Он нарочно протянул руки к ее грудям, как будто искал доказательства. Через халат и лифчик он чувствовал, как напряглись ее соски. Ее дыхание стало тяжелым и частым.

— Ты тоже этого хочешь, — сказал он, зная, что это правда. Он чувствовал эту правду под пальцами, которые ласкали гребни ее грудей.

— Ты путаешь вожделение с любовью.

— Мне казалось, что прошлой ночью ты согласилась со мной в том, что это нормально, когда тебя ласкают, и ты ласкаешь в ответ.

— Сейчас это тоже нормально?

— Черт тебя побери. Разве ты не чувствуешь, что с тобой творится?

Она стоически выдержала его прикосновения. Хотя она не могла препятствовать своему телу, и оно отвечало, уступая ему, он не чувствовал удовлетворения от того, что против ее воли прикасался к ней.

— Я чувствую. О, я чувствую это прекрасно. От этого ты чувствуешь себя мужественным, зная, как это на меня действует?

Он резко опустил руки.

— Кэтрин, я не могу жить с твоей холодностью. Мне нужно большее…

— А я не могу вложить больше в эти отношения без любви. Это замкнутый круг, разве не так, Клей? — Она посмотрела прямо в его лицо, которое все еще блестело от воды. Пусть он не сказал ничего больше, но она его уважала хотя бы за то, что он не лгал. — Клей, я просто реалист и хочу защитить себя. Было бы так легко все эти месяцы обманывать себя каждый раз, как ты поворачивался ко мне и смотрел таким взглядом, что я могла не устоять и поверить, что ты меня любишь. Но я знаю, что это неправда.

— Для того, чтобы тебя любили, ты должна быть любящей, Кэтрин. Разве ты, этого не понимаешь? Ты даже никогда не пыталась. Ты ведешь себя так, как будто облачена в кольчугу. Ты не знаешь, как ответить улыбкой, прикосновением или…

— Клей, я никогда не знала! — Она защищалась. — Ты думаешь, что подобные вещи происходят сами по себе? Ты думаешь, что с этим рождаются, как ты унаследовал серые глаза своего отца и светлые волосы матери? Нет, это не так. Любви нужно учиться. Тебя приучали к этому с тех пор, как ты носил ползунки. Просто ты — один из счастливчиков, которых любовь окружает всю жизнь. Ты никогда не сомневался в ней, потому что всегда ее ожидал, ведь так? Если ты падал, и тебе было больно, тебя всегда целовали и нежили. Если ты уходил и потом возвращался, тебя обнимали и встречали с радостью. Если ты уставал или что-то у тебя не получалось, тебе говорили, что не стоит обращать внимания, тобою все равно гордились, правда? Если ты вел себя неправильно, тебя наказывали, чтобы заставить тебя понять, что им так же больно, как и тебе. Ни один из этих уроков не был преподан мне. У меня была совсем другая жизнь. И я научилась жить не так, как жил ты. Ты слишком легко принимаешь любые знаки притворства, ты придаешь этому слишком много значения. Для меня это все по-другому. Я не могу… Я не могу быть… О, я не знаю, как сказать, чтобы ты понял. Когда чего-то очень мало, тогда его ценность поднимается. И то же самое происходит со мной, Клей. Раньше ко мне никто хорошо не относился, поэтому каждое твое прикосновение, каждый жест, каждая попытка имеют куда большую ценность для меня, чем для тебя. И я отлично знаю, что, если я научусь принимать их, научусь принимать тебя, мне будет гораздо больнее, чем тебе, когда настанет время нам расстаться. Поэтому я дала себе обещание, что не буду от тебя зависеть — ни в финансовом отношении, ни в эмоциональном.

— Кажется, мы возвратились к тому, откуда начинали…

— Не совсем так. — Кэтрин опустила глаза на свои руки, они беспокойно двигались.

— В чем разница?

Она подняла глаза, прямо посмотрела на него, почти незаметно расправила плечи.

— Моя мама сказала мне сегодня, что Герб — не мой отец. Это освобождает меня от него, действительно освобождает, наконец. Это также дает мне лучше представление о том, что происходит, когда люди женятся не по любви, а по каким-то другим причинам. Я не хочу закончить так, как мать, и никогда не закончу.

В последующие недели Клей размышлял над тем, что Кэтрин сказала насчет того, что любви нужно учиться. Он никогда раньше не анализировал способы, которыми его родители показывали привязанность. Но Кэтрин была права в одном: он всегда принимал это как должное. Он был так уверен в их поддержке, в их любви, что никогда не сомневался в их тактике. Он признал, что она также была права насчет того, что придавал меньше значения физическому контакту, чем она. Он начал оценивать внешние проявления любви, рассматривая их с точки зрения Кэтрин, и признал, что принимал их с легкостью. Он начал понимать, почему ей крайне необходимо было оставаться свободной от него эмоционально. Идея любить его выглядела для нее угрозой, если принимать во внимание их договор о том, что они разведутся вскоре после рождения ребенка. Он проанализировал свои чувства к ней и понял, что не верит, что любит ее. Он находил ее физически желанной, но только потому, что она вела себя сдержанно по отношению к нему. Трудно было вообразить, что он вообще когда-нибудь ее полюбит. Он хотел женщину, которая импульсивно поднимает руки и ищет поцелуя. Женщину, которая закрывает глаза, прижимаясь к его щеке, и делает его безгранично желанным и желаемым. Он сомневался, что может достигнуть с Кэтрин той непосредственности, которая должна быть в жене.

