В темноте проще выговорить то, что я не в силах сказать при свете дня.
– Прости, что позволил тебе поджечь запал. Нельзя было. – Каждое слово будто режет ножом по сердцу.
Я позволил ей зажечь спичку – вот что важно. Я никогда не скажу этих слов своей Лилиан, но лучше сказать их сейчас, чем промолчать.
– Ох, Тарвер… – На мгновение ее голос оживляется и звучит почти весело. От этого у меня разрывается сердце – сильнее даже, чем от ее страха. – Думаешь, ты бы меня отговорил? У тебя бы не вышло.
Я не верю. Я мог на нее рявкнуть. Мог приказать. Приставить к ней пистолет. Только она все равно бы подожгла запал.
Моя глупенькая, упрямая девочка… Но я должен, должен был как-то остановить ее. Но что толку теперь спорить?
– Хочешь есть?
– Нет.
Я тоже не голоден, но впихиваю в себя половину пайка. Все эти дни я разламывал его на кусочки, клал в рот, жевал и глотал. Уже и не припомню, когда в последний раз ел всю порцию, а не половину.
Я спокойно жду, когда придет сон. Она сидит в углу.
Ночью я просыпаюсь всего раз и слышу, как она дышит – но дыхание не размеренное, а значит, она не спит. Но она ничего не говорит – молчу и я.
Когда я просыпаюсь утром, она уже проснулась. А может, и вообще не спала. Но я не могу об этом думать. Она – не моя Лилиан.
Мы завтракаем в тишине. Я машинально разламываю порцию пайка и протягиваю ей. Она берется за другой конец куска. Наши пальцы не соприкасаются.
Она уже выглядит лучше: на щеках пробился румянец, и она чуть меньше дрожит.
Я съедаю немного, а она только надкусывает. Потом мы молча встаем и идем к выходу из пещеры.
Без слов понятно, куда мы потом направляемся.
Когда подходим к ручью и выходим на тропинку, ведущую к поляне, она откашливается.
– Я думала, с этим платьем покончено. Я же его выбросила.
– Да, я тоже, – отвечаю я. Она напугана, но старается вести себя нормально. – Когда я о тебе думаю, ты всегда в этом платье.
Перед мысленным взором, как вспышка, возникает родительский дом. Они показали его таким, каким я его всегда вспоминаю: повсюду цветы. Не потому ли на ней зеленое платье? Потому что этот образ закрепился у меня в памяти?
– Правда? – тихо говорит она почти без удивления. – Даже обидно. – Но потом в ее голосе слышится ужас: – Их ведь теперь, наверное, два.
– Не думай об этом, – быстро говорю я, но поздно: теперь и у меня те же мысли.
Первая комната, из-за того что в здании снесло стену, на открытом воздухе. Мы забираемся внутрь через разрушенный проход. Обломки хрустят под ботинками.
Я видел сотни таких помещений: при входе предусмотрена комната для часового, если он нужен, или обычная прихожая, где можно оставить грязную одежду.
Через внутреннюю дверь мы попадаем в комнату побольше, заставленную мониторами и шкафами для документов. Внутри темно: свет туда проникает снаружи, из разрушенного входа. Здесь когда-то случился пожар, и по полу разбросаны обгоревшие документы. Еще я замечаю целые распечатки: некоторые запихнули в мусорные корзины – видимо, там огонь уже их не достал, и они не превратились в пепел.
Интересно, были ли в них ответы на наши вопросы: откуда, к примеру, взялись зеркальная луна в небе или огромный кот – им здесь не место.
– Эти провода подсоединены к генератору или другому источнику питания. – Девушка стоит возле связки проводов, которые уходят под пол. Она подходит к автоматическим выключателям, встроенным в стену, открывает дверцу и щелкает по кнопкам. На мгновение мне вспоминается, как она разъединяла провода ногтями в спасательной капсуле и, замкнув их, отсоединила ее от корабля.
Я закрываю глаза, пытаясь изгнать воспоминание из памяти. Это не она.
Прижимаю щеку к системному блоку компьютера. Если задержать дыхание, то слышно, как он тихонько вибрирует.
Здесь до сих пор есть энергия. У меня гора падает с плеч, и я прислоняюсь к монитору. Можно отправить сигнал. Еще не все потеряно.
Лампы мигают одна за другой и светят тускло из-за нехватки электричества и долгого неиспользования. Поначалу из-за скудного освещения кажется, что стены оклеены пестрыми обоями. Но потом у меня пропадает дар речи.
Это рисунки.
Она поворачивается, и мы вместе недоуменно на них смотрим. Стены исписаны словами и числами, непонятными уравнениями и обрывками бессмысленных предложений. Они начинаются аккуратно и написаны фломастером ровными строчками. Но тут и там строчки вдруг сползают, фломастер заменяет краска, и вот уже слова превращаются в нарисованных пальцами животных, деревья и людей. Отпечатки ладоней. Повсюду среди землисто-красной и коричневой красок выделяются голубые спирали: они везде одинаковой формы. Голубые спирали, видимо, важнее всего, но я не вижу в них смысла. Краски такие яркие, будто их нанесли только вчера. И тут я понимаю, что эти красные, голубые и желтые краски мы видели в ангаре, когда осматривали космолет, – только там они стоят в банках засохшими.
