Фордайс никак не отреагировал на слова юноши. Обратившись к Лауре, он спросил, знала ли она о членстве мужа в клане.

– Папа сказал, – ответил за Лауру Том, – что ничего не говорил маме, так как знал, что она не одобрит. Она не одобряет, не одобряла даже то, что он поддерживал Джонсона.

Фордайс сердито посмотрел на Тома.

– Может, ты позволишь матери говорить самой за себя?

От этого резковатого замечания у Лауры снова подступили слезы к глазам. Она вдруг осознала, как выглядит со стороны: жалкая растрепанная женщина в халате, новоиспеченная вдова с двумя сыновьями, один из которых слабый и больной, второй – непокорный. В глазах Фордайса она увидела жалость.

– Том, – твердо сказала она, – не перебивай, пожалуйста. Я оказалась в сложном положении, и мистер Фордайс пришел мне на помощь.

Фордайс посмотрел на нее с благодарностью.

– Значит, вы ни о чем не подозревали.

– Нет. Он всегда говорил, что не интересуется политикой.

Фордайс кивнул.

– Это вызовет брожение в деловых кругах. Боюсь, многие уважаемые люди попадут под подозрение. Поневоле задумаешься, узнав, что под балахоном и колпаком скрывается человек с положением Тайсона. Впрочем, – отрывисто добавил он, – сейчас вас это мало заботит. Я хотел узнать, не надо ли мне сообщить кому-либо о случившемся и избавить вас от лишних хлопот? Вашим тетушкам, например.

– Нет, я не собираюсь посылать телеграмму в Египет или где они там сейчас находятся и до смерти пугать их. Не буду портить первое в их жизни путешествие.

– Значит, вы сами обо всем договоритесь. Отпевание, наверное, состоится в церкви Фостера?

– Да, Бэд туда регулярно ходил. – Как такое вообще могло быть? Бессмыслица какая-то – состоять в клане и посещать церковь, проповедующую прямо противоположные идеи.

– Я с удовольствием позвоню ему от вашего имени. Сам я посещаю церковь в другом конце города, но Фостера хорошо знаю. Мы вместе учились в подготовительной школе, он был классом младше меня. Собственно говоря, я позвоню ему прямо сейчас. Думаю, вам поможет, если вы сегодня же с ним поговорите.

– Спасибо. Мне бы очень этого хотелось.

Том и Тимми тоже нуждались в разговоре с сильным доброжелательным человеком. Тимми, сидящий с широко открытым ртом – ртом Бэда – был похож на беспомощного птенца.

Спору нет, Фордайс был любезен и вежлив, но в его равнодушных коротких фразах невозможно было почерпнуть утешение. «Наверняка он предпочел бы избавиться от таких клиентов, как мы», – подумала Лаура. Второй раз всего за несколько недель Райсы взвалили на него работу, которая была ему не по душе.

В этот момент Тимми вскочил, вскрикнув так пронзительно, что остальные подпрыгнули.

– Что случилось с Графом, Том, Граф тоже умер?

– Граф? – недоуменно повторил Фордайс.

– Его собака, – Лаура вопросительно посмотрела на Тома, который беспомощно развел руками.

– Он стоял рядом с папой.

– Значит, они и его убили? – взвизгнул Тимми.

– Да, – Том крепче прижал Тимми к себе. – Я привез его домой. Я подумал, мы сможем похоронить его на заднем дворе.

Тимми вырвался из рук брата.

– Где он? Я хочу увидеть его, – потребовал он.

Из кухни прибежала Бетти Ли.

– Нет, золотко, – вмешалась она, – тебе не надо на него смотреть. Я видела его и, думаю, будет лучше, если ты запомнишь его таким, каким он был.

Но Тимми уже бросился мимо нее к выходу. Лаура услышала, как хлопнула задняя дверь, услышала протесты Тома и Бетти Ли и, наконец, плач Тимми, увидевшего тело Графа, которое Том оставил рядом с фургоном.

– Он еще такой слабый, – испуганно пробормотала она. – Только что из больницы. Это для него слишком сильное потрясение.

– Забот у вас выше головы.

Фордайс тут же пожалел о своем банальном замечании. Но он не умел утешать и не знал, как себя вести, когда речь шла о «человеческих проблемах». Он был адвокат, обученный распутывать сложные узлы, и только. Он постарается помочь в преодолении кризиса, который наверняка возникнет на фирме «Райс и сын», оставшейся теперь и без главы, и без старшего менеджера.

Он был рад, что ему, по крайней мере, до сих пор удавалось скрывать от репортеров историю с Кроуфильдами. Лауре только не хватало, чтобы газеты растрезвонили о ней на весь свет. Бедная женщина. Он вздохнул с облегчением, когда в дверь позвонили и вошел Фостер.


В полночь Лаура и Том все еще сидели в библиотеке со священником. Врач, с которым Фостер переговорил по телефону, посоветовал дать Тимми горячего молока и сразу же уложить его в постель. Бетти Ли удалось увести его, несмотря на его возражения, и теперь он спал.

– Я помню тебя, каким ты был в первом классе воскресной школы, – сказал Фостер Тому. Он и сам уже так устал, что говорил тихим слабым голосом. – А почему, ты думаешь, я запомнил именно тебя из всех прочих детей и помнил все эти годы? Ну, во-первых, потому, что ты был очень способным мальчуганом, а во-вторых, потому, что я очень хорошо знал твоих родителей. Они всегда живо интересовались делами общины, принимали во всем активное участие.

– Вот этого-то я и не понимаю, – воскликнула Лаура. – Как Бэд мог… и подумать только, его отец был священником.

– Религия, на которой воспитывался Бэд, совсем не та, что исповедуем мы с вами, – спокойно ответил Фостер. – В том захолустье, где он рос, религия была с адским душком.

– Но вести двойную жизнь все эти годы, – и Лаура стиснула руки, словно умоляя Фостера объяснить ей, как такое возможно.

– К сожалению, Лаура, Бэд не исключение.

Том, ерзавший в кресле, пытаясь сдержать себя в присутствии священника, в конце концов не выдержал и дал выход своему гневу.

– Вы оба говорите об отце так, будто он был каким-то чудовищем. Как вы можете так о нем говорить? Ты, мама, особенно. Я не верю тому, что слышу.

– Я ни разу не сказала, что он чудовище. Он был моим мужем. Но то, во что он верил – оружие, кровь, ненависть, – действительно чудовищно. Ненавидеть человека только за то, что он не такой, как ты! А ведь у каждого из нас есть право жить на этой земле.

– Нет! Это все чепуха. Люди не равны, одни лучше, другие хуже.

– Мы ничему подобному не учили тебя в воскресной школе, Том, – вмешался Фостер. – Я читал кое-какие программные документы клана, написанные вроде бы с верой в Бога, но это ересь, вот что это такое на самом деле. Я поражен, что ты сам этого не видишь, – закончил он.

– Я не сказал, что верю в клан, – Том чувствовал себя обнаженным под взглядами двух пар глаз, смотревших на него одновременно с сожалением и осуждением. Он чувствовал себя мучеником, принимающим муку ради Бэда. «Мой отец», – подумал он и продолжал: – Но одни люди лучше других. От этого я не отступлюсь. А те, кто убил моего отца… – Его гнев перерос в ярость. – Я выясню, кто это сделал, и замучаю его до смерти.

– Я понимаю, Том. Да, я понимаю, – все так же спокойно сказал Фостер. – Но это ничего не решит, лишь внесет в твою жизнь новую боль.

У Лауры исказилось лицо. «Боль, – подумала она. – А Фостер ведь ничего не знает о той боли, что уже вошла в жизнь Тома».

Том встал.

– Извините меня, но я больше не могу разговаривать. Пойду наверх. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, доктор Фостер.

Лаура и Фостер безнадежно посмотрели друг на друга. Больше говорить было не о чем, и Фостер ушел, а Лаура пошла запереть двери на ночь.

У кухонной двери она вдруг почувствовала желание побыть на открытом пространстве, вдохнуть свежего воздуха, и шагнула за порог. Если бы не свет, льющийся из кухни, она бы споткнулась о коробку, лежавшую на ступеньках. То, что осталось от Графа – тошнотворное месиво внутренностей и шерсти, было положено на аккуратно постеленный кусок цветастого кретона, отрезанный от какого-то старого чехла для мебели, хранившегося на чердаке. Наверняка это было делом добрых рук Бетти Ли, подготовившей Графа к похоронам утром. «Бедный Тимми, – подумала Лаура. – О, бедный Тимми».

А затем наступил ужасный момент. «Собака находилась рядом с Бэдом, – вспомнила Лаура, – когда это случилось. Значит Бэд был так же раздавлен, изувечен… Эта картина запечатлелась в мозгу Тома, он будет помнить ее до конца дней своих».

Она почувствовала позыв к рвоте и бросилась к кустам за гаражом, где ее вырвало. Потом она некоторое время стояла, дрожа, и смотрела на великолепие ночного неба, всегда так вдохновлявшее Тома. Но равнодушная, бескрайняя высь не давала ни ответов на вопросы, ни утешения ее душе, и она ушла в дом.

Ночь тянулась долго. В голове у Лауры блуждали беспорядочные мысли, которые перескакивали с одного на другое как глупый щенок, преследующий кого-то в траве. Впрочем, если присмотреться повнимательнее, то, возможно, в этом кажущемся беспорядочном преследовании обнаружится некий повторяющийся рисунок. Лаура раскинула руки. Простыня была гладкой и прохладной; раньше Бэд всегда согревал ее своим телом. Никогда больше не будет он спать в этой кровати. Странно было думать, что он лежал здесь прошлой ночью, не подозревая, что это его последняя ночь.

Бэд не обижал ее. Он не знал ее по-настоящему, но относился к ней хорошо. Она вспомнила, как он добивался ее, как сумел подладиться к ее дому и ее семье. Молодой человек, стремившийся всем угодить. И все это время он вел двойную жизнь, и его вторая жизнь была низкой, отвратительной, преступной. Наверное, ей было бы легче перенести его измену.

Прямая и неподвижная, сама похожая на труп, она лежала, уставясь в потолок. Если бы не было этой смерти – какое ужасное слово, – как бы все сложилось у них в дальнейшем? «Осталась бы я с ним?» – подумала Лаура. Если бы Бэд не погиб и она узнала бы о его членстве в ку-клукс-клане, смогла бы она жить под одной крышей с таким человеком? «Едва ли», – ответила сама себе Лаура. А если бы все шло так, как в последние недели, после того как они узнали о Томе и Питере – Питере Кроуфильде, копии Тимми, ее Питере, – что бы тогда она сделала?