Анна дважды обвела комнату взглядом, и ее охватил гнев.

– Я не желаю здесь оставаться. Как ты можешь подвергать меня подобному унижению?

– Я усталый разбойник. Ты лишила меня сна, Анна. С тех пор как мы встретились, а это было добрых две недели назад, я не спал ни одной ночи.

– Я предпочла бы спать на конюшне, чем в спальне твоей любовницы.

– Как пожелаешь. – Джон вспыхнул.

Он повернулся к ней спиной, опустился на одно колено перед камином, облицованным дельфтским кафелем, потер кремень, поднесенный к труту, изо всей силы подул на искру и принялся раздувать огонь, занявшийся на решетке камина.

Анна уже пожалела о том, что с языка у нее сорвались резкие слова.

– После того, как согреюсь и обсохну.

– На удивление разумные слова для женщины, предпочитающей конюшенную солому пуховой перине, – сказал Джон, дав волю гневу. Черт бы побрал эту женщину! Она переменчива, как английская погода. Не станет он просить ее подойти к нему. Не следовало ее баловать, если он хочет когда-нибудь стать хозяином положения. И тут его мысль застопорилась. О Господи, должно быть, он спятил, вообразив, что ему может принадлежать недосягаемая для него женщина. Его постигло то самое безумие, которого он опасался. Он не мог ей предложить ничего, кроме смерти, какой умирают воры и преступники, и в то же время мог забрать у нее единственное, что стало бы условием приличного брака, то есть лишить ее чести. Он дорожил своей честью, единственным, что было у незаконнорожденного, что давало ему возможность выжить в этом мире, лишившем его законного положения или достойной смерти. Но ему было больно оттого, что он так сильно ее желал.

Джон принялся снимать мокрый камзол и бриджи и остался в одном мокром белье. Промокшую одежду он повесил над огнем на медном экране.

Анна отвела глаза, но не раньше чем увидела тело, каким, по ее разумению, обладало большинство мужчин. Она уже была готова извиниться, когда постучал Уильям. Он принес на подносе еду, бутылку вина и две кружки.

– Поставь это там, Уильям, – сказал Джон, указав на стол возле камина, – и возвращайся в постель. Прими мою искреннюю благодарность. Я расскажу Нелл, какую услугу ты нам оказал.

Уильям мотнул головой и потянул себя за свисавшую на лоб прядь волос.

– Спасибо, мастер Джон. Наслаждайтесь ужином, – сказал он, подмигнув.

Анна пыталась смотреть только на приветливый, жарко горящий огонь. Она придвинулась к нему как можно ближе, стараясь высушить свою одежду, с которой на пол натекла целая лужа.

Это зрелище смягчило Джона, и гнев его прошел.

– Тебе нужна сухая одежда, Анна, а в этой комнате с полдюжины платьев.

– Но нет ни одного, которое я могла бы надеть, сэр.

Ее гордость была единственным, что у нее оставалось в этой комнате, где она находилась наедине с полуголым Джоном Гилбертом, в комнате, полной воспоминаний о его любовнице и ее ароматах.

Джон порылся в сундуке и нашел довольно простой, скромный пеньюар.

– Ручаюсь, – сказал Джон, – он новый. – Надень его, пока у тебя не началась лихорадка. Или ты предпочтешь, чтобы это сделал я?

Анна ничуть не сомневалась в том, что он мог бы ее раздеть, и она погибла бы, как это едва не случилось в карете. Но Анна не стала спешить, пытаясь продемонстрировать уверенность, которой не чувствовала.

Он грубо схватил ее за руку, сжал ее, снял с нее кружевной чепчик, бросил на пол и, не в силах удержаться, поцеловал ее в волосы.

– Анна, – произнес он, и ее имя болью отозвалось у него в сердце.

– Будь ты проклят, Джон Гилберт! Есть у тебя хоть капля совести? Ты привел меня в дом своей любовницы!

Джон приподнял ее, прижал к своей груди и стал искать ее губы своими губами.

Анна мотала головой из стороны в сторону, но в конце концов Джон нашел ее приоткрытые губы, прежде чем она успела их плотно сжать. Мгновение Анна сопротивлялась, но его тяжелое жаркое дыхание вливалось ей в рот, и от этого по всему телу побежали мурашки. Анна одновременно чувствовала себя опустошенной и полной, узницей и свободной, целомудренной и распутницей. Ей показалось, что она ощущает свой лихорадочный пульс в разных местах тела сразу. И в какой-то момент силы ее оставили, а вместо этого нахлынуло желание оставаться в таком положении как можно дольше. И мимоходом она подумала о том, чему учила ее мать. И где чувство вины? Эти два чувства – скромность и чувство вины – были единственной защитой целомудрия женщины против сладострастия мужчин.

Джон еще крепче прижал Анну к себе, и она второй раз за вечер ощутила яростный нажим его мужского естества. Боже милосердный! Анна уже не в первый раз была потрясена тем, каким предательским может оказаться собственное тело.

Джон оторвался от ее губ и понес ее на кровать. Его намерения были ясны, но она льнула к нему и была полна всепоглощающего желания помогать ему, а ее гнев по поводу того, что она оказалась в спальне в постели его любовницы, испарился от жара ее страсти.

Внезапно он остановился и поставил ее на пол, отстранился от нее и будто окаменел.

