Слова вылетают сами по себе, и вот, пожалуйста: комплимент за пределами здравого смысла. Но вместо того, чтобы осадить меня, она улыбается. От ее улыбки веет теплом впервые за весь день. И неожиданно я снова говорю, потому что хочу, чтобы она улыбалась.

– Люди приходят к нам домой поглядеть на то, что описано в маминых стихотворениях. У нас частенько ломается забор, черепица с крыши облетает, и пока мама работает, отец отправляет всех посетителей помогать по дому – что-то подлатать, где-то помочь. А потом приходит мама.

Лилиан оживляется и радостно смеется.

– Ох, Тарвер!

До сих пор странно слышать, что она называет меня просто по имени. Нет, не странно – волнующе. Я будто впервые за столько дней по-настоящему разговариваю.

Она качает головой.

– Поверить не могу… Постойте-ка… Да нет, быть того не может! То стихотворение про юного солдата – про вас? Умереть не встать! Я же его наизусть учила!

Я мотаю головой и чуть наклоняюсь, чтобы взглянуть на фотографию поближе.

– Про Алека, – я показываю на него. – Вот он, Алек, а я у него на плечах сижу.

– Он тоже в армии? – она наклоняется, чтобы рассмотреть его лицо.

– Был, – тихо говорю я. – Погиб в сражении.

Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Мне очень жаль.

В это мгновение я понимаю, что именно этого я и хотел. Именно этого я хотел в тот вечер в салоне и каждый день с тех пор.

Глядя на меня, она видит не парня, воспитанного не на той планете. Не солдата, не героя войны или неотесанную деревенщину – человека, который не понимает, как ей тяжело.

Она просто видит меня.


– Вы стали ладить.

– И что?

– Вы это подтверждаете?

– Вы не спрашивали, вот я и подумал, что вы уже все знаете сами.

– Не могли бы рассказать подробнее, как это произошло?

– Я-то думал, цель допроса – узнать мое впечатление от планеты.

– Ваша задача – отвечать на любые вопросы, которые мы пожелаем задать вам, майор. И сейчас мы спрашиваем про мисс Лару.

– Повторите еще раз вопрос.

– Забудьте. Мы еще к нему вернемся.

– Жду с нетерпением.

Глава 16. Лилиан

Я знаю тысячи разных улыбок, в каждой из которых есть свои оттенки, но не знаю, как найти общий язык с этим парнем. Не знаю, как с ним разговаривать теперь, когда больше нет притворства.

Я улыбаюсь над рассказами Тарвера и втираю ему в руку мазь, чтобы залечить легкую сыпь от сока растений. Смеркается, и он уходит проверить силки. В то мгновение, когда он отдаляется от меня, мир сразу же кажется темнее, больше, и я готовлюсь услышать в тишине еще один голос. Но слышно лишь, как ветер вздыхает в высокой траве, и издалека доносятся шаги Тарвера.

Когда он возвращается и показывает свою добычу – маленьких, покрытых мехом зверьков, – я отвожу взгляд. Я так голодна, что съем их, но мне незачем смотреть, как он их разделывает. За работой он рассказывает истории про свой взвод, одну невероятнее другой – меня отвлечь и заглушить другие звуки. В наступающих сумерках я чувствую почти так, как будто нам спокойно друг с другом, как будто ему приятно мое общество и он не просто терпит меня, как раньше. Будто бы все эти истории он рассказывает, чтобы рассмешить меня, а не только чтобы заставить идти.

Я смотрю, как он разжигает костер, и в первый раз смотрю внимательно. Нужно было с самых первых дней наблюдать – на случай, если он меня бросит. Сейчас я смотрю не из-за страха – хочу быть уверенной, что смогу помочь. Ему удается разжечь совсем маленький костерок, потому что здесь нет древесины. Ночью он нас не согреет, но мы зажариваем крошечные кусочки мяса. Впервые с тех пор, как мы тут оказались, я ем настоящую еду.

Низко склонив голову над страницами, Тарвер сидит и пишет в своем дневнике при свете догорающего костра. У меня слипаются глаза. От костра идет дым, и я поеживаюсь: солнце село, когда мы готовили, и вечерняя прохлада превратилась в пробирающий до костей холод, от которого совсем не спасает мое изорванное платье. Я немного расстраиваюсь, когда становится еще холоднее и Тарвер убирает дневник и уходит подальше выбросить остатки нашего ужина – чтобы не привлечь ночью незваных гостей. Он сказал, что на равнинах не водятся дикие коты, но, как говорится, береженого бог бережет.

Постоянно себя спрашиваю, сколько уже раз я умерла бы, не будь рядом Тарвера.

Когда он возвращается, я поднимаю голову. На большее я не способна – слишком устала. Чувствую, что наши отношения изменились, но все равно не знаю, как с ним разговаривать. Уязвленная гордость и поколебленная уверенность не позволяют мне сказать то, что я хочу. Я снова кладу подбородок на колени.

– Мисс Лару. – Тарвер садится рядом со мной на корточки. – Лилиан. Здесь очень холодно. Хвороста мало, костер скоро прогорит, а ветер холоднее, чем в лесу.

– Без шуток?

Он смеется, и я понимаю, что позаимствовала его словечки и выражаюсь, как солдат. Я чувствую, что щеки заливает краска.