Они купили детскую кроватку на колесиках и подходящий к ней комод. Клей разместил их во второй спальне, где стены по-прежнему отражали мужской дух и были оклеены обоями коричневых тонов, что абсолютно не соответствовало детской комнате.

Но когда ребенок родится, они уедут…

Ее чемодан стоял на полу в спальне, упакованный, в любой момент готовый к отъезду. Когда он в первый раз вошел в спальню и увидел его, он тяжело опустился на край кровати и закрыл лицо руками. Он чувствовал себя полностью несчастным. Он думал о Джил — желанной Джил, которая так хорошо понимала его. Как бы ему хотелось, чтобы это она ждала ребенка. Но Джил не хотела детей.


Наступило первое апреля, День Дураков, принося с собой распускающиеся почки и благоухающий аромат влажной земли, что означало приход весны. Анжела подарила Кэтрин шикарную детскую ванночку. Радость, которую испытывала Анжела от скорого рождения ее первого внука, для Кэтрин была ноющей раной.

Кэтрин удивилась, когда однажды к ней заехал Клейборн, привезя с собой «пустячок» для ребенка: это были подвесные качели, но Кэтрин знала, что ребенок еще долго не сможет сидеть на них после того, как они с Клеем расстанутся.

Ада вернулась домой и каждый день звонила, спрашивая, как Кэтрин себя чувствует. Кэтрин, выросшая сейчас до огромных размеров и медлительности ленивца, отвечала: «Прекрасно», «прекрасно», «прекрасно», но однажды, после такого очередного звонка, она разрыдалась, не понимая, чего она хочет.

Она разбудила Клея среди ночи, не решаясь дотронуться до его спящего тела.

— Что? — Он оперся на один локоть, полностью еще не проснувшись.

— Начались боли. С промежутками в десять минут.

Он откинул одеяло, сел, нашел в темноте ее руку и пожал.

— Присядь сюда.

Она неуклюже отпрянула назад.

— Врач говорил, надо постоянно двигаться.

— Врач? Значит, ты ему уже позвонила?

— Да, пару часов назад.

— Но почему ты меня не разбудила?

— Я… — Но она не знала почему.

— Значит, ты два часа ходила по дому в темноте?

— Клей, я думаю, тебе следует отвезти меня в больницу, но я не надеюсь, что ты останешься со мной или еще что-нибудь. Я сама повела бы машину, но врач сказал, что я не должна этого делать.

От ее слов Клей почувствовал приступ боли, но потом он сменился приступом гнева.

— Ты не можешь держать меня в стороне, Кэтрин. Я отец ребенка.

Удивившись, она только ответила:

— Мне кажется, нам лучше не тратить время на споры. Делай все что угодно, когда мы доберемся туда.

В роддоме их встретила молодая акушерка. Ее звали Кристина Флемминг. Миссис Флемминг не пришло в голову спрашивать, будет ли Клей присутствовать. Она предположила, что Клей захочет остаться с Кэтрин. Поэтому его попросили занять место в хорошо освещенной комнате, где находилась пустая кровать. Кэтрин проверили группу крови, а когда она вернулась, у нее начались схватки. Миссис Флемминг рассказывала пациентке успокаивающим голосом, как нужно правильно дышать и расслабиться как можно больше. Когда схватки закончились, она повернулась к Клею и сказала:

— Ваша задача состоит в том, чтобы напоминать ей, что она должна расслабиться и правильно дышать. Вы можете во многом помочь. — Поэтому вместо того, чтобы попытаться объяснить, Клею пришлось выслушать ее указания, а когда акушерка ушла, остаться в родильном зале, держать Кэтрин за руку и напоминать ей дышать часто и поверхностно. Он подсчитывал долготу схваток и промежуток времени между ними.

Вскоре сестра вернулась и сказала мягко и утешительно, обращаясь к Кэтрин:

— Давайте посмотрим, сколько еще осталось. Попытайтесь расслабиться и скажите, если схватка начнется, пока я буду все осматривать. — Это произошло так быстро, что Клей не успел грациозно удалиться или смутиться. Его опять не попросили уйти, хотя он этого ожидал. Он стоял по другую сторону кровати и держал руку Кэтрин, пока ее осматривали. Клею показалось правильным то, что его так естественно включили в этот процесс, и он удивился своему открытию. Закончив осмотр, акушерка опустила рубашку Кэтрин, села на край кровати и легонько погладила широкое основание ее живота.

— Сейчас будет еще одна схватка, Кэтрин. Нужно просто расслабиться и считать: один, два, три… — Рука Кэтрин сжала руку Клея, как зажимы ловушки. Под мышками Клея выступил пот, и капли пота собрались на висках Кэтрин и струились по волосам. Ее глаза были закрыты, а челюсти сильно сжаты.

Он помнил, зачем он здесь.

— Открой рот, Кэтрин, — мягко напомнил он. — Дыши, дыши.

Сквозь боль Кэтрин была счастлива, что Клей рядом. Казалось, что его голос успокаивал ее в те минуты, когда она боялась больше всего.