Я ерзаю, придвигаясь к нему ближе. Он глубоко вздыхает, и я чувствую, как вздымается и опадает его грудь у меня под головой.

– Сколько мы здесь дней? Как думаешь?

– Вместе с теми днями, что я проболел? – Тарвер умолкает, подсчитывая в уме. – Думаю, шестнадцать.

Так долго? У меня перехватывает дыхание. Шестнадцать, а будет еще больше. А по ощущениям будто прошло два дня. Или же целая жизнь.

– У меня был день рождения, – говорю я. – Несколько дней назад мне исполнилось семнадцать.

В тот день ты вернулся ко мне, поборов лихорадку. Но вслух сказать этого не могу.

Тарвер замирает, потом выдыхает.

– С днем рождения, мисс Лару.

Я слышу по голосу, что он улыбается.

На этой планете я стала старше на год. Я сглатываю.

Возможно, почувствовав, что я загрустила, Тарвер начинает гладить мою руку кончиками пальцев перебинтованной руки. Догадываюсь, что ему больно ею шевелить, но он не жалуется.

Я откашливаюсь.

– Что ты сделаешь в первую очередь, когда нас спасут? Наешься? Позвонишь родным? – Я улыбаюсь и нарочито брезгливо трогаю его футболку. – Примешь душ?

– Позвоню родным, – отвечает он не раздумывая. – Ну а потом меня наверняка будут обливать холодной водой из шланга и допрашивать неделями. В смысле, военные, а не родители.

– Черт.

Теперь я стараюсь отогнать возникшую перед глазами картину, как Тарвера обливают водой из шланга. Но я хотя бы больше не думаю о своем дне рождения.

– Надеюсь, со мной такого не сделают.

Тарвер смеется, и моя голова слегка подпрыгивает у него на груди.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь осмелится так с тобой поступить. Такой процедуре подвергаются только солдаты да преступники.

Мы все это только представляем, но мы уже не вместе. Он отчитывается на допросах, меня, вероятно, куда-нибудь заберут, чтобы отмыть и навести лоск. Сердце пронзает острая боль, и оно неистово бьется в груди.

Не то чтобы я не хочу спасения. Хочу. Я хочу снова увидеть отца и еще больше – чтобы Тарвер встретился со своими родными, чтобы они не думали, что потеряли второго сына. Но я уже начала представлять жизнь здесь – только он и я. Голод, холод, борьба за выживание, но – вместе.

И… я не успеваю прикусить язык.

– А со мной что будет?

– С тобой? – Тарвер пожимает одним плечом. – Тебя заберут, расспросят, не испортил ли я твою репутацию, а потом увезут, натянут на тебя странное платье и притворятся, что ничего не случилось.

У меня сухо во рту, язык наливается тяжестью. Почему он не понимает, о чем я спрашиваю? Я не хочу, чтобы нас спасали, пока мы не разберемся, что между нами происходит. Может, мне больше не представится такой возможности.

Я делаю глубокий вдох и приподнимаюсь на локте. Уже темно, но я вижу лицо Тарвера.

– Я имею в виду, что мы больше никогда не увидимся.

Мгновение он просто смотрит на меня. Зеркальная луна освещает его лицо, отражаясь серебром в глазах. Сердце вот-вот вырвется у меня из груди.

– Может, и нет.

В его мягком голосе все же слышится нотка неуверенности.

При мысли, что кто-то прилетит и заберет его у меня, забросит далеко-далеко, на войну, легкие будто наполняются водой. Я не знаю, как достучаться до него, как заставить его почувствовать то, что чувствую я.

Я не знаю, что кроется в его карих глазах, которые стали такими родными. Я не знаю, что он думает, глядя на меня.

И внезапно понимаю, что не смогу жить, если нас спасут, а я так и не дам ему понять, что чувствую к нему.

– Этого я и боюсь, – шепчу я.

Я наклоняюсь, и мои волосы падают ему на лицо. Я его целую.

На мгновение чувствую, что Тарвер тянется ко мне, и хочу прижаться к нему, хочу, чтобы он стиснул меня в крепких объятиях. Я больше всего хочу, чтобы никто не забрал его у меня.


– Что вы надеялись найти, добравшись до здания?

– Хотя бы укрытие получше. Ну а средства связи – предел мечтаний.

– С кем вы хотели связаться?

– Это вопрос с подвохом?

– Все наши вопросы крайне серьезны, майор.

– С кем-нибудь, кто нас услышит. Я же был с Лилиан Лару. Я знал, что ее отец явится за ней в любом случае, едва узнает, где мы.

– Значит, вы думали о том, что вы с дочерью месье Лару.

– Едва ли это ускользнуло от моего внимания.

– Только вы вдвоем. Одни.

– Да, я и сам заметил.

Глава 27. Тарвер

Мне хочется рвануться ей навстречу, гладить по волосам, прижать ее к себе… И на мгновение я тянусь к ней, не в силах устоять. Сколько дней я хотел вот так к ней прикоснуться? По коже будто бы пробегают электрические разряды, идущие из кончиков ее пальцев, и весь мой самоконтроль летит к черту, когда я чувствую жар ее тела рядом с собой. Мне хочется раствориться с ней в этом мгновении.

