«Твой почетный стул ждет».

У Тимура отвратительное чувство юмора. Серьезно, ему нельзя открывать рот, а еще лучше помалкивать.

«Можно мне прийти? Я волнуюсь».

У Ромы все не как у людей. Просил не дергаться — он делает это сильнее. Требовал отстать — вцепился сильнее. А потом говорит, будто из нас двоих я упрямый и принципиальный.

«Я всегда буду ждать твоего возвращения ко мне».

На последнем стикере не было имени, но оно мне было не нужно. По ровному красивому почерку я знал, что это писала Диана. Кажется, у нее немного дрожала рука и капали слезы — там, где высохли соленые капли, бумага немного сморщилась. От этих записок мне не полегчало, мир не заиграл красками. Вот только Ленин голос и страх отошли на второй план этой ночью с каждой строчкой, прочитанной заново.

Кто в современном мире, набитом высокими технологиями, пишет записки? Наверное, никто. Кроме тех, кому есть что сказать, а передать свои слова иначе не получается. В моем случае все, от кого я сознательно отказался, внезапно перешли на бумажный носитель. Стоило очередному журналу поселиться на моей тумбе, количество стикеров, спрятанных в переднем ящике увеличивалось в разы.

— Воронцов!

Я перестал вздрагивать от собственной фамилии. За эту неделю, последнюю перед выпиской в понедельник, она стала чем-то привычным. Мои кошмары никуда не делись. Кусая ночами подушку, я с трудом засыпал под утро, мокрый от холодного пота и доведенный собственными страхами до крайности. Только теперь у меня был маленький бумажный островок спасения из горы бумажек, помогающий пережить очередную ночь в компании собственных демонов.

— Последняя передачка. В понедельник прием, выпишут тебя, — проговорила очередная медсестра.

Постарше, полнее и куда более вежливая. Она пододвинула ко мне очередной журнал, оказавшийся в этот раз «Садом и огородом». Интересно, у кого ума хватает покупать эту ерунду в таком количестве?

В этот раз я не стал бежать в палату, прячась там до ночи. Сопливые писульки или смешные отсылки к той жизни за стенами этого заведения не были чем-то из ряда вон. Я был уверен, что медсестры просматривали каждый журнал, тихонько посмеиваясь над этими стикерами между собой. Хотя мне было наплевать. Поэтому сегодня не стал убегать, а, игнорируя удивленный взгляд, открыл первую страницу.

— Что там? — не выдержала медсестра, склоняясь ко мне.

— Вы читали? — рассеянно спросил я, скользя кончиками пальцев по гладкой странице. Женщина помотала головой, улыбнувшись.

— Кто проверял — прочитали. Все в курсе, что такие записки пишут только тебе. Я не стала заглядывать. Запрещенного ничего нет, и ладно.

«Бублик передает тебе привет. И другие животные тоже».

Я начинаю смеяться. Так громко, что все оглядываются. Одни непонимающе крутят пальцем у виска, другие просто недоумевают. Медсестра заглядывает в записку и пытается разгадать смысл, понятный лишь мне. Она осторожно трогает меня за руку, пытаясь привлечь внимание. А еще хмурится, потому что моя реакция вызывает у нее опасение. Только ответить на немой вопрос не могу: смеюсь все громче, утирая выступившие невольно слезы.

— В чем дело? Что-то плохое?

Успокоиться удается не сразу. Отодвигаю в сторону журнал, где среди фотографии брюссельской капусты поселилась записка, и с улыбкой отвечаю:

— Просто я получил прощение.

Глава 38 

Люди обещают начать новую жизнь со следующего дня, но всегда откладывают это на потом. Я тоже себе много чего наобещал. Вот прямо с сегодня буду исправлять все ошибки, попрошу прощения, подамся в альтруисты, позвоню Диане. Стану самым лучшим парнем на Земле. Только из больницы надо выйти.

Хер с два.

Неделя прошла, как я дома, но ничего не сделано. Протоптаны все ходы из спальни до кухни, где стоит высохший кактус. Заказаны продукты на две недели вперед, пять раз протерта прикроватная тумбочка, а количество пропущенных звонков от ребят из центра давно ушло за сотню.

Я боюсь. Не могу себя заставить выйти и посмотреть им в глаза. Мне даже с Ромой не хотелось ехать в одной машине, когда он явился забирать меня из стационара. Причем по моей же просьбе. Тихо, тихо шептал Сташенко в трубку, чтобы он не вздумал сообщить дату выписки. Не дай Бог кто явится – уебусь об плитку в туалете и никогда не выйду из отделения токсикологии.

- Нельзя прятаться вечно.

- Можно, - отвечаю, в очередной раз поливая кактус остатками «Нескафе» из кружки. Паршивенький, кстати, кофе. Надо заказать нормальные капсулы для кофеварки.

- Аня про тебя спрашивала, мне врать уже надоело, - тоскливо произносит Рома, устало потирая переносицу и напряженно разглядывая меня. Если ищет там совесть, то не найдет. Я ее на жвачку обменял в элитной гимназии, когда разбил нос одному из своих обидчиков. Тогда дедушка меня даже похвалил, сказал, что очень мной гордится.

А потом сломал запястье ударом трости, потому что бить людей надо без свидетелей.

