Светлана спросила Его, как Он может жить в одном мире с такими мерзкими тварями, как этот проклятый Николай? Как Его не коробит от близости таких людей? Как может Он спокойно сознавать, что является одним из их паршивой братии? Что Он делает здесь, среди лицемеров и извергов, самовлюбленных франтов и напыщенных ничтожеств?.. Он же не такой, как они. У Него есть эта чертова совесть, дурацкая привычка обдумывать свершенное, неумение прогнать из сердца жалость и осознание своей неправоты... С детства Он ненавидел этот мир, противился ему, бежал от него... И вот сбежал-таки... И куда? Всё туда же, всё в ту же жизнь, всё к тем же людям... Спрятал душу, испугавшись, что мир этот её сожрет. Привык думать, что всё совершаемое Его телом, не имеет никакого отношения к душе... Стал таким же точно бездушным лицемером, как и все те, кто Его окружает, а значит - ничуть не лучше того же Николая, чьей кровью забрызган пол.

Но еще Светлана попросила, чтобы Он не вздумал себя обвинять в произошедшем. Уверила, что эта история никоим образом не отразилась на её отношении лично к Нему. И всё же Его продолжало мучить чувство вины, а еще... А еще Он самому себе был противен... До такой степени противен, словно это Его руки породили те страшные синяки на теле Светланы. Обнимая свою девочку, Он всерьез боялся каким-то необдуманным движением напомнить ей о действиях того ублюдка, уподобиться ему в её глазах. Но вместе с тем в растерянном разуме Его жил еще один страх - страх, что, проявляя такую заботу, Он неизбежно внушит Светлане ложное опасение, будто она сама стала Ему неприятна после произошедшего. И этот страх был сильнее, а потому Он обнимал её как можно крепче и целовал как можно нежнее. И как можно дальше гнал от себя все эти порядком измотавшие уже сомнения, пытаясь вернуть к жизни того хладнокровного насмешника, в образе которого вольготно существовал раньше. Однако сейчас этот тип лишь изредка бросал на Него хмурые взгляды и тут же ускользал куда-то, уступая место задумчивому и совестливому оппоненту своему. Что ж... Для Светланы куда лучше продолжать общаться с двадцативосмилетним обаятельным парнем, с легкостью решающем все её проблемы и одним только видом своим внушающим уверенность в том, что всё будет хорошо. А ничего, кроме спокойствия Его маленькой Мышки, сейчас Ему интересно не было.

Вызвав уборщиков и компьютерщиков, Он несколько часов провел на рабочем месте, ожидая, когда офис приведут в должный вид, ведь в понедельник должен был вернуться Георгий Иванович. Вспомнив о деловом партнере, Он проверил, как обстоят дела с "жертвой", позвонил ему и как обычно доложил о том, что дело почти завершено, и с этого момента процесс уж точно стал необратимым - еще неделя, и всё будет кончено. Странное дело, Его голова была полностью забита мыслями о Светлане, но когда Он произнес эти слова, в сердце впилась ледяная иголка, такая же точно, какая впивалась всегда. Хотя нет... Еще более острая и длинная... И намного холоднее, чем прежние. В теле Его правила пробудившаяся ото сна душа, а потому боль от осознания того, что Он творит, стала более ощутимой и злой. Отыскавшийся попрыгунчик оказался как нельзя кстати.

Вернувшись домой ближе к вечеру, Он нашел девочку спящей на диване в обнимку с Усатой и с раскрытой книжкой под безвольно обмякшей рукой. Сегодня они никуда не пошли - только в ближайший магазин сходили за мороженым. Он сел за пианино, и Светлана пристроилась рядом, пыталась научиться "игре в четыре руки". Получалось плохо, и от этого они смеялись, шутливо ворча друг на друга и периодически опрокидываясь со скамьи на пол, забывшись в бурных выяснениях отношений, которые начинались как игривые тычки, а заканчивались уже на полу тесными объятиями и умопомрачительными поцелуями.

Впервые за десять лет Он, привыкший к одиночеству и свободе, с кем-то делил свой дом, подстраивался по чей-то жизненный ритм, считался с чьими-то желаниями и решениями. Этим кем-то была обворожительная девочка, умеющая без опаски заглядывать в Его жуткие глаза и любить Его истерзанную и сумасбродную душу... А она Его любит, - в этом Он был уверен... И пусть от такого осознания сердце сжимается в трепещущий ком, пусть... Он согласен чувствовать эту боль веками... тысячелетиями.

Глава 46.

Воздушное чудо Ее мечты

Когда каждую ночь снятся дурные сны, тебе может помочь тот, с кем ты просыпаешься. Эту простую истину Она усвоила как раз тогда, когда в очередной раз проснулась раньше Константина и любовалась его расслабленным лицом. Вот он что-то пробормотал и уткнулся носом Ей в руку. Все Ее тело тут же пробрала дрожь, и Она с трудом подавила желание прижаться к нему и начать ласкаться, как довольная ленивая кошка. Вместо этого Она замерла, глядя как по его губам расползается неуверенная улыбка, а глаза медленно приоткрываются, первым делом устремляя свой взгляд к Ее лицу... Ну а потом, собственно, ниже, ниже, еще ниже... Когда сонный, еще мутный, но уже вполне адекватный взгляд уткнулся прямо в глубокое декольте ночной сорочки, Она залилась краской и возмущенно натянула одеяло по подбородок. Он тут же пришел в себя, устыдившись и потершись колючей щекой о Ее плечо:

─ Прости, Мышонок.