Я нащупываю край ее рубашки, и Лилиан задерживает дыхание, когда я кладу руку ей на спину. Она придвигается ближе, и в ту же секунду моя забинтованная рука вспыхивает от жгучей боли. Застонав, я отталкиваю Лилиан здоровой рукой.

Мы сидим, тяжело дыша, и смотрим друг на друга: она в замешательстве и не понимает, почему я ее остановил, а я пытаюсь ровно дышать и подавить желание, которое не заглушает даже боль в руке.

Я знаю, что это такое. Узнаю в выражении ее лица отчаянную жажду близости – я видел такое раньше, на войне. Лилиан, можно сказать, осталась здесь совсем одна и по ошибке принимает наше сближение за нечто большее.

Девушка вроде нее при другом положении дел никогда не посмотрит на парня вроде меня.

Если в том здании кроется наш путь к спасению, то мне совсем не хочется, чтобы она меня бросила, а сама вернулась к своей прежней жизни.

Если только я…

Нет.

Я не могу показать ей, как страстно ее желаю. Ведь на самом-то деле она хочет не меня.

С каждой секундой, что я держу ее на расстоянии вытянутой руки, выражение ее лица меняется: взгляд мрачнеет, замешательство сменяется сомнением.

Отчасти – что за предательство! – мне совершенно наплевать на ее смятение – мне страстно хочется поцеловать ее. Быть может, одно мгновение этого стоит, даже если после она растает в воздухе, как лиловая цветочная дорога.

Я могу ошибаться. Вдруг она вправду хочет, вдруг…

Я перевожу дыхание, а она резко отодвигается от меня, встает и уходит во тьму. В каждом ее порывистом движении, в напряженных плечах чувствуется гнев.

У меня в голове роятся мысли, а в горле теснятся слова, которые я должен сказать.

Подожди. Вернись. Скажи, что ты не исчезнешь в то же мгновение, как нас здесь найдут. Скажи, что я не потеряю тебя, если прикоснусь.

– Не уходи далеко, – произношу я вместо этого и мысленно проклинаю свою трусость.

Она не возвращается, но останавливается там, где мне ее видно. Она предпочитает стоять на холодном ветру в пустынной темной равнине, чем вернуться ко мне. Зеркальная луна светит достаточно ярко, и Лилиан ничего себе не сломает в темноте. Хотелось бы мне понять, как вернуть ее.

В конце концов я разворачиваю одеяло и ложусь: я слишком устал и не могу сидеть и ждать Лилиан. Когда она возвращается, то ложится на самый край одеяла, как можно дальше от меня.

Нужно что-то сказать. Наутро все будет только хуже. Вспомнив, как хорошо у меня получается заставлять упрямых солдат идти за мной через непроходимые дебри, я стараюсь говорить мягче.

– Ну, хватит, ложись ближе. Я больной, мне нужно тепло.

Если бы я только мог ее обнять, она поняла бы.

Она так долго молчит, что, кажется, ответа не дождаться. Но вот она заговаривает, и ее хриплый голос звучит враждебно.

– Переживешь.

– Пожалуй, – соглашаюсь я, – но лучше все-таки спать в тепле.

Она лежит ко мне спиной, свернувшись калачиком.

– Тарвер. – Теперь ее голос звучит так, будто она говорит сквозь сжатые зубы, – Я унижена. Утром все будет хорошо, и мы пойдем дальше, и нас спасут, и все это закончится. Просто оставь меня сейчас в покое.

– Лилиан…

Она сжимается еще плотнее и пригибает голову, будто бы хочет заглушить мой голос. Я больше не жду, что она подвинется и прижмется ко мне. Я ложусь на спину и смотрю на незнакомые звезды и яркую бело-голубую луну в небе и жду, когда придет сон.

Без Лилиан невыносимо холодно.

Утром она просыпается раньше меня. Я чувствую себя ходячим трупом – не надо было проводить целый день на ногах, когда я еще толком не оправился после болезни.

Мы молча едим каждый свою порцию пайка. Уверен, что это ее способ заботиться обо мне, пока я болею – дать целый паек, а не разделить пополам. А значит, мы будем вести себя как взрослые люди и после того, что случилось ночью. Нам же совсем не с кем разговаривать, кроме друг друга.

Я знаю, что она снова слышит шепоты: когда бы они ни появились, она дрожит как осиновый лист. На этот раз они не посвящают меня в свои секреты, а Лилиан, если они и рассказывают ей что-то, со мной не делится.

Мне не очень по душе то, что они, кажется, сосредоточились на ней или преследуют ее.

Я закидываю мешок за плечо, и мы молча продолжаем наш путь. Но когда утро уже близится к полудню, мы понемногу начинаем разговаривать – просто перебрасываемся ничего не значащими фразами. Смысл не в содержании разговора: мы оба даем друг другу понять, что найдем способ работать сообща.

Семнадцать дней назад я скорее вырвал бы себе зубы клещами, чем по своей воле стал бы вызывать ее на разговор. Теперь я могу выдохнуть с облегчением: мы не перестанем совсем разговаривать.

На исходе дня мы доходим до леса. Кругом гладкоствольные деревья, как в том лесу, где мы потерпели крушение. Эта необычная растительность, не похожая на видоизмененную, уже кажется мне нормальной.