– О Бог мой, прости меня, Анна, – сказал он, будто слова душили его. – По чести, я не могу воспользоваться тем, что принадлежит твоему будущему мужу.

Без его поддержки она с трудом могла устоять на ногах.

– Ты не законченный мерзавец, как поют в тавернах.

Он усмехнулся, но его губы все еще были сжаты в одну линию, будто улыбка была для него мучительной.

– Ты во мне разобралась, леди Анна, но пусть об этом узнает хоть весь мир, я не могу овладеть тобой, если мне не суждено стать твоим мужем.

Анна вздернула подбородок, и по ее глазам Джон понял, что она уязвлена.

– Я уйду в другую комнату.

– Это единственная спальня, если не считать комнат слуг.

– Уж кому, как не тебе, это знать.

– Иди в постель, – сказал Джон, отвесив ей насмешливый поклон.

– Нет, в постели Нелл будешь спать ты, а я посплю на стуле у камина.

Джон налил кружку вина, сделал большой глоток, отер рот тыльной стороной руки и плюхнулся в постель. Его влажные темные волосы блестели на фоне белой простыни. Он закрыл глаза и сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

Постояв в нерешительности посреди комнаты, Анна прошла к камину, села на стул и тотчас же поднялась: мокрая одежда облепила ее, и все тело обдало холодом. С минуту она разглядывала Джона, но он не двигался и не открывал глаз. Она быстро сняла платье, потом белье, повесила на спинку стула, воспользовавшись подушкой, чтобы прикрыть наготу.

Анна не была уверена, что Джон спит, но уже несколько минут он лежал неподвижно, и Анна решила, что Джон уснул.

Озябнув, Анна набросила на себя пеньюар Нелл, и вскоре ее сморил беспокойный сон.

Несколькими часами позже в полной темноте она проснулась – тело ее затекло и болело. Она попыталась расправить конечности и тут же еле слышно выругалась, почти уверенная, что к утру жесткий стул превратит ее в согбенную старуху. Не спуская глаз с неподвижного тела Джона, она на цыпочках подошла к кровати с дальней от него стороны, тихонько раздвинула полог и осторожно вытянулась под теплым покрывалом, стараясь оставаться на самом краешке постели. Некоторое время, показавшееся ей вечностью, Анна ждала, что Джон заключит ее в объятия. Но этого не произошло, и Анна придвинулась к нему.

Глава 13

Ты, и никто другой

– Анна, ты считаешь меня монахом преклонных лет, если думаешь, что я могу быть с тобой в постели и оставаться равнодушным?

– Я надеялась, Джонни, что нет.

Со вздохом, выразившим его отчаяние и решимость, он привлек ее к себе и накрыл ее губы своими губами. Джон изо всех сил пытался сопротивляться ее очарованию, но ведь он был всего лишь человеком, а противиться чарам Анны Гаскойн мог разве что волшебник.

Анна снова оказалась во власти собственных эмоций. Теперь ее ничуть не волновало, что она находится в доме и постели Нелл. Да хоть бы на ложе самого дьявола! Не все ли равно. Анна как бы невзначай провела рукой по восставшему жезлу Джона.

– Ты считаешь меня разнузданной?

– Для леди, – поддразнил он ее, в то время как его руки лихорадочно задвигалась, развязывая тесемки белья. Джон столкнул Анну на пол, и теперь они оба лежали в чем мать родила, изучая друг друга.

Джон неожиданно перекатился на кровати и встал.

Анна почувствовала себя опустошенной и разочарованной.

– Я тебе не нравлюсь?

– Очень нравишься, радость моя, – ответил он, роясь в кармане камзола, несколько удивленный тем, что она в отличие от большинства женщин не осознает своего очарования.

Джон вернулся в постель. Анна сидела, округлив глаза от изумления.

– Это тебе, – сказал он нежно и уронил ей в ладонь золотое кольцо, на котором были две переплетенные буквы. – Мой отец подарил его матери как залог своей любви, хотя и не мог на ней жениться. Теперь оно твое.

Анна повертела кольцо в пальцах, наклонилась, чтобы видеть буквы в свете падающего на них огня камина, и медленно прочла надпись.

– Ты, и никто другой, – произнесла Анна, и голос ее дрогнул от переполнявших ее чувств.

Он надел ей на безымянный палец кольцо, оно пришлось ей впору, словно было сделано специально для нее.

– О, Джонни, я хочу быть твоей женой, если не хочешь, я могу стать любовницей, просто подругой, кем угодно.

Впервые Анна поняла, что любовь превыше всего. Даже гордости.

Джон снова лег, положив голову на подушку и сцепив руки под головой. Он смотрел на Анну, предчувствуя конец долгой борьбы с собой.

– Я желал тебя, Анна, с той самой ночи, когда вез в Уиттлвуд, и еще отчаяннее, когда увидел тебя, усталую после дойки коров, на зеленой лужайке, когда солнце осветило твои блестевшие от масла губы.

Анна сделала движение к нему и попыталась лечь сверху, держа его за руки и не отпуская их, чувствуя себя бесшабашной девчонкой, и это ощущение ей понравилось. Она поцеловала один его глаз, потом второй и пришла в восторг, ощутив под собой его восставший жезл. Потом принялась дразнить поцелуями его губы, лаская их языком. Его жадный язык рванулся навстречу и ответил ей.