ее будущему, должны только укреплять любые ее знакомства. Попробуйте сопоставить ваше собственное отношение к ее проблемам с тем, что я вам сейчас рассказал. Если бы я не надеялся от всего сердца на то, что это даст ей хороший урок и уменьшит ее страдания, то не потревожил бы вас с такими воспоминаниями о проблемах моей семьи. Я не желал бы, чтобы думали, будто стремлюсь выглядеть лучше за счет других.