Одеваясь к обеду, я слышала, как люди возятся в коридоре, и спросила помогавшую мне Джинни о том, что происходит. Она ответила, что Манро переносит вещи Питера в комнату, расположенную напротив моей.

— Зачем? — спросила я.

Когда Джинни сообщила мне, что комната эта является будуаром по отношению к той, которую я занимаю, лицо мое окрасилось румянцем. Только тут я поняла, что моя спальня предназначалась для супружеской пары. Она была очень большой, и в ней стояла широкая кровать под балдахином на четырех столбиках.

Поднимаясь по лестнице, я пыталась понять, каким образом сумею спуститься вниз, на свидание с Тимом, и что произойдет, если он будет ждать меня час за часом, но я так и не приду.

«Бедный Тим!» — подумала я, понимая, что должна как-то ухитриться и пробраться к нему.

Нам нужно было столько сказать друг другу, столько обсудить, столь многое мне хотелось услышать.

Я не намеревалась раздеваться, но решила снять обеденное платье и надеть то, в котором днем ходила к венцу. И, переодевшись, я как раз убирала платье в шкаф, когда в дверь мою постучали.

«Это Питер! — подумала я. — И что же мне теперь делать?»

Я все еще стояла в нерешительности, когда стук повторился, и ручка двери повернулась. В мою комнату вошел Питер.

— Разрешишь войти и пожелать спокойной ночи?

— Конечно.

В камине горел жаркий огонь, и, пройдя по комнате, я села на пол перед ним.

— Ты получил разрешение деда остаться еще на одну ночь? — спросила я.

Опустившись в уютное кресло, Питер протянул руки к огню.

— На мой взгляд, нам следовало бы придерживаться первоначального плана. Мне пора вернуться к работе.

Мне хотелось вступить в спор, настоять на своем — из-за Тима, однако я вдруг поняла, что лучше не делать этого. Тим говорил о том, что собирается отпроситься в Лондон — так что я могла встретиться с ним и позже. Но в данный момент я чувствовала, что пока не способна справиться со сложностями, возникшими из-за появления Тима.

«Вернуться сюда будет несложно, — подумала я. — Всегда можно сослаться на желание повидать деда, и как знать, может, я сумею приехать сюда и одна».

— Пусть будет по-твоему, — проговорила я вслух, — если тебе кажется, что так будет лучше.

— Не очень-то похоже на медовый месяц, правда? — задумчиво проговорил Питер. — Быть может, впоследствии мы сумеем устроить его себе уже по-настоящему.

Последние два слова он произнес с многозначительной интонацией, я поняла, что он имеет в виду, и покачала головой.

— Я все еще хочу, чтобы мы пока оставались друзьями.

Питер взял мою руку.

— И я, Мела, хочу быть другом тебе, но все же помни, что я люблю тебя!

— Конечно же я этого не забуду.

На мгновение мы оба примолкли.

— Боюсь, что из меня получится очень ревнивый муж.

Я внутренне напряглась, но, постаравшись говорить как можно непринужденнее, спросила:

— Почему ты так думаешь?

Пальцы Питера дрогнули на моей руке.

— Потому что я уже ревную тебя. Я не могу спокойно видеть, как на тебя смотрят другие мужчины. О, я понимаю: ты настолько очаровательна, что они не могут воспротивиться собственной природе, но ты принадлежишь мне, и я хочу удостовериться в том, что ни ты, ни кто-то еще не забудет об этом.

Я испугалась. В голосе Питера слышались угрожающие нотки.

— Ты спешишь и торопишь меня, — проговорила я. — И это человек, который всегда советовал мне не торопиться?! А теперь вдруг все наоборот.

— Но это ты сказала мне, что хочешь «торопиться со страстью». Помнишь, Мела, как ты сказала мне эти слова, когда мы возвращались в Глазго?

— Но я не имела в виду это, — попыталась вывернуться я.

— А я имею в виду именно это, — проговорил Питер.

Он наклонился ко мне и, обвив рукой, привлек к себе, так что я оказалась на коленях возле его кресла.

— Мела, — шепнул он, — неужели мне придется ждать так долго?

— Ну, пожалуйста, Питер!

Внезапно выпустив меня, он поднялся на ноги и застыл, повернувшись ко мне спиной и глядя на огонь.

— Пожалуй, я пойду спать. Доброй ночи!

Он направился к двери. Не думая о последствиях, я воскликнула:

— Только не уходи подобным образом!

— Если я не уйду сейчас, то не уйду никогда, — мрачно ответил Питер.

Вернувшись ко мне от двери, он поднял меня на ноги и прижал к себе.

— Не надо дразнить меня, Мела. Если рискнешь на это — предупреждаю: ты играешь с огнем. Я люблю тебя и безумно хочу тобой обладать. Я хочу быть с тобой благородным, хочу быть ласковым, но, если ты зайдешь слишком далеко, потеряю контроль над собой. И наделаю такого, о чем мы оба будем впоследствии сожалеть. Спокойной ночи.

Склонив голову, он поцеловал меня. Поцелуй его был полон обжигающей страсти. Вопреки всему, что я чувствовала к Тиму, поцелуй Питера взволновал меня. Нечто в глубинах моего естества откликнулось на этот поцелуй. Остаться равнодушной было выше моих сил.

На мгновение я припала к Питеру, возвращая ему поцелуй, однако резким, едва ли не грубым движением он оторвался от меня и не оглянувшись вышел из комнаты.

