Однажды вечером, после очередного невероятно пышного обеда, когда никого из сотрапезников нельзя было назвать достаточно трезвым, эрцгерцог, невысокий смуглый толстяк, сильно напоминающий вставшую на задние ноги свинью в превосходном костюме, подошел к Беренгарии и положил ей на колени умопомрачительно великолепную нитку жемчуга. Если бы надеть ее на шею, она достала бы до колен. Превосходные жемчужины — одна к одной — были прекрасны. Эрцгерцог произнес одну из своих пространных речей, которая сводилась к тому, будто Исаак посылал ей это ожерелье, сознавая, что оно абсолютно недостойно прикосновения к прекраснейшей во всем христианском мире шее, и все же надеясь на то, что принцесса по доброте своей примет его. Положение было затруднительным. Отец, державшийся последние несколько дней весьма свободно, несомненно, все видел и слышал. Все сколько-нибудь влиятельные при дворе гости смотрели на него. Как ни странно, эрцгерцог опустился перед Беренгарией на колени.

Принцесса медленно перебирала пальцами жемчужины. И, помолчав, проговорила: — Жемчуга бесподобны. Совершенно бесподобны. Они слишком прекрасны и слишком ценны, чтобы украшать чью-то шею, кроме шеи императрицы. Я прошу вас, ваше высочество, бережно хранить это ожерелье до того дня, когда его сможет надеть императрица Кипра. — Она собрала жемчуга в пригоршню и вложила их в руки эрцгерцогу. Эти слова не были ни отказом, ни обещанием. И ни к чему ее не обязывали.

Когда мы остались с ней вдвоем в ее комнате, она сказала:

— Если бы я надела ожерелье — а он только того и ждал, — оно стало бы веревкой, за которую козу тянут на рынок!

— Ты превосходно вышла из положения, — согласилась я. — Но перед отъездом все равно они потребуют ясного ответа: да или нет. Это неизбежно, Беренгария…

— И я отвечу «нет»! Отцу. А он передаст им мой ответ. Не понимаю, почему я должна сказать это эмиссарам прямо в лицо. Отец знает, что либо я выйду замуж за Ричарда Плантагенета, либо останусь старой девой, а если ему угодно играть в эту игру с посланцами Исаака, то он не осудит меня, если я тоже включусь в нее. Ему известно мое мнение, а мне — его, но поскольку он хочет держаться в рамках приличия, я также должна, по возможности, оставаться в этих рамках. К тому же, что бы ни говорил Диагос, ты же знаешь, Анна, что от Блонделя до сих пор нет никаких известий. Вот и еще один день прошел, а письма все нет!

— Боюсь, что, когда мы его получим, в нем будет сказано, что рыцарь женится на леди. И что тогда, Беренгария?

— Я скорее умру, чем выйду замуж за императора Кипра или за какого-то другого мужчину. Отцу это известно. Он думает, что сможет уговорить меня, подкупить нитками жемчуга и задобрить льстивыми речами. Он очень ошибается.

Пришел день, когда отец после ужина послал за Беренгарией. Мы ужинали все вместе в большой зале и были, казалось, довольны и веселы. После доводившей до пота жары, обильной еды и возлияний в будуаре нам показалось очень холодно, и Пайла предложила выпить на ночь горячего поссета, а Матильда принесла кирпичи, раскаленные в печке, чтобы согреть нам постели. Мы пребывали в состоянии той полной расслабленности, которая приходит по возвращении с какого-нибудь утомительного публичного раута.

— Скажи его величеству, — наставляла она пажа, принесшего записку от отца, — что я скоро приду. Пайла, погоди ты со своим поссетом. Я выпью перед тем, как пойти к отцу. Матильда, принеси мне белое платье и газовую вуаль. Кэтрин, пожалуйста, сапфировое ожерелье! Да, пусть Бланко приготовит фонарь.

И мы с ней ушли в спальню.

— Ну, вот и настала минута, — вымолвила она. — Придется повторить ему все снова. Я надеялась и молилась… — Беренгария резко повернулась, яростно заколотила сжатыми кулаками в каменную стену и выкрикнула: — Великий Боже, неужели недостаточно того, что я уже перенесла?

Я взяла ее за плечи и оттащила от стены.

— Смотри, ты ссадила руки.

Действительно, на белой коже проступили капельки крови. Беренгария резким движением вытерла руки о домашнее платье и внезапно впала в безмятежное спокойствие. Она стояла как статуя, пока ей расчесывали волосы, надевали новое платье и оправляли прозрачную вуаль. Когда вошла Пайла с поссетом, Беренгария сказала:

— Прощальный кубок, Анна, — и улыбнулась мне, осушив бокал.

Никогда она не была такой красивой и никогда больше не выглядела так после того вечера. Новое белое платье ей сшили из дамасского шелка, привезенного дедом с Востока. На белом как мел фоне сияли кремово-белые розы. Газовая вуаль окружала голову туманной дымкой. Эту ослепительную белизну смягчали только черные волосы, наполовину скрытые газовым облаком, свежая розовая помада на губах, иссиня-черные глаза и ресницы да сапфиры вокруг шеи. Беренгария была словно высечена из мрамора — или из глыбы льда.

