Когда он наконец появился, я была уже настолько встревожена, что забыла буквально обо всем, увидев его целым и невредимым. Я уже успела перебрать в уме все возможные варианты того, что могло случиться с ним — авария по пути или встреча с вражеским самолетом, — и, должно быть, мое воображение вырвалось из-под контроля, ибо меня уже буквально трясло от напряжения.

Я чувствовала себя заточенной в замке, несчастной принцессой из сказки, ожидавшей своего спасителя — рыцаря Питера.

Глупая, конечно, и старомодная мысль, однако от этих древних стен веяло драмой и романтикой — и не проникнуться этой атмосферой было просто невозможно.

Проведя в замке целые сутки, все двадцать четыре часа, я поняла, почему мама убежала с любимым. Родившись и живя в самом обычном сельском доме, она бы, наверное, поступила более разумно; но здесь, в этом старинном замке, сами стены требовали от нее решительности, отваги и изобретательности.

Все Макфилланы были людьми отважными, все готовы были блеснуть личной храбростью. Я понимала теперь и дядю Эдварда, наперекор светским условностям разделившего свою жизнь с Рози Хьюитт.

Как я уже говорила Питеру, подобные поступки требуют такой же отваги, как сражение с врагом на поле брани, и дядя Эдвард, вне сомнения, унаследовал бесстрашие своих предков. Мамочка и та не была исключением из семейных традиций, и, как мне кажется, та же отвага является одной из главных черт моего характера.

Тем не менее это не умалило моей тревоги за Питера и ощущения того, что ответственность за его сегодняшний риск лежит на мне.

Словом, когда он появился, я искренне обрадовалась. Я сидела рядом с дедом в большой гостиной, когда он вошел в дверь.

Мы оба поднялись на ноги.

— Питер! — воскликнула я. — Что случилось? Я так волновалась!

— Мне очень жаль, Мела, — ответил он.

Но, похоже, он скорее радовался, чем сожалел, на мгновение он крепко сжал мои руки, потом он подошел к деду.

— Надеюсь, что я не доставил вам беспокойства, сэр.

— Отсутствие новостей уже хорошая новость, — ответил дед. — Но вот эта самая молодая особа всячески старалась нажить первую седину.

— Я польщен, — проговорил Питер, посмотрев на меня.

— Вы получили брачную лицензию? — спросил дед.

— Она у меня, — ответил Питер.

— Тогда чем скорее состоится венчание, тем лучше.

С этими словами старик поднялся, пересек гостиную и позвонил в колокольчик. Появившемуся в двери Манро было приказано привести священника. Мы с Питером молчали.

Он смотрел на меня, и на какой-то момент я ощутила внезапный страх, сердце мое словно стиснуло. Неужели настал миг моего с ним бракосочетания?

Однако мне нашлось чем его удивить. Узнав в то утро, что я выхожу замуж, Джинни Росс извлекла из старого сундучка с приданым такую чудесную кружевную накидку, какой мне в жизни своей видеть не приходилось. Она рассказала мне, что вещь эта существует в семье не одно поколение и что девушки рода Макфилланов шли в ней к венцу, а каждого новорожденного Макфиллана при крещении накрывали ею. Конечно же она хотела, чтобы я надела ее, и сначала я решила было отказаться, потому что у меня не было подходящего к кружевной накидке платья, но на лице старушки отразилось такое огорчение, что я поняла, что нарушение традиции расстроит не только ее, но и деда.

Тогда я принялась рыться в своих чемоданах и обнаружила, что среди прочих вещей захватила с собой, как говорят американцы, «платье хозяйки»[8]. Его привезли мне из Нью-Йорка, белое платье из атласа с вышитым узором из синих и серебряных листьев. Я часто носила его дома, но могла и выйти в нем к обеду.

Забавно было идти к венцу в таком наряде, но кружевная накидка будет смотреться на нем отлично. За прошедшие годы она приобрела пергаментный оттенок, так что снежно-белое платье никак не сочеталось с ней.

Пока священник разговаривал с Питером, я скользнула наверх. Там меня уже ждала Джинни, платье лежало на постели, а кружевную накидку она держала в руках. Пока я переодевалась, она что-то твердила мне мягким шотландским говорком, потом со слезами на глазах приколола накидку и отступила, бормоча благие пожелания и благословения.

Спускаясь по дубовой лестнице, я ощущала смущение и неловкость. Дед с Питером ждали меня в зале и, как только я появилась на лестнице, устремили на меня взгляды. Я спускалась неторопливо, держа в руке молитвенник, по словам Джинни принадлежавший моей матери. До слуха моего донесся голос деда:

— Наша порода! Макфиллановская!

Понятно было, что лучшего комплимента от него получить невозможно. На Питера я не смотрела, хотя чувствовала, что он смотрит на меня. Я вдруг почувствовала себя маленькой застенчивой девочкой, и мне вдруг захотелось убежать из замка… Мы шли длинными коридорами, они вели из замка к часовне. Когда мы оказались у двери, дед повернулся ко мне и предложил свою руку, и так, вдвоем, мы неспешно прошествовали к алтарю по проходу между сиденьями.