Но Она уже передумала и гнала от себя глупые мысли о том, что Ей хотелось бы, чтобы он зашел дальше взглядов. Ну... По крайней мере, хоть немного! Вспомнив, как проснулась ночью от кошмара и тут же попала губами в его шею, Она опять покраснела. Не потому что смущалась... Она совершенно не стеснялась Константина, что было странно... Но в Ее обычно прохладной и спокойной душе вдруг поднялся такой всепоглощающий пожар, что Она чуть ли не корчилась в муках, заставляя себя не исследовать пальцами и губами все его тело - до последней черточки, до последнего изгиба.

С трудом отвлекшись от мыслей, Она перекатилась на спину и потянулась, искоса следя за его мягкими скользящими движениями. Константин поднялся, выгибая спину так, что та хрустнула, и улыбнулся Ей, озорно подмигивая:

─ Я тут подумал...

Она заинтересовано склонила голову к плечику, откидывая одеяло и еще раз с удовольствием потягиваясь:

─ О-о-о чем?

Тон получился каким-то томно-мурлычущим и настолько... интимным, что Она тут же полыхнула и, откашлявшись, спросила заново:

─ О чем?

Он усмехнулся, не сводя с Нее взгляда:

─ А не устроить ли нам маленькое чудо?

Это звучало настолько интригующе, что Она тут же спрыгнула с кровати, разглаживая ночную рубашку и пытаясь расплести спутанные черные кудри. Серые глаза вопросительно уставились в лицо Константину, и этот мучитель, наконец, закончил свою речь:

─ А не пойти ли нам в парк и не запустить ли воздушного змея?

─ А ты умеешь? - С искренним восторженным изумлением спросила Она, мыслями уже находясь на зеленой лужайке и сконцентрировано совмещая легкую ткань со скрещенными деревяшками.

Теплый смех Ее любимого прервал мечтания:

─ Знаешь... Ты совсем не удивляешься тому, чему в принципе должна, и так до странного изумлена тем, что я могу сделать то, что делают все дети от пяти до пятнадцати лет!

Она пожала плечами, смущенно пробурчав, что вот, например, Она сама этого не делала, и тут же мягкие пальцы коснулись Ее подбородка, заставляя приподнять бледное личико:

─ Вот и сделаем. Пусть немного позже, чем надо, но все-таки...

Затем последовал вроде бы дружеский поцелуй в губы, который совершенно случайно перерос в нечто большее, а через пять минут - ну совсем уж во что-то непотребное, так как губы Константина оказались на Ее ключицах, а Она вдумчиво покусывала краешек его уха... Как всегда затянувшиеся ласки прервала Она, шмыгнув носом и нервно натянув ночную рубашку пониже. Он все понял, осторожно прижал Ее к себе и потерся подбородком о гриву черных волос:

─ Ну, давай... Собираемся! Чтоб через час уже вышли!

И с наигранным неудовольствием покосился на часы:

─ А то где ж это видано, уже девять часов, а мы только проснулись!

Она залилась чистым серебристым смехом и умчалась в ванную - приводить Свое Величество Встрепанность в порядок.

Потом был горячий кофе и чуть горьковатые на вкус губы, и распахнутое окно, и ветер в лицо, и опять кончик его уха у Нее во рту... В общем, за час они, естественно, не управились. Но через два чинно и благородно выплыли из дома, как степенная пара... Хотя на степенную они мало походили! Она взахлеб дышала жарким воздухом, щурилась на солнце, подпрыгивала от восторга, совала деньги в руки обрадованному продавцу сложенных упаковок с воздушными змеями. Когда они, наконец-то, зашли в парк, он был полон людей. Здесь были и большие семьи, и парочки, и компании подростков, и мамы с детьми, и пожилые клубы по интересам, и заядлые собаководы, и испуганные кошки, вместе с птицами сидящие на деревьях и надсадно шипящие на стоящих внизу благодушных домашних ретриверов и овчарок.

Они с Константином долго выбирали подходящую поляну, забраковав поляны полные народу, и в конце концов нашли пологий склон, по которому как раз прекрасно гонять с воздушным змеем. Константин подстелил свою рубашку, и Она тут же бухнулась на колени, нетерпеливо вскрывая упаковку и с восторгом глядя на цветастую раскраску бумажного змея. Но Константин тут же отобрал у Неё змея, и Она обиженно насупилась, вынудив его неохотно объяснить:

─ Хочу, чтобы ты восторгалась настоящим, целым змеем, которого я тебе сейчас сделаю!

Она подулась-подулась, да и перестала, кусая костяшки пальцев и дергая себя за кончики волос. В конце концов, Константин обернулся, спрятав что-то у себя за спиной, и со смехом перехватил Ее руки, твердо намеревающиеся нащупать лежащего позади него змея. Ему пришлось выслушать возмущенные ворчания, дождаться заслуженного "чмока", и только тогда Он строго попросил Ее закрыть глаза ладонями - что она поспешно исполнила, не забыв оставить для себя щелочку между пальцами, - и тогда вытянул на всю длину руки пестрого гордого воздушного змея. Она тут же с писком кинулась его оглядывать со всех сторон, любоваться им на солнце и против солнца, а потом, наигравшись пока что смиренным змеем, кинулась обнимать Константина, как, собственно, создателя этого чуда: