Белва Плейн - Рассвет

– Чем я могу вам помочь? Скажите, почему вы не хотите сказать? Вы никогда не жалуетесь, держите все в себе.

Он увидел, как поднятые к нему глаза заволоклись слезами.

– Да, наверное так и есть. Я словно заперла себя на замок, но как я могу раскрыться? Все так смешалось… и все так изменилось… Смерть Бэда… Говорят, что он умер сразу…надеюсь, что он не страдал… сожалею о нем… Но я его не любила. Он был добр ко мне и любил наших мальчиков, но он не был честен со мною. И я не была честной, жила с ним, не любя. Я восстанавливала свою душу музыкой и любовью к сыновьям. Что теперь станет с моими сыновьями? – Она замолчала, отступила от него и вытерла слезы. – Вы, наверное, шокированы, что вдова в таких обстоятельствах делает подобные признания?

– Вот именно – в подобных обстоятельствах. Нет, я не шокирован. – Обняв рукой за плечи, он привлек ее к себе.

Объятие было нежным, это был порыв сострадания, а не любви, но у нее глухо застучало сердце. Если она не отпрянет… Она отпрянула. Да, это не только сострадание. Но разве возможно что-нибудь здесь и сейчас, когда на письменном столе лежит куча конвертов с траурной каймой и ненадписанными еще адресами… Когда мальчики еще так остро переживают потерю отца… Когда Ральф и Том стали злейшими врагами…

Он прочитал ее мысли. Отпустив ее, он прошептал:

– Настанет время, Лаура… Настанет время…

Вечернее небо уже стало темно-голубым; она проводила его до дверей; оба молчали. Он поцеловал ее в щеку и быстро пошел по дорожке.

Она пошла к дому.

Летняя ночь наполнилась стрекотанием насекомых, воздух был теплым, как щека ребенка. Лаура стояла у дверей дома, спокойная и задумчивая, глядя на заросли кустов у ограды, которые в сгущающейся темноте казались таинственным лесом.

В субботу ночью Том вскочил с постели и зажег свет. Три часа ночи. Уже воскресенье, в час дня явятся эти люди. Вся орава, как говорила тетя Лилиан. Вспомнив своих теток и их словечки, которые в детстве ему изрядно поднадоели, он вдруг затосковал по этим старым женщинам, настоящим американским леди. Они были бы на его стороне. Черт возьми, он удерет из дому.

Довольно с него, довольно! Конечно, он низко поступит с мамой, но он никогда не огорчал ее, и на первый раз она должна его простить. Да она и сама виновата перед ним. Он же видит, что между нею и Маккензи, этим ублюдком, который толкает его к Кроуфильдам, что-то есть. Есть, он это чувствует. Мама сама говорила, что у него, Тома, сверхъестественное чутье на чужие секреты.

Он положил в сумку свои лучшие брюки в обтяжку и красивую рубашку. Сегодня вечером он с Робби пойдет в ресторан. Он сложил пачечку банкнот, сунул их в карман и задернул молнию. Потушил свет и хотел выйти, но вспомнил про белого медведя. Взяв его под мышку, он тихо спустился по лестнице, прислушиваясь, но из спален мамы и Тимми не донеслось ни звука.

Он взял в гараже машину Бэда. Бедный Бэд…

Ключ от дома у него был, и, открыв дверь, он поднялся по лестнице, нашел комнату и постучал.

– Кто там? – послышался сонный голос.

– Белый медведь! – прорычал он. Она открыла дверь, и он бросил в нее мишкой. Она засмеялась, потом брызнули слезы радости, и они вместе упали на кровать. Он ласкал ее щеки и перебирал волосы, кровь звенела у него в ушах. Ее руки обвились вокруг его шеи.

– Боже, как мне тебя не хватало! Боже, как я тебя люблю. Томми, мы сто лет были в разлуке!

Ее гибкие пальцы расстегивали пуговицы, тянули, сдергивали одежду, и вскоре они уже ласкали обнаженное тело, – и Том, и она лежали голые на одеяле. Сначала он словно со стороны видел, как сплетаются тела, руки, ноги, прежде чем погрузиться во тьму, – опустив веки, он неистово прижался к ее губам. Он открыл глаза и, увидев влажный блеск ее глаз, прижался к ее груди и провалился в сладкую черную тьму.

Весь день они провели в кровати: спали, занимались любовью и снова спали. Вечером они проснулись отдохнувшие, бодрые и счастливые – и умирающие от голода. Из комнаты выходить не стали, сварили кофе и поели пончиков.

– Чему ты улыбаешься? – потягиваясь, спросила Робби.

– Тому, что ты у меня такая красивая, прелестная, да еще и умница. Я счастлив.

– Сколько времени ты у меня останешься?

– Еще ночь, потом пойду к себе, распакую вещи. Запишусь на лекции и семинары.

– Нам предстоит важная работа в этом году. – Робби вдруг заговорила серьезно. – Будем помогать на выборах Джиму Джонсону. Он к нам обоим хорошо относится. Это очень, очень важно!

– Я согласен, – сказал Том.

