Холли, стоявшая на коленях, подняла голову:

– Мы тебе не нравимся, – черные глаза сверкнули.

– Правда, не нравитесь.

– Я знаю о тебе кое-что.

Что она может знать, воображала с рюшем и украшениями.

– Меня не интересует ни что ты обо мне знаешь, ни ты сама.

Открылась раздвижная стеклянная дверь, и раздался голос Артура.

– Я на всякий случай поставил на столик у веранды графин с лимонадом. Я пойду наверх. – Дверь закрылась.

– Послушай, – горячо заговорила Холли, – мне так же не хочется с тобой разговаривать, как и тебе со мной. Но я не хочу обижать родителей, они и без того настрадались. Я принесу пару журналов, мы сядем и притворимся, что читаем. Тогда нам не нужно будет говорить ни слова. Хорошо?

– Согласен, – откликнулся Том.


Она была в комнате Питера. Одним быстрым взглядом Лаура охватила все – плакаты, книги, стереосистему, льняные занавеси на окнах – бежевые с пропущенной по ткани красной нитью. На видном месте, на комоде, стояла фотография Питера. На нем был праздничный костюм, лицо серьезное. Он был снят на фоне каких-то похожих на трубки предметов, украшенных сверху сложным металлическим орнаментом. Лаура остановилась перед фотографией.

Прошла минута или две. Потом Артур заговорил:

– Ему здесь тринадцать. Это был день его бар-мицвы. Вы знаете, что это?

– Я читала, что это что-то вроде конфирмации.

– Да, что-то подобное. Мальчик, прошедший обряд бар-мицвы, считается взрослым, он становится полноправным членом общины. Он умеет отличать хорошее от дурного, осознает заповеди своего народа, передаваемые от отца к сыну со времен Моисея…

Артур замолчал и отвернулся к окну, пряча лицо. Затем снова заговорил:

– В тот день он произнес замечательную речь, все о ней долго вспоминали. Его интересовали проблемы экологии, он создал в школе экологический клуб. Об этом он и говорил: как сыны Израилевы пришли в страну меда и молока, как они берегли землю, дарованную им Богом, как и сегодня мы должны беречь нашу планету, чтобы нашим детям досталась… – Он опять замолчал, не в силах продолжать.

Лаура поняла, что он скорбит по двум сыновьям: мальчику, которого он растил с такой любовью, гордости семьи, и другому, незнакомцу, который сидит сейчас внизу, плоть от его плоти.

Маргарет тихо объяснила:

– Там на заднем плане свитки, на которых написаны законы – первые пять книг Библии, той ее части, что вы называете Ветхим заветом. Украшения называются коронами, они – знак нашего почитания пяти книг.

– Понимаю.

Знакомое лицо, лицо Тимми, наложенное на эти странные предметы, плыло у Лауры перед глазами. Все было так невероятно, гигантское недоразумение. Повисшее в комнате молчание было каким-то звенящим.

– Расскажите мне, как все было с самого начала, – сказала наконец Лаура, – а я потом расскажу вам про Тома. Ведь именно это мы и хотим узнать.

Маргарет села и, вздохнув, начала:

– Проблемы возникли с самого рождения. Питер был очень капризный ребенок, он плакал до истерик и плакал почти не переставая. Но наш первый врач сказал, что ничего страшного в этом нет, что многие младенцы ведут себя так.

Лаура кивнула:

– То же самое мне говорили про Тимми. Вы ведь знаете про Тимми?

– Да. Ральф Маккензи сказал нам.

– Ну, а дальше?

– Потом мы переехали сюда. У отца Артура был удар, и все дела он передал Артуру. Артур в то время работал над докторской диссертацией по литературе, работу пришлось бросить, хотя он и сейчас знает больше, чем иной профессор.

– Лаура хочет послушать про Питера, а не про меня, – перебил Маргарет Артур.

– Мы обратились к другому педиатру, потом еще к одному, а Питер тем временем худел и слабел, потом заболел пневмонией, поправился, выздоровел и опять заболел. – Маргарет беспомощно развела руками. – А потом на нас обрушился этот удар, мы, наконец, узнали, что с ним такое. И тогда мы объехали чуть ли не всю страну, побывали во всех известных больницах от Миннесоты до Бостона. Вплоть до самого последнего месяца мы пытались что-то сделать, надеялись помочь нашему милому мальчику. Мы обратились к крупнейшему специалисту в Нью-Йорке, мы…

– Не нужно больше, – попросила Лаура.

Но Маргарет то ли не слышала ее слов, то ли не могла остановиться:

– Помню, о чем я прежде всего подумала в тот день, когда мы узнали, что биологически Питер не наш сын. Врач, очень душевный молодой человек, разговаривая с нами, смотрел в окно на растущее во дворе дерево. А я могла думать лишь о том, что где-то живет другой мой ребенок, и я спрашивала себя, какой он. Наверняка он похож на людей, вырастивших его, так же как Питер был похож на нас. И я подумала, что он возможно здоровый и крепкий мальчик.

