– Памятник установят до конца этого года, – сказала Маргарет.

Могила находилась под огромным дубом, и они молча сели в его тени, погруженные каждый в свои мысли. «Брат Тимми», – с горечью думал Том.

– Он любил музыку, – внезапно нарушил молчание Артур. – Ральф сказал нам, что вы играете на рояле, вам будет интересно узнать, что Питер всегда стремился попасть на концерт, если мы приезжали в город, где выступал крупный оркестр. Он знал биографии многих композиторов, мог отличить манеру одного дирижера от другого.

«Скоро они сделают из этого парня святого. Парень моего возраста, разница между нами всего в один день. Другая и ее муж держатся за руки, а на меня смотрят так, словно ожидают, что я вот-вот засмеюсь или заплачу, и я отворачиваюсь. Мам, ради всего святого, забери меня отсюда…»

– Вы проделали длинный путь, – заговорила Другая. – Давайте вернемся домой и перекусим.

– Нам пора возвращаться, – ответила Лаура.

– Сейчас всего четверть второго. Успеете перекусить перед дорогой. Кроме того, приедут мои родители, они хотели познакомиться с… со всеми.


В доме, когда они туда вернулись, находились три новых человека. «И этим необходимо меня рассмотреть», – подумал Том, увидев направленные на себя взгляды. Этими тремя были Фрида, бабушка, пожилая женщина с обесцвеченными волосами и коричневыми морщинистыми руками, постаревшая копия Другой; Альберт, дедушка, усатый человек, говоривший с сильным акцентом, и кузен Мелвин, ничем кроме своего большого носа не примечательный. «Все сходится», – подумал Том, глядя на нос.

Повторилась утренняя сцена – пристальные взгляды, слезы женщин, медленная с запинками речь людей, потрясенных невероятностью ситуации. К счастью, Маргарет быстро пригласила всех к столу.

– Мы с Холли сыграли партию в шахматы, пока вас не было, – объявил кузен Мелвин, ни к кому конкретно не обращаясь. – Потом она накрыла на стол. Как раз вовремя.

Столовая представляла собой просторную комнату. Все в ней – от полированного стола из тикового дерева, вместительного гармонирующего со столом серванта, стульев в китайском стиле до японских светильников – было новым. Одна стена почти целиком была занята окнами, и солнце заливало всю комнату.

На столе стояли салатницы с куриным, картофельным и зеленым салатами, вазы с фруктами, заливное, тарелки с горячими рогаликами и кексами. Лаура была поражена. Сколько же времени потратила Маргарет, чтобы все это приготовить.

– Накладывайте себе и рассаживайтесь, где хотите, – сказала Маргарет.

Лаура села рядом с Томом, а по другую сторону от него устроился кузен Мелвин. Аппетита у нее не было, но она все же наполнила свою тарелку, чтобы хоть как-то сгладить впечатление от невежливости Тома, который демонстративно ни к чему не притронулся.

– А ты, Том, совсем ничего не хочешь? – спросила Маргарет.

– Спасибо, нет.

Он знал, что они стараются не смотреть на него, но не могут удержаться. Неужели они думали, что он не замечает взглядов, которые они исподтишка бросают на него? Он не обращал на них внимания и не поднимал головы до тех пор, пока они не вернулись к своим тарелкам и своему словно заранее отрепетированному разговору, и тогда принялся в свою очередь рассматривать собравшихся.

Все они – старик с сильным акцентом, хорошенькая девушка с браслетами и старуха, говорившая что-то слезливым голосом – вызывали у него презрение.

– Мы так его любили, – говорила старуха. – Он был на редкость терпеливым, никогда не жаловался.

– Мама, не надо, – вмешалась Маргарет.

– Он был очень добрым мальчиком. Здесь он был счастлив. Я не могу смотреть на его рояль… его рояль…

– Мама, пожалуйста, не надо.

Старая дама всхлипнула.

– Ты права. Извините, мне действительно не следовало…

«Ах, сколько эмоций из-за этого их драгоценного Питера, – подумал Том. – Потащили маму наверх смотреть его комнату, повезли на кладбище. Свалились как снег мне на голову и хотят разрушить мою жизнь. И надеются, что я буду сидеть тут и вести с ними светский разговор и есть их пищу. Не буду я с ними разговаривать. Не буду и все тут».

И он с презрением посмотрел на Артура. «Сморчок какой-то по сравнению с Бэдом. Я люблю своего отца», – мысленно воскликнул он и ощутил самую настоящую боль в сердце. Напряжение было невыносимым.

Маргарет нутром чувствовала, в каком смятении находится Том. «Голова у бедного парня должно быть идет кругом. Его матерью все эти годы была Лаура, чудесная женщина. Что могу значить для него я? Захочет ли он когда-нибудь поближе узнать нас? О нем хорошо заботились, его хорошо воспитали. Я заметила, как он отодвинул для Лауры стул. Между двумя передними зубами у него крошечная щелочка, как и у Холли. Сможем ли мы лучше узнать тебя? Бедный Том. У меня самой голова идет кругом».