Я замерла на том месте, где стояла, приложив пальцы к губам, щеки мои горели. Я еще раз убедилась в том, что человек, за которого я вышла замуж, оказался не тем, кем я его себе представляла и которому симпатизировала. В глубине души я уже понимала, что такому Питеру — человеку, ставшему моим мужем, — нельзя симпатизировать: его можно только любить или ненавидеть, полумеры невозможны.

И, сделав над собой усилие, я постаралась обратить свои мысли не к Питеру, а к Тиму. Дорогому Тиму, которого я любила так долго — который был для меня буквально всем… «И остается всем», — напомнила я себе.

Я вспомнила проведенные вместе годы, те счастливые времена, когда мы использовали любой предлог, чтобы встретиться, вспомнила жаркие летние дни, когда, окунувшись в Дорвале, мы отправлялись дальше, в Сент-Эндрюз: купаться, ходить под парусом и играть в теннис; годы, приносившие нам бесконечную радость, беспечное веселье и безоблачное счастье просто потому, что мы были вместе.

«Неужели кто-то или что-то, — спрашивала я себя, — может повлиять на мои чувства к Тиму?»

Тим был моей половинкой. Жизнь без него казалась мне невозможной. Разве я не поняла этого, когда оставила родной дом, где все вокруг напоминало мне о его присутствии, когда, мечтая о смерти, плыла через Атлантический океан?

Я вспоминала все наши забавы, разговоры о нашем общем жилище, о котором мы так часто мечтали вместе, — об уютной квартирке на Шербрук-стрит[9], или, если мы сможем позволить его себе, — о домике на Кот-де-Нэж[10], откуда открывается такой прекрасный вид и где можно завтракать на балконе над кронами деревьев. «Комната с видом…» — как часто вспоминала я слова этой популярной песни, казалось, созданной специально для нас с Тимом. Да, Тим стал частью меня самой, а вот Питеру никогда не стать моей половинкой. Я чувствовала, что Тим принадлежит мне, а я ему, точно так же, как дети неразрывно связаны со своими родителями.

Милый Тим! Мне вспомнилось его изумление при нашей нежданной встрече, как сперва побледнело, а потом раскраснелось его лицо, как целовал он меня во тьме оружейной комнаты… И все же, оставшись в своей спальне в одиночестве, я чувствовала, что поцелуй Питера становится между Тимом и мной.

Прежде меня так никто не целовал. И я испугалась того, что сделал со мной этот поцелуй, того, что он пробудил во мне.

Часы на каминной полке показывали половину двенадцатого.

«Ждать еще долго», — подумала я и принялась беспокойно ходить по комнате. Интересно, когда заснет Питер. Что, если он тоже не может уснуть и, услышав мои шаги, последует за мной вниз по лестнице? Дом этот стар, половицы скрипят под ногами, но, с другой стороны, — стены-то толстые.

Несмотря на страх и волнение, ничто в тот момент не могло повлиять на мою решимость встретиться с Тимом, снова увидеть его, поговорить с ним. Дело было не в том, что я хотела этого, скорее, мной двигало чувство долга. Я ощущала, что в долгу перед ним. Но с другой стороны: с какой стати — ведь, в конце концов, это Тим скверно обошелся со мной. И тут я поняла, что случилось.

Должно быть, эта девица, эта самая Одри Герман, кем бы она там ни была, приворожила его к себе. Он попал в новые для себя условия, он усердно работал и столь же усердно играл — как требует его природа. В отличие от Питера, он никогда не умел осторожничать — посмотреть, куда прыгаешь, сосчитать до десяти прежде, чем открывать рот — словом, делать все так, как нам советуют еще в детстве.

Тим горяч и порывист. И, повинуясь минутному влечению к этой Одри Герман, он решил, что пришла к нему новая большая любовь. И он, увлеченный ею, разорвал нашу помолвку.

Теперь я могла понять, какое отчаяние он ощутил, когда пришло отрезвление и он понял, что подлинные чувства его остались неизменными и что он по-прежнему любит меня.

Я решила, что смогла правильно разобраться в его ситуации, однако это никак не помогло мне разрешить мою ситуацию. Расхаживая по своей спальне, я пришла к выводу, что трудности моего положения не уменьшаются, а напротив — увеличиваются.

Наконец часы пробили двенадцать, потом стрелка неторопливо подползла к четверти первого. Я привернула лампу, стоявшую на моем умывальном столике, взяла электрический фонарик и очень осторожно приоткрыла дверь своей спальни. Дверь скрипнула, и, задержав дыхание, я застыла на месте, а потом заметила, что под дверью напротив нет светлой полоски.

Тихо, на цыпочках, я начала красться к лестнице.

Глава шестнадцатая

Едва ли мне удастся когда-либо забыть, каким длинным показалось мне расстояние между моей спальней и большой гостиной замка. Каждый скрип лестницы под ногой, каждый шаг казались мне пистолетным выстрелом, и к тому времени, когда я наконец добралась до двери гостиной, мне уже казалось, что я успела поседеть от напряжения и страха. Я осторожно повернула ручку двери и увидела, что Тим уже ожидает меня у камина. Дед, конечно, уже по привычке привернул все огни, отправляясь спать, однако языки пламени, все еще плясавшие на углях, кое-как освещали пространство перед камином.