– Да, – сказала Лаура, – как вы сами могли убедиться. – Теперь была ее очередь. – Наш малыш слишком много плакал в роддоме, во всяком случае мне так казалось. Я ведь по сути дела ничего не знала о детях. Но когда мы привезли его домой, он перестал плакать и вел себя просто замечательно. Думаю, что до тех пор, пока не родился Тимми, мы не отдавали себе отчета в том, какой беспроблемный у нас ребенок. Ну, а говоря о Тимми, – добавила она почти с тоской, – я могу повторить все то, что вы рассказывали мне о Питере.

«Но что же сказать про Тома, – спросила она себя, сделав паузу. – Они ведь ждут». И после минутного молчания продолжила:

– Том – хороший сын. Трудно, конечно, в двух словах охарактеризовать человека. Хороший сын. Студент. Спортсмен. Они с моим мужем, Бэдом, друзья. И Тимми повсюду ходит с ними. Том заботится о нем, он замечательно относится к Тимми. – Лаура говорила то, что приходило ей в голову, не пытаясь придать своим мыслям характер связного повествования. – Проучившись год в колледже, он, естественно, изменился. Стал более независимым. У него всегда было много друзей. Ах, я так плохо рассказываю.

Маргарет и Артур ловили каждое ее слово. Маргарет ответила первой. Очень тихо она проговорила:

– Нам, по крайней мере, ни о чем не пришлось рассказывать Питеру. Он умер, не зная правды о своем рождении. Что бы это дало, скажи мы ему правду? А вам пришлось рассказать Тому, – она вздрогнула.

– Для Тома это и так страшно тяжело, – вступил в разговор Артур, – а то, что мы евреи, усугубляет его переживания.

Лаура встретила взгляд умных серых глаз. Очевидно, Маккензи сказал им. Но перед ней, осознала она, был спокойный рассудительный человек, не склонный к глупому упрямству или детским обидам. Эти глаза требовали ответа, и она честно ответила:

– Да. Это так.

Все вздохнули. У Маргарет по щеке потекла тушь с ресниц, она стерла ее. Артур высморкался.

– Что же нам дальше делать? – спросила Лаура.

– На данный момент ничего, – откликнулся Артур. – Давайте спустимся вниз.

Через стеклянную дверь они увидели на веранде Холли и Тома. Они читали, сидя на значительном расстоянии друг от друга. Вид у обоих, когда они вошли в дом, был недовольный.

– Я приготовила ленч, – сказала Маргарет, делая героическое усилие, чтобы разрядить атмосферу. – Надеюсь, Лаура, вы проголодались.

– Не слишком, – ответила Лаура и затем как-то застенчиво спросила: – А Питер похоронен далеко отсюда?

– Нет. Мили три-четыре. Хотите увидеть могилу?

– Если можно. Если это не слишком вас затруднит.

– Конечно, нет. Мы можем поехать прямо сейчас. «Бог мой, – подумал Том, – кладбище». Но все же это было лучше, чем оставаться здесь с этой девушкой, которая не захотела поехать с ними.

Да, все было отвратительно, гораздо хуже, чем он это себе представлял. И все же, несмотря на ревность и гнев, ему было до боли жаль мать. Она покраснела и говорила отрывисто, с трудом выговаривая слова. Ему хотелось сказать ей: «Давай уедем отсюда к черту». Ему хотелось, чтобы поскорее вернулась Робби. Робби была нужна ему. С ней, по крайней мере, можно было разумно поговорить.

Они поехали на машине Лауры – дома они всегда называли ее двух-с-половинойместной. Женщины, сидевшие впереди, разговаривали без умолку. Том съежился на заднем сиденье рядом с Артуром. Со своего места ему были хорошо видны обе женщины.

Том был наблюдателен, и ему не требовалось много времени, чтобы составить мнение о человеке. Эта женщина, Маргарет, была образованной, об этом было нетрудно догадаться по ее манере говорить. Она была женщиной со вкусом. На ней было простого, как у мамы, фасона платье, но еще более модное. Том разбирался в женских туалетах, Робби научила его этому. Что ж, почему бы ей и не быть хорошо одетой, раз они владельцы универсального магазина. На руке, которую она положила на спинку сиденья, был узкий золотой браслет, а на пальце – кольцо со сверкающим темно-зеленым камнем, наверняка изумрудом. Он сравнил маму с другой женщиной. У Другой – за последние несколько минут он стал мысленно называть ее так – были такие же, как у него самого, волосы и нос с легкой горбинкой – такие носы можно увидеть на скульптурных изображениях древних римлян, например Цезаря и Цицерона. Он вынужден был признать, что внешне он куда больше похож на Другую, чем на маму.

«Мама, – молча воскликнул он, – что ты со мной сделала?» Затем, преисполняясь в душе яростью: «Зачем ты привезла меня сюда?»

Но, конечно же, это была не ее вина. Не в ее силах было помешать этому. Тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержаться от слез.

Машина въехала в железные ворота в форме арки, украшенной в центре звездой Давида. «О Господи, подумать только, куда я попал», – мелькнула у него мысль.

– Какое маленькое кладбище, – заметила Лаура.

– Нас в городе не так уж много, – объяснила Маргарет.

Они вышли из машины, прошли по гравиевым дорожкам и остановились у могилы, настолько свежей, что даже плющ на ней еще не вырос.