— Ник, наконец-то дозвонилась. Слушай, тут твои брат с сестрой. Гуляли возле панд, помнишь, они им очень понравились. Хотели в клетку пробраться, но наш охранник поймал их. Они не хотят домой, почему-то упрямятся. Приедешь?

Боже, благослови всех пушистых забавных медведей.

Глава 23 

Двое маленьких детей попали в зоопарк без сопровождения взрослых. У меня большие вопросы к руководству и охране. Но все потом, поскольку в административном здании я вижу Федю с Василисой рядом с Блаженой. Она показывает фотографии и смеется громче всех. Так звонко, что на нее оборачиваются люди. Только ей все равно. Солнцева не видит осуждающих взглядов, презрительных взоров, осматривающих ее широкую футболку и джинсы пятьдесят второго размера. Просто улыбается миру, будто так и надо. И, глядя на нее, малышня радуется, словно ничего не произошло.

Это иллюзия. Я же знаю.

— Не могу, — я резко торможу на входе, не давая зайти остальным. Охранник косится в мою сторону, но молчит. Отступает, решив, что сделал свою работу, и шагает обратно на пост.

— Ты не можешь сейчас отступить. Просто скажи правду, — голос Ромы слышится позади. Он подталкивает меня в спину, а я упираюсь.

Кому нужна правда? Все хотят жить в иллюзиях. Большинство людей на них жизнь целую построило, семьи держатся за счет нелепых надежд и ожиданий. А тут я: извините, котятки, ваш названный братишка бывший наркоман и немного псих с проблемами. Оставить у себя не могу — таков закон. Но вы же не будете дуться?

Ха-ха четыре раза.

— Никит, им нужно услышать твое мнение.

— Нахер? Все равно это ничего не изменит. Пусть лучше ненавидят, чем жалеют или тоскуют. Так проще пережить боль, — бросаю равнодушно, отворачиваясь и делая шаг в сторону выхода.

Рома с Аней преграждают мне дорогу. Мысленно радуюсь, что Илью вызвали на работу, а Лера решила не навязываться. От сторонней заботы еще больше хочется сбежать на край света и отключить телефон, дабы никого не слышать. Я поднимаю взгляд и смотрю Сташенко в глаза. Он недоволен, осуждает меня. Для него дети — это святыня. Только этих он не возьмет: не готов, боится. Даже Аню пока держит на расстоянии, хоть они вместе. И Филатова, что греха таить, молода и не готова взять ответственность за мелких.

Илья с Лерой? Да у них своих проблем по горло. Без того едва справляются, видно по их уставшим и замученным лицам. С бесконечными кредитами, ипотеками вряд ли можно позволить себе поднять троих. Копеечная помощь от государства курам на смех. Да и вообще, кому нужны чужие дети.

Никому, кроме себя самих. Потому и я им не нужен, ведь все равно нам придется расстаться. Так для чего травмировать душу. Проще сразу обозначить границы.

— Ты не можешь так поступить. Это неправильно, — хмурится Рома, продолжая удерживать меня на месте. Положил руку мне на плечо, крепко сжав пальцы. Немного больно, но в то же время здорово прочищает голову. Если до этой секунды я сомневался, то теперь четко знаю, как поступить.

— Отпусти.

— Ты не пойдешь, пока не поговоришь с ними.

— Отпусти! — рявкаю так громко, что все вокруг замирают. Теперь все внимание приковано к нам. Я буквально кожей чувствую взгляды детей, смотрящих на меня. Не оборачиваюсь, не могу. Опускаю голову, глядя на дорожку, и собираюсь с духом, дабы произнести слова, от которых самому тошно.

— Плевать вообще. Кому они нужны? Приют самое место для оборванцев и нищих.

Возможно, я совершаю огромную ошибку. Они будут меня ненавидеть, поскольку сейчас все воспринимают буквально. Для них весь мир завязан на взрослых. Но там, в приюте, не будет никого. Из сотни детей внимание воспитателей получит только одна десятая часть. Зато Федя с Василисой точно будут готовы к предательству и к тому, что мир — довольно жестокое место. Никто больше не посмеет их обидеть, как когда-то произошло со мной.

Никто никогда не сделает им так больно. Когда ты умираешь каждый день и ненавидишь себя самого за существование. А еще боишься. Жить, дышать, любить, терять — все держится на страхе, навсегда въевшимся в каждую клетку твоего организма.

— Никита?

Я закрываю глаза и втягиваю носом воздух, после чего медленно поворачиваюсь на голос Блажены. Открываю рот, дабы огрызнуться. Не хочется сейчас оправдываться или слушать слова осуждения. Но когда я смотрю на нее, то понимаю, что меньше всего Солнцева собиралась меня учить. Она только наклонила голову набок и улыбнулась, придерживая за плечи детей.

— Я же говорила. Крутой мальчик желает показать, будто ему все равно. Но вы же умнее, правда? Давайте, покажите нашему зазнайке, как должны поступать взрослые люди, — щебечет Блажена, убирая руки и подталкивая детей ко мне.

Не надо этого делать. Прекрати. И хватит улыбаться так по-доброму. Ты просто ненормальная, блаженная, чокнутая. Я совсем другой человек. Не умею ни любить, ни сострадать. Пытаюсь сделать хоть что-то правильное и хорошее, но по итогу все порчу. Нельзя любить такого человека как я. Это зря потраченные нервы.

