— Какое письмо? — удивилась я.

— Которое я отправил тебе несколько дней назад. Впрочем, едва ли ты могла получить его. Я послал его в Лондон.

— Конечно же нет. Или ты думаешь, что, получив его, я бы смогла так изумиться, увидев тебя здесь?

— Но ты ведь рада мне, правда?

Я уже собралась ответить ему, но вдруг вспомнила — Питер! Я отшатнулась от Тима, пытаясь собраться с мыслями, вопреки отчаянно колотящемуся сердцу, которое стремилось выпрыгнуть из груди.

— Подожди-ка, Тим, — сказала я. — Давай начнем сначала.

— Отлично, только, Мела, мне нужно столько рассказать тебе. Пойдем, сядем где-нибудь и облегчим наши души. Но ты ведь рада видеть меня, правда?

— Я удивлена.

— Я спрашивал тебя не об этом. Так как ты не получила моего письма, то не знаешь, что в нем. Но, я вижу, ты все злишься на меня, так ведь?

— Злюсь? Я и не думала на тебя злиться.

— Так что же тогда, — продолжал настаивать Тим, несколько смутившись. — Понимаешь, Мела, со всей этой глупостью… с Виннипегом, покончено раз и навсегда.

— Ты имеешь в виду эту Одри Герман? — спросила я ледяным голосом, отметив про себя, что имя его девицы мне удалось произнести с трудом.

— Конечно же! Я был таким дураком — и прекрасно понимаю это — и, когда узнал, что ты уехала, готов был задать себе настоящую трепку за то, что был таким идиотом. Я люблю тебя, Мела, и всегда любил.

Я молча взирала на него, не очень понимая, о чем он говорит, не в силах поверить в то, что я вижу все это не в каком-то фантастическом сне, готовая в любой момент пробудиться. Тим говорит мне такие слова! Те самые, которые я так хотела услышать, о которых в слезах ночь за ночью молилась. И вот наконец я услышала их теперь, когда я уже целый час замужем за другим человеком!

Вероятно, я должна была ощутить всю сладость отмщения — теперь, когда я могла причинить ему такую же боль, какую сама испытала в Монреале, когда я выслушивала слова, рушившие мое счастье, мою жизнь, мое будущее. Теперь настал мой черед… Но слова почему-то не хотели сходить с моих губ. Я была способна только стоять и смотреть на Тима, ощущая себя беспомощной дурой — словно девчонка, забывшая свою роль на школьном концерте.

— После нашей последней встречи произошло столько всего, — говорил Тим. — Но, Мела, я никогда не поверю в то, что ты могла подумать, что я забыл о тебе, что ты мне безразлична. Ах, дорогая, прости меня! Это была всего лишь ошибка, глупая, нелепая ошибка. И когда я понял, каким дураком оказался, было уже слишком поздно. Ты отправилась в Англию, а я готовился к погрузке. Но мне нужно рассказать тебе все. Пойдем же… пойдем куда-нибудь, где можно поговорить в этом мрачном доме!

Он взял меня за руку, и тут наконец я смогла стряхнуть с себя оцепенение.

— Подожди! Сперва мне нужно кое-что сказать тебе.

— Тебе не нужно ничего говорить, — перебил меня Тим, — кроме единственной вещи, которую я хочу слышать, — что ты все еще любишь меня и что я прощен. O Мела, моя дорогая! Глупо было подумать, что кто-то может стать между нами! Мы с тобой всегда были друзьями, друзьями с самого детства, правда?

Он вновь обнял меня за плечи и страстным, но грубоватым движением склонил мою голову на свое плечо. Привычный наш жест — я всегда таким образом дразнила его, утверждая, что он неуклюж, как медведь. Иногда мы даже ссорились из-за этого — если я только что уложила волосы и была готова выйти из дома.

Но сейчас не было ни гнева, ни смеха, мои глаза наполнились слезами.

— Не надо, Тим, не надо!

— В чем дело, милая? — воскликнул он. — Ты сама на себя не похожа! И не надо смотреть на меня такими печальными глазами. Какая невероятная, немыслимая удача привела меня сюда! А я-то прикидывал, как скоро смогу попасть в Лондон, выпросив увольнительную у своего начальства — я все потом расскажу тебе. И вот я нахожу тебя здесь, совсем рядом с нашим аэродромом.

Он вдруг умолк.

— Господи, ну конечно! Какой же я тупица! Твой дядя носил фамилию Макфиллан, так ведь? Этот замок, должно быть, принадлежит ему или твоему деду?

— Деду, — пробормотала я, едва сдерживая слезы.

— Ну и ну, — продолжал Тим. — Правильно говорят: мир тесен. Случилось же попасть именно в эту точку Британских островов! Просто божественная удача! A я-то думал, что ты сейчас в Лондоне, за сотню миль отсюда! Итак, все хорошо, что хорошо кончается, — не так ли?

Он пылко обнял меня, и тут я наконец смогла проговорить:

— Тим, я вышла замуж.

Он не проронил ни слова, но я ощутила, как он напрягся и медленно убрал руки с моих плеч. Слова полились с моих губ торопливым и сбивчивым потоком. После первого взгляда на потрясенное лицо Тима я просто не могла найти в себе силы посмотреть ему в глаза.