Озабоченный взгляд Робби смягчился, она посмотрела на Тома сочувственно и сказала:

– Я не хочу омрачать наш день, но позволь мне сказать, как я за тебя переживала. Тимми так серьезно болел, а потом – ужасная смерть твоего папы. Это ужасно, ужасно! Виновника стоит сжечь живьем. Без суда и следствия, просто сжечь живьем.

Том мрачно кивнул.

– И я хочу тебе сказать, что тоже многое пережила, но выкарабкалась, так что ты не падай духом. Все проходит. У меня был разлад в семье, и брат сел на иглу, я просто с ума сходила. А потом справилась. И ты придешь в себя, хотя теперь тебе трудно поверить в это.

Он собрался с духом и с трудом выговорил:

– Робби, я должен тебе что-то сказать.

Она не расслышала:

– Правда, чудесная комната? – спросила она его в третий или четвертый раз.

Он понял, как много значит для нее этот только что обретенный приют, она ведь жила в бедности, и вот впервые – своя, по своему вкусу убранная комната.

– Робби, сколько ты платишь за комнату? Я ведь тоже ее жилец и буду платить свою долю.

– Я согласна, но твои средства позволяют? Ведь положение твоей семьи, наверное, изменилось.

– Нет, я могу платить и буду.

– Ты такой добрый, Том. И подарки делаешь чудесные. Медведя я назову Том Младший. У-у, какие у него сладостр-растные глаза!

– О, Робби! Я хотел бы всегда быть здесь с тобой, в этой комнате! – воскликнул он.

Что-то в его интонации напугало ее, она уронила медведя и уставилась на Тома.

– Что с тобой? Что с тобой? – встревоженно спрашивала она.

– Я в отчаянии, – сказал он. – У меня большие проблемы.

– Расскажи мне. Я тебе помогу. Его ладони вспотели, губы пересохли.

– Ты, наверное, слышала, что иногда в больнице могут перепутать новорожденных и ребенок попадает не в ту семью?

– Да, я читала о таком случае в газете, а может быть в журнале.

Ему показалось, что какой-то комок подступил к горлу, он выпил воды.

– Ну, – пробормотал он, – не знаю как сказать.

– Что такое? – Глаза Робби округлились, она тревожно спросила:

– Так это с тобой случилось? Ты был подменен?

Он опустил лицо в ладони.

– Да.

Последовало долгое молчание. Когда он поднял голову, она плакала.

– Бедный мой мальчик… Бедный мальчик… Не говори больше об этом… Потом, когда сможешь…

Она прижалась к нему щекой, он почувствовал, как дрожат ее мокрые ресницы, почувствовал ее сострадание и понял, что может ей все рассказать. Всю эту немыслимую историю…

– Подумай, какая ирония судьбы – вестником был Ральф Маккензи. Именно он! – окончил Том свою повесть, которой она внимала, не шевельнувшись, не сводя с него взгляда, словно зачарованная.

– Да, – кивнула Робби. – Этот тип создан для роли недоброго вестника. Но, Бог Всемогущий, какая судьба! Прожить девятнадцать лет и вот однажды обнаружить, что занимаешь в мире чужое место! – Она сжала пальцы в кулачок, так что даже побелели суставы. – Не могу себе представить, что ты почувствовал. Не могу представить себя на твоем месте.

– Самое странное, – я не чувствую, что был не на своем месте…

– Скажи, как это приняли твои… родители? Отец? Наверное, такое известие может свести с ума!

– Мама, конечно, была потрясена, но она стойкая. Скрывала от меня слезы, пыталась успокоить. Ты маму не знаешь, но можешь себе представить, как себя ведут подобные женщины. Ими восхищаешься, и в то же время их спокойствие и выдержка могут свести с ума.

– А отец?

– Ну, это другой характер. Реакция была патетическая. Он отказывался признать это. Последние слова, которые я от него услышал:

– Это – коварный обман, Том! Они тебя хотят одурачить, не верь им!

Робби наморщила лоб:

– А что, если он был прав?

– Как бы я этого хотел! – вздохнул Том. – Нет, исключено. Проделаны все анализы крови, исследование ДНК… И какое-то новейшее обследование, знаешь, которым установили, что сожженные кости принадлежат русскому царю и его семье. И есть результаты всех анализов, сделанных парню, который умер от той же болезни, что у нашего Тимми. Ну, парень моего возраста, которого они, те родители, считали своим сыном. Значит, это он был братом Тимми, а я – нет. Отец, конечно, на самом-то деле не обманывался. Просто не мог примириться.

– Думаешь, потом он примирился бы?

– Как знать? Да нет, конечно, вынужден был бы примириться.

– А ты – примирился, Том? Ну, насколько возможно с этим примириться. Я хочу сказать – самый страшный шок уже позади?

Он нагнулся и отбросил волосы, закрывшие ее нежное лицо, искаженное волнением.

– Много дней я мучился, и каждое утро чувствовал, что лучше бы мне не просыпаться. Но я надеялся, что ты мне поможешь пройти через это, Робби.

– Том, мой Том, как же ты страдал!

– И это еще не все. – Он уже говорил спокойно, чувствуя, что рядом с ней к нему возвращается его оптимизм. – Эти люди хотят, чтобы я их признал – ну, не знаю, чего именно они еще захотят… Пока только признания.