Лето, солнце, вокруг все зелено. Цветы вовсю пестрят яркими красками, а между клуб бегают дети. Мне так весело, что хочется бесконечно смеяться, а маленькая ладошка почти утопает в моей руке, пока Катя размахивает ею, доедая свой таящий рожок.

- На качели можно? – просит, махая рукой в сторону бегающих по двору детей, и перевожу взгляд, прикидывая время. Из сада вышли чуть раньше положенного, сегодня договорились, что я заберу дочь, а Лера приготовит романтический ужин. Повод отличный – у меня повышение, давно стоило отпраздновать. Зарплата больше, перспективы. Есть шанс закрыть ипотеку на пару лет раньше.

Девять. Руки холодеют, голос становится дрожащим, хриплым, будто у меня ангина, но Григорий молчит, внимательно слушая, а я держусь. Молодец.

- Только давай недолго, мама нас убьет, - фыркаю, смотря на время. Часы серебряные, подарили коллеги есть чем гордится. Во всяком случае, теща злопыхает в сто раз меньше, чем раньше. Хотя бы не слышу постоянных упреков в свою сторону. Когда отвозим ее в очередной раз на дачу. Ладонь Кати вырывается из моей, непроизвольно тянусь следом, окрикивая:

- Осторожно, мороженное сначала доешь!

И фыркаю громко – вот маленькая коза.

Восемь. Это давит, груз килограммов в двести на ребрах – трещат кости и рвутся жилы. Костяшки пальцев белеют, потому что сильнее сдавливаю их, словно пытаясь поймать ускользающие воспоминания и удержать себя на месте.

Все косы Кати, что плели половину утра уже практически расплелись. Она гоняется за каким-то знакомым мальчишкой, а я замечаю краем глаза нашу соседку – Ангелину Степановну. Она машет мне рукой, продолжая о чем-то сплетничать с подругами на лавочке. Наверняка в сотый раз осудила нас с Лерой, знаю их дурацкую болтовню. Чего только стоят россказни про Леру с Ильей, когда друг помогал моей жене вещи перетаскать по моей просьбе. Еще с учетом, что я внизу стоял, двери придерживал. Дуры старые.

Семь. Это легче, чем ожидалось. Или возможно кризиса уже нет, могу спокойно пережить все заново и отпустить.

- Папа! – машет рукой, привлекая внимание. Катя садится на качели, принявшись раскачиваться, отталкиваясь от земли ногами в розовых сандалиях. Сердце стучит точно ненормальное – это не воспоминания, мой ритм участился.

Шесть. Глубоко вздыхаю, речь замедляется, пока пытаюсь справиться с самим собой. Гриша не перебивает, только смотрит, ощущаю его взгляд. Руки дрожат, а холодный пот стекает по спине и вискам. Влажные ладони с трудом удерживают на месте, потому что с каждым кадром все сложнее держаться.

- Эй, пап, посмотри! – визжит радостно Катя, взмывая вверх все сильнее. Качели совсем новые, она спрыгивает с них с видом, падая в чистом платье прямо в песок и пачкает руки с улыбкой. Закатываю глаза, недовольно хмуря брови:

- Катя, блин, мама нам голову оторвет за платье, прекрати! Лучше покатайся с горки, - машу в сторону большой конструкции. Катя хлопает глазами, но ее тянут в сторону, и она смеется в очередной раз.

Пять. Блять, не могу. Это реально сложно. Меня всего потряхивает и расцепляю руки, обнимая себя самого.

- Пап, иди сюда! – она кричит, но меня отвлекает гребаный звонок по телефону. Вижу, как забирается наверх в толпе детей, которым натерпится покататься тоже. Они толкаются, пихаются и верещат, пока мамы не видят. На лестнице едва протолкнуться, однако отворачиваюсь, прижимая к уху смартфон. Разберутся как-нибудь за место, дети же.

Четыре. Крики слышу точно вживую, закрываю ладонями уши и трясу головой. Глаза буквально обжигает влага, сам не замечаю, как подскакиваю от звона в ушах.

Она звала меня и махала рукой, пробираясь выше, там, где ребята дрались меж собой. Кто из них оступился, кто толкнул случайно? Падать всего ничего, если только не ударишься о металлическую балку.

Три. Больше себя не контролирую, вырываюсь из рук Гриши, что-то крича. Он обхватил меня руками поперек, удерживая на месте, пока колени не коснулись пола.

- Все хорошо, Ром. Нормально все, держись, слышишь? Это случайность, повторяй за мной: случайность! – ровным тоном произносит чертово слова, которое мне хочется содрать вместе с кожей.

Отталкиваю его в сторону с такой силой, что он буквально валится на столик и бросаюсь в коридор прямо к туалету. Распахивая с силой дверь, захлопывая ее. Защелка издает тихий щелчок и только после этого я позволяю себе тихо разрыдаться, кусая с силой запястье до крови. Слезы кататься градом, заливая лицо, могу лишь бить беспомощно по кафелю, размазывая собственную кровь. Точно такую же, какой она была на моих руках тогда. Сношу бутылочки с мылом и сжимаю раковину до тех пор, пока истерика не проходит.

Холодная вода остужает щеки, стирает остатки соленой влаги с кожи и немного бодрит. Я устал, разбит и хочу напиться, как часто делал раньше. Вот только это не повод. Вытираю руки, зажимая рану и выхожу наружу, возвращаясь в комнату, где Соболев уже все вернул на места. Кроме коричневого пятна на ковре. Бросает взгляд на мою рану, не позволяя прикрыть рукавом и качает головой.