– Если вам угодно, – продолжает он, глядя на меня, – будем спать спиной к спине. Но будет теплее, если вы позволите обнять вас и подоткнуть одеяло. Обещаю, ни о чем дурном думать не буду.

Уверена, он даже в темноте видит, как у меня горит лицо. Я отворачиваюсь, дрожа, и прохладный ветер охлаждает мне щеки.

– Вам необязательно это делать.

– Что – это?

– Притворяться, что я… – Я пожимаю плечами, качаю головой. Я не сержусь на него, но голос, тем не менее, звучит сердито. Досадую на себя, что некстати покраснела, потеряв самообладание. Из-за него я чувствую неловкость, будто мы партнеры в танце и я не знаю шагов. Будто я ничегошеньки не знаю.

Последняя отчаянная попытка собрать остатки достоинства. Я не глупа и понимаю, что не нравлюсь ему.

– Я знаю, что вам не по душе спутники… вроде меня. Вам это в тягость не меньше, чем мне.

И он снова смеется, но сейчас даже не пытается смеяться потише. Он хохочет от души, совершенно себя не сдерживая, и смех его совсем не похож на жеманные смешки и хихиканье, принятые в высшем обществе. Губы против воли хотят ответить ему улыбкой, но сама я сдерживаюсь. Уверена, он смеется надо мной.

Он поднимается на ноги и встряхивает одеяла, устраивая постель. Сегодня – одну постель.

– Мисс Лару, прежде чем вас начнут мучить угрызения совести, я вам признаюсь: однажды обстоятельства сложились так, что мне пришлось спать в обнимку со своим огромным волосатым сержантом. По сравнению с ним красивая девушка – все равно что сходить в увольнение.

Красивая? Я всегда считала себя более или менее симпатичной. Когда денег много, можно даже дурнушку превратить в красавицу. Майор, за исключением тех первых дней нашего знакомства на «Икаре», никогда не смотрел на меня так, будто я ему нравлюсь. Он ясно дал понять, что его не волнуют мое положение в обществе и деньги. Ему все равно.

Слава богу, здесь темно и он не видит моего лица. Не видит, что я не сумела сдержать улыбку от одного крохотного комплимента. Вот бы было унижение!..

Я отворачиваюсь, и майор опускается на край постели. Едва видимый во мраке ночи, он жестом показывает мне ложиться первой. С каждым мгновением звезды разгораются все ярче, и всходит одна из лун. Чистый воздух наполняется острым холодом.

Тарвер опять прав. Если я буду настаивать на том, чтобы спать порознь, мы не уснем. От одной только мысли о такой ночевке мне хочется запротестовать – в меня слишком хорошо вбили правила. Но кто узнает? В небе не кружат спасательные корабли, папа, судя по всему, не спешит за мной. Я могу поспать с Тарвером одну ночь. И это так… волнует… Согреться, в смысле.

Я сглатываю и забираюсь под одеяло, стараясь съежиться и стать меньше.

– Только пока мы на равнине и не можем разжигать костер.

Я не успеваю сдержаться, и с языка срываются эти слова. Теперь он подумает, что я пренебрегаю его добрым поступком. Почему нельзя было просто согласиться?

Но он лишь кивает и готовится ко сну: сняв с пояса кобуру, кладет пистолет и фонарь рядом с собой. Когда он приподнимает край одеяла, меня сразу обдает холодом, и я сворачиваюсь калачиком.

– Извините. – Его шепот совсем рядом с моим ухом. – Закрывайте глаза. Через минуту вам станет тепло.

Он даже и не думает устроиться поудобнее, а сразу обнимает меня за талию и притягивает к себе поближе. Его тело теплее моего. Через минуту он уже растирает мне руку. Я стараюсь не дрожать от прикосновений его горячей ладони к своей обнаженной озябшей коже.

Потом Тарвер замирает, уткнувшись носом мне в затылок, и у меня шевелятся волосы от его дыхания. Оно сразу становится медленным и ровным. Завидую его способности мгновенно засыпать где угодно, в любой позе. У меня напряжены нервы, внутри все трепещет, и я ощущаю каждое его движение.

Я никогда не была в такой непосредственной близости от кого-нибудь вроде него. С трудом закрываю глаза, борясь с безумным желанием повернуться к нему лицом. Мысль эта такая глупая, что на меня сразу накатывает чувство вины и злости.

Несложно понять его отношение ко мне, хотя теперь он пытается скрывать нетерпение и раздражение. Как же я заблуждалась, что простые солдаты, глядя на светских людей, непременно желают стать одними из нас. На самом же деле они насмехаются над нашими яркими платьями и зонтиками от солнца, салонами и гостиными. Все, что казалось забавным в сияющем мире «Икара», теперь выглядит жалко и нелепо. Тарверу не может нравиться девушка вроде меня, да и я сама при каждой возможности показывала, что он последний человек в Галактике, к которому я хотела бы прикоснуться.

Вот только я ошиблась.

Не знаю, как долго я лежу, прислушиваясь к медленному биению его сердца и бешеному стуку своего. Из-за деревьев всходит одна из планетных лун и заливает равнину холодным голубым светом, от которого поблескивает заиндевевшая трава. Ветер улегся, но сквозь тихое, шевелящее мне волосы дыхание Тарвера тишину нарушает еще один звук.