Дайкен Рэйчел Ван - Разрушенная

Лицо отца то становилось четче, то снова расплывалось, как и лицо Кирстен. Я понятия не имел, сколько времени проспал. Но теперь это неважно: я наконец открыл глаза.

Я попытался на чем-нибудь сфокусироваться – на чем угодно. Через какое-то время папино лицо перестало расплываться. От его улыбки у меня защемило в груди. А, может быть, грудь болела после операции. Я не мог понять, то ли это физическая боль, то ли душевная, но меня это не особо волновало. Мне было больно, а это значит, что я был жив.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил отец.

– Как квотербек. – Мой голос звучал хрипло – горло сильно саднило после дыхательной трубки. Но это не важно. Я хотел говорить. Если я могу говорить с людьми, и они мне отвечают, значит, это все происходит на самом деле, а не в моем воображении в последние минуты предсмертной агонии. Каждый вдох давался с огромным трудом, грудь чертовски болела, но я продолжал дышать.

Я знал теперь, что возможность дышать – это величайшая ценность, даже если каждый вдох прорывается сквозь боль.

Теперь я знал, что каждый вдох – это подарок.

Отец засмеялся.

– Надеешься, что тренер позволит тебе играть в матче за кубок?

– Я знаю, что буду играть, – поправил его я. – Тренер пообещал, что он мне разрешит. А где все?

– Я хотел минутку… – отец запнулся, – провести наедине с сыном. Один на один. Чтобы убедиться, что это не сон, а реальность. Врачи уже рассказали тебе, что произошло?

Я кивнул:

– Опухоль уменьшилась.

– Сынок, она уменьшилась в четыре раза и всего за четыре дня.

У меня не было слов. Я не знал, что ответить. Одна из медсестер сказала, потом, что это чудо, а доктор был уверен, что это подтверждение безграничных возможностей медицины. Думаю, я никогда не узнаю правду. Да и какая разница, что именно меня спасло? Главное, я выжил.

– Невероятно, правда? – вздохнул я.

– Это чудо. – Отец положил руку на мою. – Я люблю тебя, Уэс.

– Я тоже тебя люблю, пап.

Он встал и уже направился к выходу, но на секунду задержался в дверях.

– Ты действительно собираешься через год жениться?

– Ага. – Я не смог удержаться от улыбки. И, могу поклясться, мое сердце пропустило удар.

Отец покачал головой и рассмеялся.

– Ну ладно, тогда, думаю, было бы неплохо познакомиться с семьей этой девочки.

Через несколько секунд в комнату влетела Кирстен. Она была похожа на размытое пятно оранжевого цвета, которое запрыгнуло мне на матрас, аккуратно, чтоб не задеть грудь, потому что я только что перенес сложную операцию. Девушка тут же прижалась губами к моим губам и несколько минут не отрывалась от меня.

– Ты выиграл эту битву, Уэс, – сказала она, решив наконец глотнуть воздуха.

– Есть вещи, – я заправил ей за ухо выбившуюся прядку ее огненно-рыжих волос, – за которые стоит бороться.

В палату проверить мои показатели вошла медсестра.

– А где Анжела? – спросил я.

Женщина как-то странно на меня посмотрела.

– Анжела?

– Да, другая медсестра, которая заходила ко мне прямо перед операцией. Светловолосая, с довольно милым лицом…

– Хм-м-м. – Женщина опустила планшет, в котором делала пометки, и улыбнулась. – В этом корпусе больницы не работает ни одна медсестра по имени Анжела. Иначе я бы об этом знала. В твоей карточке записано, что в последнее время ты принимал очень сильные препараты. А когда в организме такое количество сильнодействующих веществ, видеть галлюцинации – это абсолютно нормально, Уэстон. Так что я сообщу доктору о побочном эффекте твоих таблеток, и он все зафиксирует. – Женщина мило улыбнулась мне и вышла из комнаты.

– Анжела? Кто это? – спросила Кирстен.

– Не думаю, что у меня на самом деле были галлюцинации. Я ведь сказал тебе, что через год мы поженимся, так?

Она кивнула.

– И ты пообещала, что будешь в белом платье?

Девушка снова кивнула.

– И купание голышом, могу поклясться, его ты мне тоже обещала.

Кирстен закатила глаза.

– Да, много-много купания голышом.

– И ты все равно не помнишь Анжелу, Овечка? – спросил я.

– Совсем не помню, – пожала плечами она. – Может, это было просто твое воображение, или тебя навещал твой ангел-хранитель.

Еще один поцелуй был прерван стуком в дверь. В палату вошел медбрат с подносом еды в руках, а за его спиной я увидел знакомую улыбку и светлые волосы.

– Это она?! – воскликнула, показывая на нее Кирстен.

Анжела помахала нам, вышла из комнаты и направилась к лифту. Как только дверь стала закрываться, она подмигнула мне.

– Черт побери.

Кирстен погладила меня по плечу.

– Кто это был?

Я вздохнул и поблагодарил Бога за все большие и маленькие чудеса.

– Давай я расскажу тебе о своей маме.

Два месяца спустя

Я ужасно нервничал. Врач сказал, что я могу постепенно снова возвращаться в спорт, но считал, что мне не хватит сил на всю игру. Кто же выходит на поле, после того как ему разрезали грудь. Но я чувствовал себя здоровым, как лошадь. И через две недели после операции начал тренироваться, осторожно, начиная со небольших нагрузок. Но я наконец-то поверил, в то, что здоров. Меня больше не тошнило, голова не кружилась. Я был жив, и я безумно благодарен Богу за это.

