Джин Уэстин - Разбойник и леди Анна

Джон приосанился. А в следующий момент почувствовал, как с него срывают рубашку тонкого фламандского хлопка, отороченную кружевами.

Дамы, стоявшие в толпе в ожидании каждодневного развлечения, издали громкие и восторженные вздохи при виде его обнаженной груди и скромно прикрыли глаза. Все, кроме одной. Это была леди в маске, сидевшая в золоченой карете. Она во все глаза смотрела на приговоренного.

– Правда ли, мой прелестный, но незадачливый герой, что вам не только удавалось улизнуть от магистратов короля в течение всех последних семи лет, но и наставить многим из них рога? – обратилась к Джону дама.

– Благослови тебя Господь, Нелл. – Он отвесил ей самый учтивый поклон, на который был способен. При этом петля на его шее затянулась, что было в данных обстоятельствах неизбежно.

– Как видите, моя прелесть, эго, вероятно, правда.

Она склонила в ответ золотистую головку:

– Вне всякого сомнения, сэр, ваше тело прекрасно. Но при этом у вас лицо ангела и торс дьявола.

Он снова отвесил поклон, сильнее натянув петлю. Но учтивость прежде всего, даже в столь неподобающем месте.

– А правда ли, – продолжала она, – что вы оказались перед судьями только потому, что сыграли роль в последнем спектакле Нелл Гвин в театре «Друри-Лейн» «Мадам Рампан, или Безумная»?

Он снова кивнул и процедил сквозь зубы:

– Вероятно, я поступил глупо, но слишком велик был соблазн выступить с великой актрисой.

Глаза дамы сверкнули:

– Значит, вы тот самый разбойник, о котором девицы в тавернах слагают непристойные стишки?

Голос ее дрогнул, и она перешла на кокни, на котором говорила во времена, когда в оркестровой яме Королевского театра ее прозвали Рыжей Нелл.

Толпа заулюлюкала и принялась скандировать: «Джентльмен Джонни, Джентльмен Джонни!»

Разбойник уставился наледи, на губах его зазмеилась улыбка, и он произнес речь, которую вскоре суждено было повторять всем от «Друри-Лейн» до Вестминстера.

– Едва ли это комплимент, мадам. Я дважды превосхожу достоинства того человека, что вы описали. А если бы вы смогли избавить меня от этой гнусной удавки, – он попытался ослабить петлю на шее, – то испытали бы наслаждение, которому позавидовала бы сама королева.

Толпа снова взревела, и теперь все взоры были устремлены к даме в маске.

– Прекрасно сказано, сэр разбойник!

– Хватит болтовни! – крикнул палач. – Тут вам не Королевский театр. Речь идет о серьезном деле, касающемся монаршей чести.

Он поднял бич и огрел по крупу лошадь, впряженную в повозку.

Джон Гилберт не сводил глаз с дамы. Она опустила маску, чтобы отереть с лица слезы.

Носильщик портшезов, затесавшийся в толпу, выкрикнул:

– Да ведь это сама Нелл Гвин!

– Не лей слез, Нелли, – крикнул Джон Гилберт. – Я умру, не сводя глаз с твоих губ.

Послышался бой барабанов. Бич палача взвился в воздух, мертвая полная тишина окутала холм Тайберн. Умолкли даже птицы. Бич опустился на лошадиный бок.

В этот момент подъехала карета. Из нее вышел судья в мантии и поспешно направился к телеге смертника.

– Сегодня этот человек не встретится с Создателем! – провозгласил судья.

Джон, полностью отдавшийся созерцанию губ Нелл и находивший их пленительными и волнующими даже в последние минуты жизни, глубоко втянул воздух.

Палач попытался возразить:

– Этот человек приговорен, сэр Сэмюел. – Он запинался, что свидетельствовало о его разочаровании. – Где бумага о королевском помиловании?

Судья протянул ему пергамент, с которого свисала печать на красной ленте.

– Преступник не помилован, он остается в заключении под мою ответственность. Он должен показать нам, где спрятаны его сокровища. Не медлите. На королевской гербовой бумаге мое имя – гарантия того, что следует приостановить казнь. – Голос судьи звучал резко и сурово. – А теперь усадите его в мою карету, колодки с него не снимайте. Поспешите, любезный!

Кое-кто из толпы принялся аплодировать, другие что-то сердито забормотали: их лишили любимого зрелища.

Сэр Сэмюел бросил палачу золотую гинею, и у того будто выросли крылья.

Джон больше не чувствовал петли на шее, грубые руки схватили его и бросили в карету судьи, запряженную четверкой лошадей. Он выглядывал из окна, посылая воздушные поцелуи Нелл Гвин, обиженно надувшей губки.

Судья хмурился, наблюдая за Джоном.

– Я думал, вы будете благодарить Господа, а не такую женщину, – произнес судья. – Право же, сэр, вы хладнокровный плут.

Солнце зашло за облако, и начался ливень, карета кренилась на мокрой грязной дороге.

Разбойник состроил уморительную мину.

– К счастью, сэр, я холоднее того места, куда вы хотели меня отправить. Потому и хладнокровен, – ответил Джон.

На самом же деле горячая кровь в его жилах побежала быстрее. Он глубоко вдыхал воздух, впитавший запах зелени, омытой дождем, и теперь струившийся в окна кареты.

– Можете меня утопить, сэр, если я когда-нибудь пожалуюсь на эту славную английскую прохладу.

Он попытался было накинуть плащ, брошенный ему судьей, но тотчас же отказался от этого намерения.

– Не будете ли вы любезны снять с меня эти оковы?

– Нет, пока не прибудем на место. Вы столь же искусны в деле проникновения в кареты на большой дороге, как и в умении ускользать из них.

Джон с любопытством покосился на судью:

– Вы приговариваете меня к смертной казни, а на следующий день освобождаете. Может, объясните почему?

– Я не стану сейчас ничего объяснять, немного погодя, не настаивайте, – сказал судья, внимательно глядя из окна кареты на дорогу, теперь шедшую параллельно Темзе. Карета преодолевала милю за милей, судья все так же упорно отказывался отвечать на вопросы Джона. Наступило молчание, и разбойник откинулся на сиденье, стал размышлять о том, как бы ему ускользнуть. Если судья намерен вымогать у него его сокровища, сэру Сэмюелу предстояло испытать горькое разочарование. Джон Гилберт отдал свой последний грош Нелл на ее новый театральный костюм.

Уже стемнело, когда они подъехали к маленькой бревенчатой крытой соломой придорожной гостинице недалеко от Оксфордской дороги.

Судья вынул ключи из кармана жилета и неуклюже наклонился, чтобы разомкнуть оковы на ногах узника. Джон улыбнулся, глядя на убеленную сединой голову старика.

– Вне всякого сомнения, вы верховный судья, сэр Сэмюел, но никуда не годный тюремщик. Ведь я без труда могу с вами справиться.

– Разумеется, но в этом случае ваше любопытство не было бы удовлетворено. В вас достаточно актерства, чтобы желать увидеть самый острый момент разыгравшейся драмы.

– Вы слишком хорошо меня знаете, сэр Сэмюел.

Оба мужчины, закутанные в плащи, прошли через общий зал. Вслед за хозяином постоялого двора они поднялись на второй этаж по узкой лестнице и вошли в маленькую гостиную, примыкавшую к спальне. На столе у камина их ожидали пирог с угрем, хлеб с сыром и бутылка сухого белого испанского вина.

Джон не надеялся на следующую трапезу, и у него разыгрался зверский аппетит. Он ел, пока судья рассказывал о своей дочери. История была удивительная, слишком уж невероятная, чтобы Джон мог поверить услышанному. Хотя судья и приговорил его к смерти через повешение, это было наименьшим наказанием, какое допускал закон. Он мог оказаться на виселице и болтаться в цепях, пока плоть его не сгнила бы и не стала лохмотьями отслаиваться от костей, а могло быть и так, что его сначала подняли бы на дыбу, а потом четвертовали.

У Джона не было оснований не верить судье, хотя, по его мнению, тот слишком уж доверял дочери. Маловероятно, что девица была такой непорочной, как утверждал ее отец, если хотя бы половина слухов о нравах двора имела под собой основания. Но каждый отец верит, что его дочь девственница, пока у нее не появится брюхо.

Наконец сэр Сэмюел замолчал. Разбойник сделал большой глоток из кружки с вином и пошевелил языком, перекатывая его во рту и смакуя вкус, затем повернулся и встретил взгляд судьи:

– Теперь послушайте, сэр Сэмюел. Вы хотите, чтобы я укрыл вашу целомудренную и, вне всякого сомнения, богобоязненную дочь от королевской похоти и человека, с которым она официально обручена. Хотите, чтобы я померился силами с лордом Уэверби, пэром королевства, любимцем двора и дворянином, виртуозно владеющим шпагой?

Судья смущенно заерзал в кресле.

– Это одна из точек зрения на дело.

Глаза Джона Гилберта недоверчиво сверкнули.

– Все это не столь важно, но есть кое-что еще. Вы говорите, что готовы доверить леди Анну Гаскойн мне, преступнику и бастарду.

– Я не могу вменять человеку в вину обстоятельства его рождения.

– В таком случае, сэр, многие из людей вашего круга сочли бы вас аморальным.

Джон запрокинул голову и расхохотался. Судья привстал, держа руку на эфесе шпаги, но разбойник умиротворяюще поднял руки, едва сдерживая смех.

– Допустим, сэр, вам безразличны постыдные обстоятельства моего рождения, но моя репутация…

Судья фыркнул:

– Неужто вы полагаете, что я сужу о человеке только по внешним признакам? Я учился в Оксфорде вместе с вашим отцом и знаю, что яблочко от яблони недалеко падает. Более того, я знаю, что вы убивали только в честном поединке и никогда не грабили обездоленных.

– Если не считать некоторых судей, – заметил Джон.

– И, – продолжал сэр Сэмюел, полный решимости закончить свою тираду, – если молва справедлива к вам, это значит, что вы никогда силой не принудили ни одну женщину к сожительству.

Джон посерьезнел:

– Я охотно признаю себя виновным во всех этих прегрешениях. Однако должен заметить, что на этом острове немало людей чести. Почему вы выбрали именно меня?

– Вам нечего терять.