— И как, по-твоему, я могла догадаться, что вообще когда-нибудь увижу тебя? — спросила я. — Ты объяснился со мной так решительно и уверенно. Тогда, в Монреале, ты разбил мое сердце, Тим. Я пришла в отчаяние, едва не сошла с ума от горя. Вот почему я отправилась в Англию.

Я расплакалась и продолжила сквозь слезы:

— Мама решила, что мне лучше уехать; она телеграфировала дяде, и он пригласил меня к себе. Я послала тебе телеграмму. Я подумала, что, если я все-таки небезразлична тебе, ты не отпустишь меня, приедешь за мной и увезешь домой. Ох, Тим, почему ты этого не сделал?

Голос мой дрогнул, какое-то мгновение я не могла говорить. Слезы струились по моим щекам, но я даже не пыталась вытереть их.

— Именно тогда, получив твою телеграмму, я окончательно понял, как сильно люблю тебя и как боюсь тебя потерять, — проговорил Тим. — Ее вручили мне как раз тогда, когда мы поднимались на борт. Я не имел никакой возможности что-нибудь предпринять, а ты уже отплыла. Ты послала телеграмму в лагерь, и я получил с опозданием на целые сутки.

— Что ж, теперь слишком поздно.

— Кто этот человек? — спросил Тим дрогнувшим голосом. — Давно ли ты познакомилась с ним и зачем тебе понадобилось выходить за него в такой спешке?

— У меня было много причин, — только и сказала я. — Впрочем, что толку теперь говорить об этом?

— Что ж, видно, я это заслужил. Сам виноват — отказался от собственного счастья… Ну а теперь, полагаю, мне остается лишь одно — вести себя пристойно и пожелать тебе счастья.

Я молчала, и Тим вдруг схватил меня за руку, так что мне стало больно.

— А ты любишь этого человека? — спросил он. — Действительно любишь?

Должно быть, ему хватило одного взгляда на мое лицо, чтобы понять ответ, чтобы увидеть слезы, туманившие мои глаза, прочитать смятение, гнездящееся в сердце.

— Ты не любишь его! — произнес он торжествующе. — Не любишь! Ты, как и прежде, любишь меня.

В этот самый момент я услышала чьи-то шаги. Меня охватила паника; не следовало попадаться кому бы то ни было на глаза в эту минуту, и я обернулась в поисках убежища. Увидев дверь в ружейную кладовую, я бросилась к ней. Тим последовал за мной. Мы закрыли за собой дверь и замерли во тьме, прислушиваясь к шагам проследовавшим в большую гостиную.

— Что нам теперь делать? — чуть слышно спросил Тим.

— Мне надо поговорить с тобой, — в отчаянии проговорила я.

Тут, в полной темноте, Тим протянул руку и привлек меня к себе — так близко, что я слышала, как бьется его сердце, и ощущала на щеке его прывистое дыхание.

— O Мела! — шепнул он, полным волнения низким голосом, — разве я могу расстаться с тобой?

Я понимала, что обязана сопротивляться ему, и тем не менее не могла этого сделать. И пока я собирала силы для сопротивления, губы мои ощутили прикосновение его губ. Сопротивляться было невозможно. Я понимала только одно: что снова счастлива, что Тим целует меня и что — выйди я замуж за сотню мужчин — все равно буду любить Тима.

«Именно этого мне и не хватало», — подумала я.

Однако я была слишком потрясена, чтобы ощущать радость и слишком возбуждена, чтобы чувствовать свою вину. Я знала лишь то, что нахожусь во власти неизбежности, что Тим вновь вернулся в мою жизнь и что у меня нет сил бороться с собственным сердцем.

— Мела! Мела! — вновь и вновь повторял он мое имя в промежутках между поцелуями; а потом мы снова услыхали шаги и замерли, щека к щеке, ожидая, когда они снова затихнут.

— Нам надо обсудить все это, — сказала я, едва осмелившись заговорить.

— Какой в этом смысл? — воскликнул Тим. — Я хочу забыть обо всем, кроме того, что нашел тебя и что ты любишь меня.

— Не говори так! — сказала я и, уже произнося эти слова, подумала, что едва ли вообще есть смысл в разговорах. Какой в них толк, что могли они изменить? Я вышла замуж за Питера, вышла окончательно и бесповоротно, и факта этого не мог отменить никто — даже Тим.

— Мы не можем оставаться здесь так долго, — в отчаянии проговорила я. — Меня, наверно, уже ищут.

Я услышала, что Тим вздохнул, почувствовала, как он провел рукой по лицу, и приняла решение.

— Слушай, Тим. Мы должны держать втайне наше знакомство.

— Почему?

— Потому что я хочу видеть тебя. Потому что, ох, не могу тебе этого объяснить, но это станет невозможным, если Питер — мой муж — узнает все о тебе. Понимаешь, я сказала ему, что люблю другого. И если он узнает, что ты оказался здесь, то сделает все возможное, чтобы воспрепятствовать нашим встречам. Мы не сможем ни на что надеяться, ни теперь, ни в будущем, если он поймет… — я умолкла. — Как ни ужасно это звучит, но я не могу не видеть тебя, Тим, просто не могу! И не могу объяснить это кому-то еще.

— Я понимаю тебя, конечно же понимаю. Послушай, дорогая, никто не знает о том, что я здесь. Я выскользну за дверь и объявлюсь уже официально.

— Тебе надо позвонить в колокольчик, — посоветовала я. — Там сбоку нащупаешь длинную висячую цепочку.