Я помахал рукой Кирстен. Она сидела на трибуне вместе со своими тетей и дядей. За последние пару месяцев мой папа и Джобоб отлично поладили и даже подружились. Как бы странно это ни звучало, но горе в обеих семьях, моей и Кирстен, кажется, помогло им сблизиться еще больше.

Джобобу понадобилась всего неделя, чтобы избавиться от ощущения, что он общается с неким небожителем. Уже через две недели он начал подшучивать над моим отцом так, что мы все покатывались со смеху. Смеяться – это так здорово. Но еще лучше видеть, как смеется отец.

Папа стоял у края футбольного поля. Он тоже помахал мне рукой, а потом показал на Гейба, который сидел рядом с Лизой. Они держали в руках гигантский плакат с гигантским красным сердцем, внутри которого разместилась такая же огромная надпись: «Вперед, Уэс!».

Мы предполагали, что информация о том, как я боролся с раковой опухолью и перенес тяжелую операцию, распространилась очень быстро. Мне пришлось дать множество интервью для программы «Доброе утро, Америка» и Андерсону Куперу[17], и, конечно ESPN. Из-за этой суеты у меня практически не оставалось времени, чтобы подумать о предстоящем матче и о том, что я запланировал сделать в перерыве.

Мы играли с Орегоном. Опять. Вот повезло так повезло. «Утки» были хороши, но мы лучше. Я бросил мяч и поднял руки высоко над головой. Это был чемпионат BCS. Я должен был думать об игре, о том, как бы меня не выбили, о победе – но у меня получалось думать только о ней.

– Ты готов? – спросил Тони, делая последний бросок.

– Конечно, – усмехнулся я, – а ты?

– У нас сегодня жареная утка на ужин. – Парень показал мне два пальца – значок «победы», а потом запрокинул голову и завыл. Толпа на трибунах ревела, поддерживая желто-зеленых. Я представлял, как бесится сейчас Гейб. Бедняга. Никто на белом свете не ненавидел «Уток» так сильно, как он. Интересно почему.

Распорядитель подошел к микрофону. Забавно, в последний раз, когда я выходил на поле, я был точно уверен, что моя жизнь почти закончилась.

А на самом деле она только начиналась.

Первые две четверти игры прошли как в тумане. Счет был примерно одинаковым, и я чувствовал, что действительно устал. Тренер несколько раз пытался заменить меня, но я ему не позволил. Я действительно хорошо играл и хотел сделать все для команды. Я не мог подвести их. Только не сегодня.

– Ты уверен, что выдержишь? – спросил меня отец, когда прозвучал свисток, означающий окончание второй четверти.

– Ага, – выдохнул я. – Я всю свою жизнь ждал этого матча.

Он сунул руку в карман и вытащил маленькую коробочку.

– Давай, сделай это.

– Пожалуйста, все займите свои места! У нас для вас специальное объявление! – прозвучал голос из громкоговорителя. Под одобрительные крики болельщиков я вышел на середину поля. Трибуны встали. Даже та их часть, где сидели фанаты «Уток».

Когда я обернулся, понял почему. Каждый, кто болел за нашу команду, был одет в футболку с надписью «Мое сердце – с Уэстоном Митчелсом». Я был так удивлен, что какое-то время стоял молча. Крики становились только громче. Потом я поклонился и снял шлем. Я очень нервничал. Откашлявшись, я поднял микрофон.

– Спасибо, – сказал я севшим голосом. – Вы себе даже не представляете, как много для меня значит ваша поддержка, поддержка моей семьи и моей команды. – Я снова откашлялся. – Ребята, я люблю вас. Я люблю вас всех, но есть кое-кто… кое-кто особенный, и мне нужно кое-что ей сказать. Кирстен? – Толпа заревела еще громче. – Кирстен, можешь спуститься сюда?

Под оглушительные вопли и одобрительный рев моя девочка спустилась с трибун и направилась ко мне на середину поля.

– Черт, – сказал я в микрофон, – а ты сейчас такая же красивая, как в тот день, когда я впервые увидел тебя.

Она покраснела настолько, что цвет ее лица почти сравнялся с цветом ее волос. Сделав еще несколько шагов, Кирстен подошла ко мне.

– Овечка, – начал я. Она закатила глаза, но я был уверен, что она счастлива. Я так сильно нервничал и одновременно так радовался тому, что наконец смогу назвать ее своей. – Когда я в первый раз встретил тебя, мое сердце разбилось на миллион осколков. – Толпа поутихла и вскоре замолчала. – Мой организм медленно отравляло что-то, что я не мог контролировать. Некоторые считают чудом то, что я сейчас стою здесь, перед тобой. Другие думают, что помогли лекарства, – я взял ее за руки. – Но я знаю правду.

Взгляд Кирстен был полон изумления.

– Когда я встретил тебя – ты стала моим исцелением. Ты излечила мое тело и мою душу. Мы вместе боролись с нашими страхами – мы учились, смеялись и мы любили. В последние месяцы ты заставляешь мое сердце биться с такой силой, с какой оно никогда не билось на протяжении всей моей жизни. И мое сердце до сих пор бьется только потому, что ты поделилась со мной своим. И поэтому я встаю не на одно колено, а сразу на оба… – Я опустился на колени и взял ее за руку. – И я говорю тебе спасибо за это. Спасибо за то, что спасла мою жизнь. Спасибо, что любишь меня так, что я теперь как никогда осознаю ценность своей жизни. И спасибо, что давала мне силы бороться, когда у меня уже почти не осталось своих. Мне нравится думать, что наши сердца связаны невидимой нитью – связаны навсегда. Но, поскольку такая связь никак не может быть узаконена, я хочу спросить тебя.