- Как себя чувствуешь?

Он знает, что там было. Ничего удивительного, первые дни я вообще не позволял себе проявлять эмоции. Парни не плачут, мужчины тем более. Нам нельзя - слезы ничего не решают, лишь глупое проявление эмоций слабаков. Лишь иногда ночами закрываясь в ванной позволял спустить себя с натянутого поводка, чтобы ни Лера, никто либо не слышал этого.

Я пил, она рыдала днями напролет.

Я ушел в работу, она в депрессию напополам с истериками.

Я разрушил наш брак, она добила его изменой.

- Я назначаю терапию дважды в неделю, - хмурится Гриша. Прерывая мои мысли, методично перебинтовывая запястья. – Хватит топтаться на месте, пора довести дело до конца. Жду в воскресенье в это же время.

- Хорошо, - устало соглашаюсь, выдыхая.

Времени переодеться и умыться у меня в образ. На все про все час, поэтому быстро заезжаю в почти пустую съемную квартиру, где из мебели кухонный стол, два стула, шкаф для одежды и старый скрипучий диван. Споласкиваюсь осторожно, стараясь не задеть руку и выискиваю выглаженную черную рубашку к джинсам, надевая поверх пиджак, дабы Аня не видела бинта. Всего секунду смотрю на свое бледное лицо с красными глазами и выхожу, выбросив из головы сегодняшнее утро. Новый день – новая куча дел. Надо разбираться с Ириной, затем приниматься за новое дело. А может правда стоит придумать псевдоним.

Мой взгляд падает на тоненькую фигурку, пинающую снег на крыльце. Шапка съехала, а сама Филатова замечает меня и солнечно улыбается, едва выхожу из машины. Никакой обиды, кроме привычного:

- А-а-а, шеф, опоздали, вчера меня бросили, теперь явились без завтрака, - она тянет руки, цепляя меня за рукава зимнего пальто и дергая себя. В серо-голубых глазах скачут чертики, сама же девчонка дует губы.

- Филатова, - бурчу мрачно, однако рук из ее ладоней не выдергиваю, наоборот, перехватываю в свои, понимая, как сильно она промерзла. – Почему не на рабочем месте? Это начальство может задержаться. А работники – опоздать!

- Ну дык, Роман Алексеевич, - вытаскивает пальцы, разводя руками. – У нас опять что-то на двери нехорошее слово написал. Вот, спешу первой обрадовать, потому что охранник там вместе с арендодателем психует.

- И на сколько нехорошее? – с подозрением спрашиваю, а девчонка манит к себе, прикрыв ладошкой рот и шепчет:

- Х-у-е-с-о-с.

Морщусь, дергая эту дурочку за капюшон, разворачивая спиной и подталкивая.

- Не повторяй всякие мерзости!

- Так сами спросили, - обижается Филатова, пытаясь повернуть голову, скользя подошвами ботинок по скользкому крыльцу. – Но моя нежная девичья психика очень пострадала. Мне нужна денежная компенсация.

- Обойдешься, - фыркаю, пихая к двери, но упрямая девица тормозит у самого входа.

- Тогда моральная! Купите мне суши. Не будьте жлобом, Роман Алексеевич. Вам жалко, что ли?

- Да ты сожрешь опять три здоровенных сета!

- Ой. Да что там есть. Кто из нас вообще двоих мужчина? Давай-давайте, босс. Суши, цветы и можете обнять на дорожку, а то работа на вас больно нервная.

- Еще скажи: жениться на тебе, - ехидно отвечаю, совершенно не думая о смысле произнесенной мною фразы, а она резко оборачивается и внимательно оглядывая, произносит:

- Вы, конечно, ничего, но… староваты, - задирает нос, исчезая в здании, оставляя меня ошарашенно смотреть себе вслед. Сжимаю кулаки, шипя от ярости:

- Поганка… Точно заставлю перекрашивать всю дверь, паршивка мелкая!

Глава 6

Аня


Мне сразу очень понравились его руки. Такие холеные мужские запястья с едва заметными темными волосками и длинные музыкальные пальцы. С такими руками Роман Сташенко мог бы запросто играть на рояле, создавая мировые шедевры, претендующие стать в будущем классикой.

Затем голос – мягкий, спокойный с многообразием оттенков, особенно, когда он смеялся, или пытался меня за что-то ругать. Он никогда не кричит, только чуть-чуть меняется интонация. Поразительное терпение – оно точно надежная стена скрывает бурю эмоций, едва заметную в синих глазах. Под длинными густыми ресницами она скрыта от невнимательного человека. Я научилась угадывать его настроение по языку тела – именно он выдает Романа. Напряженные плечи, сжатые в кулак пальцы, подергивающаяся бровь, наклон головы и самое важное – интонация. По ней с хирургической точностью угадывается настрой. Это не магия – опыт, накопленный за годы в детском доме, где без таких качеств можно попасть в серьезные неприятности

Одни люди думают, что сиротам живется неплохо. Другие нас жалеют и считают несчастными. Смотрят, точно на зверят в контактном зоопарке, тянут ручки в жажде погладить по голове и сунуть конфетку за развлечения. Вот только если бы еноты из клеток умели говорить, вы бы не услышали в свой адрес ни одного приличного слова. Точно также и мы – сироты. Нам не нужна ваша забота, не нужно точно игрушек таскать туда-сюда, показательно жалея. На фоне этого показательная брезгливость и опасения выглядят лучше лицемерной доброты.