Достаю сигарету из пачки и прикуриваю. Кажется, это уже шестая. За окном новенький снежный покров радует своей белизной на крышах автомобилей. Дети радостно бегают вокруг и бросаются снежками друг в друга.

- Скажи, что я сбежал через окно, - отвечаю спустя минуту, устраиваясь на подоконнике и отодвигая в сторону дохлый кактус. – Ты героически ловил, только не успел.

- Сам понял, что несешь? Собрания посещать надо, Грише позвонить…

- У меня онлайн терапия, - перебил я Рому, удивленно вскинувшего брови.

- И как? – с сарказмом потянул он. – На ночь слушаешь лекции доктора Быкова и смотришь видео на «Ютуб»?

- Не, ночью у меня свидания. Леночка там, дедуля навещает, - я присвистнул, покрутив у виска пальцем. – кукушечка протекает, никакие лекции тут не помогут.

- Никита! – рявкает Рома, с силой ударяя по столешнице. Кружки со звоном подпрыгивают на блюдцах, пока я задумчиво докуриваю сигарету, почти не ощущая запаха дыма. Атрофировалось напрочь все: обоняние, слух, мозги…

- Ты можешь быть серьезным?

- А я разве нет?

- Сейчас больше наркомана под дозой напоминаешь, - огрызается Сташенко, и его слова бьют точно в цель.

Он от меня устал и моих выходок тоже. На безымянном пальце поблескивает новенькое кольцо. Ему сейчас хочется вернуться в свой уютный мирок, где улыбчивая Аня, друзья не занимаются выносом мозгов бесплатно без смс и регистрации. Если честно, я думаю Рома это заслужил. Пора отпустить тени прошлого и шагнуть в светлое будущее. Серьезно, сколько можно бесконечно боятся?

Ой, умный такой. Сейчас совет дам, а сам опять в окопе.

- Когда свадьба? – интересуюсь будто невзначай, прикуривая новую сигарету и кивая на украшение. Сташенко испуганно дергается, по привычке пытаясь прикрыть ручку точно кисейная барышня.

Ай-яй-яй, Ромашка. Надеюсь при Ане ты так не делаешь? Филатова, как любая баба, обидится. Думаю, Диана на меня тоже дуется. Возможно уже забыла и нашла себе кого-нибудь менее проблемного. В конце концов, она ведь ни разу обо мне не спросила. Уж ей бы Рома врать не стал, однако похоже Загорская те записки писала чисто из солидарности ближнему.

- Не надо, - тихим голосом разгоняет рой мыслей Рома, тяжело вздыхая.

- Что именно? – поддаюсь вперед, придерживая тлеющую сигарету.

- Прекрати так делать. Вот это все: хамство и наплевательское отношение. Ты просто боишься – признай это.

А я признаю, Ром. Еще как. Мне страшно просыпаться по утрам, я вздрагиваю от звонка смартфона. Из аптечки выкинул все таблетки, даже банальный парацетамол, и забиваюсь в угол собственной комнаты с наступлением ночи. Мне мерещатся призраки, а от тоски хочется выть.

Я набирал номер Ди раз сто, но ни разу не решился позвонить. Хотел услышать ее голос по радио вчера ночью, но вместо Дианы была Наташа, которая раздавала советы звонящим направо и налево. Мне казалось, будто там, в больнице, у меня есть все. Но выйдя за пределы опостылевших стен - ничего не осталось. Дурацкие записки по-прежнему лежать в тумбочке вместе с горой ненужных журналов. Их я забрал с собой вместе с пожеланием персонала никогда не возвращаться в отделение.

Рома уходит после обеда. Не добившись вразумительных ответов и обещаний. На все попытки уговорить дойти до центра – киваю головой и подталкиваю его в спину. Иди, иди в свою идеальную жизнь с Анечкой. Поженитесь, заведите парочку спиногрызов и будь счастливы, аминь. А мне оставь самокопание, мы с ним почти нашли общий язык.

Закрыв дверь, устало сползаю по ней. Сил почти не осталось, не могу даже заставить себя подняться. Хочется лечь прямо тут, посреди коридора и подохнуть. Депрессия подъезжала вместе с шизофренией в компании Лены. Она молча улыбается, стоя надо мной.

- Ну, давай, говори, - вздыхаю я, протягивая ей руку. – Чего там по плану? Моральные унижения? Или мне сразу начать с физического воздействия?

Я смотрю на себя другого: маленький мальчик с всколоченными волосами, испуганно смотрит куда-то мимо меня, стоя в окружении родни. Воронцовы рядом с ним, незримой тенью нависают над несчастным пятилеткой, кровожадно ухмыляясь и готовясь устроить очередной марафон издевательств. Я редко вижу себя таким, прошлым. Скорее в минуты полного отчаяния смотрю на того, кем никогда не был – ребенком, у которого есть семья.

Обхватив колени, прячу лицо и начинаю смеяться. Плечи подрагивают, слезы катятся из глаз. Без таблеток болит каждая клетка, а меня будто выворачивает наизнанку. Желание забыться все сильнее подталкивает схватить телефон и набрать треклятый номер дилера. Всего один звонок – буду свободен от всех этих мыслей. Причем я настолько погрузился в бездну бесконечных метаний, что не сразу услышал знакомую мелодию.

Опять. Кто-то вновь пытается до меня дозвониться. Не буду брать трубку, просто подожду, пока им надоест.