Древняя часовня встроена в сам замок; но так как единственная церковь в округе сгорела около десяти лет назад, ее посещают и местные жители, многим из которых, по словам священника, приходится преодолевать несколько миль по вересковым пустошам, чтобы посетить воскресную службу.

Сегодня здесь никого не было, только мы с Питером, дед, Манро и Джинни Росс, они были свидетелями нашего бракосочетания.

Я видела часовню при дневном свете, но теперь шторы затемнения на окнах были задернуты, и свет давали только свечи, стоявшие на алтаре и в большом канделябре из кованого железа, подвешенном к потолку. Такое освещение создавало ощущение таинственности, и я почти физически ощутила, что это крошечное помещение окутывает удивительная и чудесная атмосфера, освященная верой людей, когда-либо молившихся здесь.

Священник начал венчальную службу. Я взглянула на Питера и увидела на его лице строгое выражение и уже знакомую мне решительность, но, когда настало время брать меня за руку, я ощутила в его прикосновении волнение.

Тем не менее свои обеты он произносил ровным голосом, в то время как я говорила их негромко и взволнованно.

Священник благословил нас, и мы отправились в ризницу, чтобы сделать официальную запись. Когда следом за нами в ризницу вошла Джинни, я поцеловала ее и познакомила с Питером. Он говорил с нею очень ласково, а она все рассказывала о том, какой красавицей была моя мама и как всем им не хватало ее.

Потом мы вышли из ризницы, обменялись рукопожатиями с семейством Манро, и на сем церемония завершилась. Возвращаясь из часовни, я все вертела кольцо на пальце. Меня удивило уже то, что Питер вспомнил о нем и нашел время купить.

Казалось, что говорить не о чем, и потому я молчала, хотя мне так хотелось узнать, что думает Питер и не испытывает ли он те же самые чувства, что и я, — волнение и какое-то ощущение нереальности происходящего, как будто все происходит не со мной, а с другой особой, испытывающей странные и незнакомые чувства.

Когда мы вернулись в гостиную, дед распорядился, чтобы Манро принес нам бутылку портвейна, дабы выпить за наше здоровье. Дворецкий, надо думать, ожидал подобного распоряжения, так как почти немедленно явился с подносом, на котором стояли две бутылки — виски и старинного портвейна, какого, по словам Питера, в наши дни нельзя купить ни за какие деньги.

В гостиную вошел священник, и вместе с дедом они выпили за наше здоровье, а потом мы выпили друг за друга, на чем маленькая церемония завершилась, и разговор пошел более естественным образом.

Питер красочно рассказал о своем полете в Лондон, происходившем при весьма неблагоприятной погоде.

Затем я сказала, что мне надо подняться наверх и переодеться.

— Я просто боюсь испортить эту чудесную кружевную накидку, дедушка, — сказала я. — Более очаровательной вещи мне еще не приходилось видеть. Носить такую — особая честь.

К моему удивлению, дед обнял меня за плечи и сказал:

— Сегодня ты еще больше украсила ее, но смотри не подведи тех, кто надевал ее до тебя.

Он нагнулся и поцеловал меня в лоб. Слезы уже наполняли мои глаза, и не задумываясь я произнесла:

— Жаль только, что мамы нет сегодня с нами.

К моему удивлению, он ответил:

— Да, ей следовало бы находиться здесь.

Я ощущала, что одержала огромную победу, и, взбегая по лестнице в свою спальню, радовалась тому, что эти слова доставят мамочке больше радости, чем что-то еще.

Я не успела провести в своей комнате и минуты и как раз снимала с головы накидку, как в дверь постучали.

— Входите, — сказала я, решив, что это Джинни, но это был Питер.

Войдя, он притворил за собой дверь.

— У меня есть подарок для тебя, Мела, и я хочу немедленно вручить его.

— Подарок! — воскликнула я. — Как это мило! И что же это?

Вместо ответа он вложил в мою руку небольшой розовый футляр. Открыв его, я увидела внутри очаровательное кольцо с огромным синим сапфиром посреди россыпи мелких бриллиантов.

— Ох, Питер! Какое чудо!

— Это, если можно так выразиться, подарок задним числом — кольцо как символ нашей помолвки, хотя она и оказалась столь невозможно краткой.

Я надела кольцо на палец и подняла руку, чтобы полюбоваться им.

— Минуточку! — проговорил Питер. — Ты нарушаешь мои права.

— То есть?

— Право надеть это кольцо на твой палец.

Взяв меня за руку, он снял с пальца кольцо.

— Значит, я опять поступила неправильно? — спросила я шутливо.

— Неправильно, — согласился он.

Питер поднес мою руку к губам, поцеловал палец, на котором уже красовалось обручальное кольцо, и надел на него кольцо с сапфиром.

Я молчала, восхищенно глядя на кольцо. И вдруг Питер обнял меня и привлек к себе.