В сопровождении Бланко она вышла из комнаты. Мы проводили ее взглядом, повернулись к камину, выпили свой поссет и погрели ноги, протянув их к огню. Завязался оживленный разговор. Пайла с Кэтрин были совершенно уверены в том, что принцесса вернется к нам помолвленной. Императрицей Кипра.

— Да и пора бы уже, — заметила Матильда, сновавшая взад и вперед с горячими кирпичами. — Если бы ее мать, да упокой Господь ее душу, была жива, миледи давно была бы замужем.

— Но такого стоило подождать, — рассудительно произнесла Пайла, — «Императрица Кипра» — это звучит!

— Император преклонного возраста, толстый, — напомнила Кэтрин, — и уже был женат.

— Значит, опытный, покладистый и не слишком пылкий, — возразила Пайла.

Они долго болтали, пока не начали зевать от усталости.

— Ложитесь спать, — сказала я, — а я подожду принцессу. Сегодня моя очередь быть при ней.

Дамы запротестовали — им хотелось остаться, чтобы поздравить Беренгарию. Но время шло, поссет был выпит, и огонь в камине угасал. Наконец Кэтрин с Пайлой отправились спать, а мы с Матильдой остались в будуаре.

Старуха быстро уснула, да и я уже почти дремала, когда раздался стук в дверь. В будуар вбежал один из пажей отца, запыхавшийся, с пылающими щеками, и выкрикнул, что его величество зовет меня и никого другого, притом немедленно.

— Даже в ночной рубашке, если вы уже легли, — уточнил он.

Матильда, разбуженная его криком, спросила, что случилось, и когда я сказала, что меня звал король, предположила:

— Ах, они, наверное, пьют за здоровье и счастье нашей красавицы. Жаль, что ее бедная мать не дожила до этого дня. Выпейте глоток и за меня, ваша милость.

Но я с тревогой думала о том, что меня ожидает, предполагая, что найду Беренгарию в слезах, а отца в ярости. Я кликнула Бланко и позволила ему проводить меня до апартаментов короля — его мрачных, суровых апартаментов, доступ в которые я тем не менее считала своей привилегией, поскольку отец высоко ценил возможность своего уединения. В его кабинете обсуждались только государственные тайны или узко семейные вопросы. Он казался необитаемым и в сочетании с голыми каменными стенами, каменным же полом и строгой мебелью выглядел мрачным и угрожающим.

Войдя, я увидела отца на коленях в дальнем конце комнаты, спиной ко мне, с опущенной головой. Беренгарии вообще не было видно. На в какой-то момент мне пришла в голову смешная мысль, что, исчерпав все доводы, он принялся молиться и послал за мной, чтобы молиться вместе. Но подойдя ближе, я поняла, почему его поза столь необычна, — на полу перед ним лежала распростертая Беренгария. Мне показалось, что она была без сознания. Очевидно, моя единокровная сестра израсходовала все доводы и либо действительно упала в обморок, либо притворилась из тактических соображений. До чего же своевременным, уместным и полезным может оказаться обморочный припадок у женщины.

Секундой позже я поняла, что ошиблась. Грудь нового белого платья Беренгарии была забрызгана кровью, как и концы газовой вуали, а отец краем длинного рукава вытирал кровь, непрерывно сочившуюся из длинной узкой раны на ее шее. Услышав мои шаги, он повернулся ко мне. Его искаженное серо-зеленое лицо выражало полное смятение.

— О, Анна! Боже мой… посмотри сюда…

Я подумала, что Беренгария разозлила его, и он ударил ее ножом, оказавшимся у него в руке. На столе стояла ваза с красными зимними яблоками, и одно из них, наполовину очищенное от кожуры, лежало у самого края стола.

Мне нравятся сюжеты, связанные с насилием, но в жизни я стараюсь с ним не встречаться. А кровь вызывает во мне отвращение, я не могу даже слышать это слово или видеть его написанным, и мысль о том, что отец в гневе пустил кровь своей Беренгарии, своей любимице, была для меня ужасна. Но она тем не менее лежала на полу, вся в белом, как прекрасная жертва какого-то ритуального жертвоприношения, а руки отца походили на руки мясника.

— Послать за Ахбегом? — проговорила я тихим, нетвердым голосом.

— Я уже послал. Сразу же, как только это случилось. Он должен сейчас прийти. О Господи, она умрет. Пошли за ним еще кого-нибудь, Анна, или сходи сама. Я убью этого старого дьявола, если он не поторопится. — . Он обмотал руку другим рукавом и стал снова вытирать кровь.

К тому времени я уже поняла, что кровь, насколько бы она ни была отвратительна и страшна, не била ярко-алой струей, как бывает при опасных для жизни ранах, и, двинувшись к двери, сказала об этом отцу. Открыв дверь, я едва успела прикрикнуть на пажей, собравшихся неподалеку в коридоре, как увидела пляшущее на сводчатой стене пятно света от фонаря и услышала звук быстрых шаркающих шагов. В тот же момент на повороте коридора в сопровождении пажа появился Ахбег.

— Он там, — показала я пальцем через плечо.

Ахбег одной рукой держал руку пажа, а другой ощупью опирался на стену.

— Не пускай сюда никого, — сказал отец, и я в дверях отпустила пажа, подала старику руку и ввела его в комнату. Ахбег подозрительно огляделся, сощурив подслеповатые глаза.