Проснувшись, он почувствовал себя лучше, немедленно уселся за корректировку своих планов и заставил Эсселя пропустить к нему Хьюберта Уолтера.

— Завтра, Уолтер, мы можем, по крайней мере, привести в боевое положение штурмовые башни, а послезавтра я уже буду в состоянии руководить штурмом.

— Сомневаюсь, — напрямик сказал ему Уолтер. — Лицо у вас серое, как комок грязной земли.

— Вот увидите, — возразил Ричард, — утром я буду на месте.

И действительно, утром, несмотря на все возражения и увещевания, он, убедившись в том, что ноги его не держат, велел на толстом матраце отнести себя на площадку и пролежал весь день в пыли, на солнцепеке, давая указания и наблюдая за бесплодными попытками солдат привести в боевое положение большие штурмовые башни.

Штурмовая башня — иногда ее называли «плохим соседом» — представляет собою легкую, но прочную деревянную конструкцию, состоящую из нескольких площадок, помещенных одна над другой и соединенных лестницами. Ее устанавливают на колеса и отбуксировывают на позицию у стены осажденного города, компенсируя тем самым преимущества, которые дают осажденным постоянные крепостные башни. Основные проблемы приведения «плохих соседей» в боевую готовность состоят в следующем. Слишком высокие относительно размеров опорной площади, при движении к стене они увязают в мягком грунте, особенно в песке или грязи. Люди, буксирующие и толкающие их на позицию, крайне уязвимы. Наступает момент, когда башня оказывается около штурмуемой стены, но еще без солдат. И пока они устанавливают лестницы и готовятся к ее защите, осажденные сбрасывают на них тяжелые бревна. Часто удается опрокинуть всю конструкцию, под которой, как и на ее площадках, гибнут люди.

Все эти трудности пришлось преодолеть и при установке башен для осады Акры. Когда три подряд перевернулись из-за плохого баланса колес в песке и пыли, Ричард скомандовал отбой, и остаток дня и весь следующий день группы солдат трудились над строительством относительно твердых дорог, по одной с каждой стороны города. Не было запаса бревен, на разумном расстоянии не оставалось ни одного дерева, но Ричард приказал разобрать все дома небольшой колонии при гавани и использовать для дорог каменные плиты и бревна.

— Это займет не меньше недели, — говорил он, когда его несли обратно в шатер. — К тому времени я окончательно поправлюсь. А пока я должен что-то придумать для защиты людей, буксирующих башни.

Гарнизон Акры был совсем не похож на защитников Лимасола. Из каждой башни и из каждой бойницы на осаждавших летели потоки стрел, очень тщательно нацеленных и редко попадавших мимо. А одна из штурмовых башен, которую уже почти удалось дотолкать до стены, в тот день была сожжена: осажденные за две минуты обрушили на головы врагов сорок коротких палок с привязанными к ним пучками пылавшей пакли, пропитанной смолой. Толкавшие башню люди получили страшные ожоги и с криком разбежались, а башня сгорела дотла в кроваво-красном пламени.

В тот вечер Ричард распорядился:

— Скажи Джайлсу, чтобы он перерезал горло тридцати самым плохим мулам, но шкуры должны остаться целыми.

У него был очень сильный жар, я подумал, что он бредит, и сменил ему одеяла, сопровождая свои действия нелепыми успокоительными словами, какие всегда говорят в подобных случаях.

— Не будь дураком, Блондель, — заметил он, сбрасывая одеяла. — Ступай и выполняй мое приказание. Или, по-твоему, ты единственный, кто способен трезво мыслить? Мне нужны шкуры тридцати мулов. И не смотри на меня как на спятившего с ума! Ступай и передай это Джайлсу.

Но я знал, что мулы представляли для нас большую ценность. Тридцать мулов — сжалься над нами, Боже, и укрепи их! — могут нести огромный груз. Даже если сейчас Ричард немного не в своем уме, то, опомнившись и узнав, что при моем попустительстве зарезали три десятка мулов… Но он уже с усилием поднимался с кровати, и я подумал: лучше пусть погибнут тридцать мулов, чем король Англии, и поспешно передал приказ.

На следующий день по-настоящему развернулось строительство дорог: с рассветом люди разобрали дома на берегу и потащили материал к городу. Здесь завязалась короткая, жестокая война за обладание защитной броней.

С первой же минуты стало ясно, что акрский гарнизон не будет смотреть сложа руки на то, как строятся дороги. На строителей посыпались стрелы и снова полетели палки с горящей паклей.

— Дать сигнал отбоя, — приказал Ричард со своего матраца стоявшему рядом горнисту. — Дорогу будут строить люди в защитной броне — по меньшей мере, в кольчугах и шлемах.

Позднее все мы видели людей в такой броне, когда всадники, чьи лошади подохли или были убиты, прокладывали путь через песок, пыль и скалы. Но в то время, когда война еще только начиналась, человек в кольчуге был всего лишь всадником, а все всадники были рыцарями, будь то сын торговца или старший сын беднейшего крестьянина, кольчуга и конь которому были куплены за деньги, на которые его семья могла бы жить пять лет. Все они были чрезвычайно горды своей привилегией.

Лишь немногие из кричавших: «Приехал Ричард, значит, все будет хорошо», могли бы смириться с ультиматумом о том, что люди в кольчугах должны строить дороги или же отдать свои доспехи тем, у кого их нет. Поэтому когда он издал такой приказ, произошел большой конфуз.