Рисунки сбегают со стен на мониторы. Некоторые изображения очень аккуратные, можно сказать, произведения искусства, и нарисованы очень вдумчиво и с чувством. На них все ясно видно. Но поверх этой живописи намалеваны грубые рисунки: они изображают кровавую бойню и смерть, людей и зверей, сошедшихся в схватке.
У одного из горла хлещет потоком красная краска. Другой пронзен толстым черным копьем. Над грудой тел полыхает красное пламя.
– Они сошли с ума, – шепчет она испуганно, и я засовываю руки в карманы, чтобы невзначай не взять ее за руку.
Мне ясно, что девушка имеет в виду: что-то обитающее на этой планете свело с ума работавших здесь людей. Раз ученые, исследователи и прочие, кто здесь был, сошли с ума, то что будет с нами? По крайней мере, теперь мы понимаем, почему это место заброшено, почему вся планета пустует. Я отрываю взгляд от стен и смотрю на лампы над головой. Нужно идти дальше.
Я откашливаюсь, и она вздрагивает.
– Раз здесь есть генератор, можно его выключить. Если за станцией следят, то заметят сбой и могут сюда прилететь, чтобы все проверить. Или же, если приборы передают какие-то данные, мы можем взломать систему и отправить какие-нибудь числа. Тогда они поймут, что тут кто-то есть.
– У меня есть идея получше, – говорит она, с трудом сглатывая. Веснушки выделяются на бледной коже, но голос звучит тверже. Ей до сих пор трудно владеть собой – я это замечаю. Но, как и моей Лилиан, ей интересно говорить об электронике и источниках питания. – Думаю, мы сумеем отправить настоящий сигнал.
Девушка отводит взгляд от рисунков и подходит к выключателям питания. Она медленно закрывает дверцу, и я вижу наклеенную на ней эмблему: каждый человек во вселенной знает этот символ, даже я его знаю, хотя меня постоянно забрасывают в самые дальние уголки Галактики, – это греческая лямбда. «Компания Лару». Это был не просто заброшенный проект по видоизменению – это проект отца Лилиан.
Она молчит и отворачивается от эмблемы. Мы обходим всю комнату, рассматриваем все двери и оборудование, старательно не замечая, что люди на примитивных рисунках следят за нами. Одновременно поворачиваемся к следующей двери, и будь эта девушка моей Лилиан, я взял бы ее за руку, переплетая наши пальцы. Но я просто останавливаюсь и пропускаю ее вперед.
Коридор ведет в комнату, заставленную двухэтажными койками, и душевую: я нажимаю на кнопку и жду; трубы, отвыкшие от работы, булькают и возмущенно постанывают, но потом выдавливают из себя струю воды. Через полминуты она выравнивается, а потом нагревается. Мы оба смотрим на нее так, будто никогда в жизни не видели льющейся воды.
– Что-то не то, – говорит девушка. – Свет, горячая вода. Генератор не даст такой мощности, тем более если его долго не использовали. Здесь должен быть другой источник питания.
Я засовываю руку под воду и зачарованно смотрю, как она льется по руке и стекает с пальцев. Казалось бы, такой пустяк – душ, – однако нам очень этого не хватало.
Чистота и еда на тарелках, стулья вместо камней. Цивилизация, безопасность. Вот только безопасность запоздала.
Она рассматривает провода, подключенные к системным блокам молчащих компьютеров.
– Эти провода ведут вниз. Нужно посмотреть куда.
– Вниз? – Я оглядываю тесную комнату. – Вообще на таких станциях, как правило, нет подвального помещения. Ты уверена, что они не уходят просто в пол?
– Да, – говорит она и достает клавиатуру. – Их слишком много. Под нами точно что-то есть.
Она все подмечает и тщательно обдумывает – прямо как моя Лилиан. Я с трудом могу смотреть на нее, но и не смотреть мне тяжело. Каждое ее слово, жест, взгляд – я вижу в ней Лилиан. Но это не она.
«Я же видел, как ты умерла, – кричит на нее мой разум. – Держал тебя, когда ты истекала кровью».
В конце концов я ухожу под предлогом, что нужно поискать подвал. Через двадцать минут я его обнаруживаю. В одном месте пол в коридоре не сильно затерт, и, сев на корточки и приподняв резиновый настил, от чего в воздух взвивается пыль, я нахожу люк.
Он закрыт, и я пытаюсь подцепить и вытащить крышку пальцами. Но все без толку, и после нескольких попыток я сдаюсь. Пора применить силу, как говаривал мой старшина.
Я покрепче хватаюсь за петли, тяну что есть мочи, и пластен трескается. Но все-таки мне приходится сходить в ангар за ломом. Проходя через наблюдательную комнату, я замечаю рыжие волосы, мелькающие за системным блоком: она пытается понять, что там внизу, и не поднимает головы, когда я прохожу мимо нее.
Срываю ломом крышку люка. Вниз в темноту ведет лестница.
Я видел очень много наблюдательных станций – эта отличается от них.
Я глубоко вдыхаю.
– Открыл! – кричу я, и через пару минут она приходит и, встав рядом со мной, всматривается во тьму. Нигде не видно выключателя: должно быть, свет включается внизу. Я беру свой мешок: мне уже случалось застревать в полуразрушенных зданиях – никуда не пойду без запаса пищи и воды. Я спускаюсь первым, а потом жду ее, готовый поймать, если она упадет. Она дышит учащенно.
"Разбитые звезды" отзывы
Отзывы читателей о книге "Разбитые звезды". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Разбитые звезды" друзьям в соцсетях.