— Не свалишь теперь, лгунишка, — хмыкает Аня. Чему ты радуешься, дура?

— Отстань, идиотка, — огрызаюсь в ответ. Одно радует, Диана хотя бы молчит все это время, ничего не пытается сказать. Нужно просто уйти. Решить эту проблему одним звонком в социальную опеку и забыть навсегда.

У Дианы есть удивительная способность: появляться эффектно и вовремя. Стоит только попытаться сбежать, как она обнимает меня со спины одной рукой. Непроизвольно хватаюсь пальцами за нее, чуть повернув голову и ощущая кожей горячее дыхание. Одна улыбается мне, другая шепчет на ухо слова, проникающие в самые глубины подсознания и раздирающие на части мрачные тени прошлого.

— Помнишь мои слова? Доверие. Не убивай в них это, ведь ты не такой.

Хотел бы понять, какой настоящий я. Гриша утверждает, что ребенок внутри меня не смог вырасти. Он боится ответственности, опасается чужих эмоций и привязанностей. Отсюда любое проявление заботы воспринимается в штыки. Насилие заставляет нас закрываться от окружающего мира, дабы не повторить травмирующий опыт. А еще дети врут, но только если их вынуждают взрослые. Поэтому я соврал, ведь не видел другого выхода. Или боялся его увидеть.

Пока я рассуждаю о себе, первой с места срывается Василиса. Она уронила своего кошмарного розового зайца на грязный бетонный пол и подбежала ко мне, крепко обхватив за талию. У меня просто одним махом выбивает кислород из легких от этого прикосновения. Оно в десятки раз сильнее Дианиного. Такое доверчивое, самое честное в мире. Вася не слышала моих жестоких слов, но я надеялся, что Федя ей все объяснил. Куда там. Засранец мелкий бросается следом. Всхлипывая, Федька цепляется пальцами за мою одежду. Рубашка намокает от соленых слез, и от этого становится еще тяжелее дышать.

— Пожалуйста… пожалуйста… — шепчет он едва слышно, и мне не нужно спрашивать, о чем идет речь. Диана отпускает меня, позволяя коснуться их волос.

Она что-то говорит Ане с Ромой. Они тихо спорят, но отступают. Сейчас нам просто нужно пространство без посторонних и знакомых. Даже Блажена понимает это, не давая одной из любопытных работниц зоопарка досмотреть эту «драму».

— Давай уедем, а? У тебя же много денег. Ты можешь заплатить.

Могу, да. Мне хватит и средств, и возможностей. Все покупается и продается, особенно люди. Неважно, какой будет век, развитие технологий или сколь строги законы. Достаточно назвать правильную цену. Только я же понимаю, что есть вещи, которые нельзя приобрести на любимые многими бумажки.

Сегодня со мной едва справились двое сильных мужчин и три слабые женщины. Не будь дома Ромы, Ильи или не дозвонись они Грише, я бы сорвался. Опять вернулся к таблеткам, погрузился бы в хаос, превратив собственную жизнь в бесконечные ожидания времени принятия следующей дозы. Сам себя воспитать не могу, что могу дать детям? Возможности, но не правильное воспитание. Деньги вместо заботы и парочку язвительных комментариев вместо понимания.

— Было бы все просто, сейчас пили апельсиновый сок на берегу какого-нибудь залива или жили в деревне, выращивая коров, — усмехнулся горько, присаживаясь перед ними на корточки, когда они расцепили объятия.

Коснувшись пальцем щеки Василисы, я стер слезинку, и внутри впервые что-то дрогнуло. Не потому, что мною вновь завладела паника или страх вновь вырвался наружу. Не ощущалось присутствие Лены. Мне просто было… грустно?

Они оба все понимали. Пока я говорил о себе, взяв их за руки, ведя по дорожке. Медленно, никуда не торопясь. Несмотря на позднее время, давно севшее солнце и скребущих в клетках зверей, готовящихся к ночлегу. Зоопарк давно закрылся, все посетители давно ушли, кроме нас. Не знаю, что это стоило Блажене, потом обязательно у нее спрошу. Или остальных, явно ведь пришлось договариваться с руководством.

В воде у берега Большого Пресненского пруда слышались всплески. Чуть дальше находились небольшие островки с домиками для птиц, расположенные специально в отдалении, дабы посетители не нарушали покоя пернатых. Василиса дернула меня за руку, показывая что-то жестами. Свет фонаря освещал ее лицо, пока мы стояли у главного входа.

— Она спрашивает, можно ли тебя вылечить, — отвечает на мое недоуменное молчание Федя, оглянувшись на подружку и вновь возвращаясь к осмотру водной глади. Стыдно, но я так и не выучил язык глухонемых. Ее бы к врачу, аппарат купить. О чем я тоже не позаботился.

— Не знаю, — честно ответил я, поймав на себе задумчивый взгляд Федьки. — Не смотри так.

— Та бабка соседка говорила, что бывших наркоманов не бывает, — отозвался он, а мои пальцы сжались в кулак. Вот же сука старая. И сюда нос сунула.

— А это не ее дело собачье, — на автомате ответил я и тут же пожалел. Вася отшатнулась испуганно, будто почувствовав исходящую от меня агрессию. Правда, потом прильнула обратно, позволив обнять себя одной рукой.