«Не нужно было оставаться на ленч, – думала Лаура. – Мы все чувствуем себя неловко. Но они руководствовались самыми добрыми побуждениями. Они хорошие люди, сразу видно. Родители мягкие и деликатные. И девушка очень симпатичная, умненькая, ясноглазая, такая женственная с этим рюшем на воротнике и позвякивающими браслетами. Старики тоже культурные люди. У ее отца такой образный язык, хотя и говорит он с сильным акцентом. Здесь рос мой ребенок. Он сидел на одном из этих стульев». Она проговорила, как бы размышляя вслух:

– Когда я в первый раз увидела фотографию Питера, мне показалось, что он близнец Тимми.

Том пришел в ярость. С трудом он сдержал готовые сорваться с языка слова. «Нет! Тимми мой брат, мой, ты слышишь? Он любит меня, я учу его играть в бейсбол, плавать, я забочусь о нем, я все знаю о его лекарствах, и о кислородной подушке. Я, ты слышишь?»

Он бросил на Лауру гневный и одновременно страдальческий взгляд, которого она не заметила.

Зато заметил Артур. «Трудное Лауре предстоит пережить время, прежде чем все как-то уляжется. – Артур внимательно наблюдал за ней. – Прекрасный образец нордического типа. В старой Европе она могла быть бы герцогиней, изящной и элегантной. Муж был совсем другим – недалекий «старина Бэд», по словам Ральфа. Да, – размышлял Артур, – Том рос, испытывая на себе диаметрально противоположное влияние. Конечно, ему все случившееся представляется каким-то безумием. А какой ужас, какое смущение он должен испытывать». Но еще Артуру казалось, что он угадывает в Томе настоящую ненависть. Дай-то Бог, чтобы он ошибался. Он хотел любить этого своего сына.

Внезапно разговор резко оборвался, словно никто не мог больше придумать ни одной фразы. Альберт попытался заполнить тягостную паузу. Он с живым интересом проговорил:

– До ноября осталось каких-то два месяца. По словам Ральфа, они идут вровень.

– Ральфу предстоит выдержать настоящее сражение, – вставил Мелвин.

– Он справится, – ответил Альберт. – У Ральфа под бархатной оболочкой стальной каркас. Он жесткий парень.

– Отец имеет в виду жесткость в хорошем смысле, – пояснил Артур, обращаясь к Лауре. – Ральф наш давнишний друг, мы его хорошо знаем и, могу вас заверить, такого чудесного человека редко встретишь.

Лаура улыбнулась.

– Я давно решила голосовать за него. Я впервые узнала о нем года два-три назад, когда услышала его выступление. Мне оно понравилось. Я помню, он весьма разумно говорил о сохранении свободных земель, о правильном использовании земельных угодий и хищническом отношении к земле.

– Он родом из сельской местности, – объяснила Маргарет. – Он хочет сберечь землю для будущих поколений.

– Он хочет не только сохранить землю, – добавил Артур. – Он думает о хороших школах, хороших домах и, что самое важное, о человеческой порядочности, умении заботиться о своем ближнем. Без этого вся система полетит в тартарары. Ральф это понимает.

– Скажи это Джиму Джонсону и его сторонникам, – фыркнул Мелвин. – Замаскированные куклукс-клановцы. Впрочем, сам Джим далеко не дурак. Не следует его недооценивать. Он знает, чем можно привлечь людей на свою сторону, особенно молодежь в университетах. Да, – горячо продолжал он, – Ральфу предстоит нелегкая битва. Включите телевизор – и Джонсон тут как тут. Откройте журнал, да что там говорить, и открывать-то не надо, на прошлой неделе оба еженедельника поместили на обложке его фотографию – в восьмисотдолларовом костюме и с этой его улыбочкой пай-мальчика.

«Это уже слишком», – подумал Том. На этот раз он не смолчит, хотя до этого и решил не открывать рта и стоически вынести все испытания этого безумного дня, который он проводит в обществе абсолютно чуждых ему людей. Но этот уродливый длинноносый болтун осмелился высмеять его кумира. Пай-мальчик! Сжигающая его изнутри ярость разом вырвалась наружу, как вытолкнутая из бутылки пробка.

– Я лично знаком с Джимом Джонсоном, – начал он, – и, на мой взгляд, нашему штату, да что там штату, всей стране повезло, что на политической арене появился такой человек. Вы не понимаете, о чем говорите.

Лаура судорожно вздохнула.

– Том, что на тебя нашло? – Она оглядела сидевших за столом. – Это на него не похоже. Он никогда не был таким грубым. Я просто поражена, не знаю, что и сказать.

– А я совсем не удивлена, миссис Райс. – Все головы повернулись к Холли, которая в упор смотрела на Тома. – Я же говорила тебе, что кое-что про тебя знаю. Ты ходишь с девушкой, которая звонит людям по телефону и говорит всякие гадости, многим студентам в общежитии сует под двери записки, в которых поливает их грязью.

– Это ложь, – сказал Том.

– Нет. Брат моей подруги рассказывал, что у вас там есть целая группа таких, как ты. Поганые фанатики. Вы ненавидите всех, кроме самих себя.

«Да, нам не следовало приезжать», – в отчаянии подумала Лаура. У нее закружилась голова. Это было ужасно. Эта девушка, сестра Тома, с решительным ртом и живыми глазами, наверное, читала ту скверную газетенку, в которой он сотрудничал. Она залилась краской стыда.