Его понимание было ограниченным и в высшей степени избирательным, но людей он понимал.

— У меня два комплекта одежды с кольчугой, — сказал он, приподнимаясь на локте. — Блондель, отыщи мне среди этих покрытых буйволовой кожей ребят парня моего роста.

— Нелегкая задача, сир, — сказал я без всякого намерения ему польстить.

— Ну, тогда примерно таких же размеров. Где тот солдат, который поймал на лету горящий факел и бросил обратно? Он рослый парень, и я с удовольствием одолжу ему кольчугу.

В определенных границах Ричард замечал решительно все.

Я нашел этого человека — на шесть дюймов ниже и на четыре более тощего, — и мы его одели.

— А теперь помоги мне облачиться в запасные доспехи, — приказал Ричард.

Он встал, надел кольчугу и шлем и, покачиваясь как новорожденный щенок, направился к тому месту, где начиналась дорога, взялся за молот, оставленный одним из солдат, когда сигнал отбоя, и принялся вбивать каменную плиту в подготовленную песчаную основу дороги. Пролетевшая со свистом стрела ударила в шлем — сарацинские снайперы особенно метко стреляли по англичанам. Продолжая правой рукой орудовать молотом, Ричард сделал выразительный жест левой, означавший: «Ага, не вышло! То-то же!»

И за время, достаточное для того, чтобы человек надел доспехи, все избраннейшие рыцари христианского мира, самый цвет рыцарства, люди, никогда в жизни не бравшие в руки никакого инструмента, кроме боевого оружия, никогда не занимавшиеся физической работой, собрались здесь, в пыли, под палящим солнцем, и вскоре работали как крепостные.

Так как у меня кольчуги не было и я не успел ни у кого ее позаимствовать, пришлось присоединиться к тем, кто подносил каменные плиты и бревна от разобранных домов. Я переломал все ногти — как же теперь играть на лютне? — а ободранные пальцы так болели, что в тот вечер я с трудом написал свой ежедневный отчет миледи. Но поскольку плохой почерк компенсировался почти истерическим энтузиазмом, я надеялся, что, может быть, буду прощен. Потому что я помогал Ричарду снять доспехи. Он работал на жаре, в тяжелой кольчуге, восемь часов подряд. Когда мы его расшнуровывали, пот лил с него градом, и под ноги натекла целая лужа, — можно было подумать, что он не вытираясь вышел из ванны, — и он дрожал как осиновый лист. При всей моей ненависти и ревности я не мог не восхищаться им.

Твердые узкие колеи под колеса осадных башен были готовы гораздо раньше, чем это казалось возможным. И только тогда я понял, зачем он приказал подготовить шкуры мулов. Прибитые к краю нижней площадки башни, они почти полностью защищали людей, толкавших ее к стене. Шкуры были достаточно твердыми, чтобы их не могли пробить стрелы, и достаточно сырыми, чтобы не загораться от летевших со стен пылающих факелов. По пятнадцать с каждой стороны башни, они были хорошим щитом. После того как очередная осадная башня занимала боевую позицию, шкуры перевешивали на следующего «плохого соседа», и так далее. И настал день, когда солдаты устремились вверх по лестницам, собрались на площадках и под глухое уханье баллист ринулись на стены. Небо потемнело от стрел.

Сарацины, чей лагерь находился среди окрестных холмов, два раза во время этой атаки пытались ослабить давление на город отвлекающими ударами с тыла, и дважды Ричард, с удовольствием применяя свою любимую боевую тактику, рассеивал нападавших. Это, несомненно, приводило в отчаяние осажденных, и на восемнадцатый день после завершения строительства подъездных путей они спустили флаги и прислали парламентеров для обсуждения условий капитуляции.

В благоговейной тишине городские ворота открылись и снова закрылись, выпустив троих парламентеров. Двое из них были сарацинскими эмирами в тюрбанах и белоснежных одеждах, а третий — франк с сильно выгоревшими волосами, почти такими же светлыми, как мои. На нем был длинный, почти до земли, алый плащ, такой яркий в лучах сиявшего солнца, что больно было на него смотреть. Когда парламентеры выходили из ворот, он шел, чуть поотстав от сарацинов, но когда они уже приблизились к месту, где стоял Ричард, наблюдавший за медленным приближением исполненных достоинства эмиссаров, внезапно вырвался вперед, упал на колени к его ногам и, схватив протянутую ему руку, склонил над нею голову. Выглядело это очень многозначительно и красноречиво.

Будь Ричард более мудр, тактичен или просто достаточно хитер в самом простом смысле этого слова, он послал бы за другими предводителями или сделал широкий жест, пригласив парламентеров в шатер, где от пустяковой простуды лечился Филипп. Но он подозвал к себе Хьюберта Уолтера и старого графа Альженейского, и с этими двумя людьми, которым доверял больше, чем другим, единолично принял капитуляцию гарнизона и единолично же продиктовал условия. Человек в плаще поднялся на ноги, выпрямился и с достаточно высокомерным видом взял на себя обязанности переводчика. Было условлено, что гарнизон Акры — около двух тысяч четырехсот человек без оружия — будет обменян на такое же число христиан, находившихся в плену у сарацинов. Пока христиане не будут возвращены, сарацины останутся в гарнизоне в качестве заложников.