«Пусть Бог простит тебя, потому что я тебя простить не могу!».

Атрет крепко закрыл глаза, вспомнив ту ночь, когда Хадасса пришла к нему в горы и сказала примерно то же самое. «Да будет на тебе милость Божья».

Он произнес проклятие, мысли в его голове путались. «Пусть Бог простит тебя». У него вырвался стон боли. С быстротой сильного зверя Атрет вскочил с дивана и схватился за перила, будто собирался перепрыгнуть через них вниз, на огороженное пространство двора. Его сердце тяжело стучало, он задыхался.

Тут до него снова донесся плач ребенка.

Отвернувшись, Атрет ушел с балкона в спальню. Тишина.

Он растянулся на постели, но по–прежнему не спал. И ничего не слышал.

Почувствовав напряжение во всем теле, Атрет вскочил с постели и направился к двери. С силой распахнув ее, он пошел по коридору и остановился над внутренним двором. Поднял голову, внимательно прислушался, пытаясь услышать что–нибудь неладное. Слышен был только плеск воды в фонтане. Кроме этого звука, ничего на огромной вилле слышно не было.

Была уже глубокая ночь. Младенцы в его селении часто просыпались в такое время, явно нуждаясь в том, чтобы их покормили. Это, наверное, Атрет и услышал.

И все же его не покидало какое–то тяжелое чувство. Что–то было не так. Он не знал, что именно, но чувствовал. Сражаясь на арене, он научился доверять своим инстинктам, и теперь тоже не мог их игнорировать.

Выругавшись, он пошел по верхнему коридору и спустился вниз по ступеням. Услышав шаги, он спрятался за угол и увидел Лагоса с глиняным светильником. Заметив Атрета, слуга вздрогнул от неожиданности и быстро направился в его сторону.

— Мой господин, я только собрался к тебе…

— Где мой сын?

— На кухне. Я как раз собрался идти посмотреть, спишь ли ты.

— Где кухня?

— Сюда, мой господин, — сказал Лагос и пошел впереди, освещая путь светильником.

— Что случилось? — спросил Атрет, подталкивая слугу, чтобы тот шел быстрее.

— Он ничего не ест. И плачет с того самого момента… с утра.

Атрет ничего не сказал. Теперь он явственно слышал детский плач, и этот звук резанул его по сердцу. Когда он вслед за Лагосом вошел в кухню, в нос ему ударил запах уборной. Ребенок лежал в колыбели. Приближался рассвет, и повар уже замешивал тесто.

Атрет подошел к ребенку и внимательно посмотрел на него.

— Он болен?

— Не думаю, мой господин, — волнуясь, сказала кормилица, сжимая руки.

— А что ты думаешь? — сердито спросил ее Атрет.

Она затряслась от страха. Ее хозяин оказался даже страшнее, чем она себе представляла, руководствуясь тем, что успела уже здесь про него услышать. Она вспомнила, как Лагос предупреждал ее, — что бы ни случилось с ребенком, вся вина будет лежать на ней. И она не решалась сказать хозяину, что ребенок может умереть, потому что хозяин отобрал его у той женщины, которая его растила.

— Младенцы очень ранимы, мой господин. Иногда они заболевают и умирают без всякой причины.

— Еще утром он был здоров.

Когда Атрет повернулся к ней, она в страхе отпрянула.

— Он не перестает плакать с тех самых пор, как Лагос передал его в мои руки, мой господин. Я сделала все, что могла, но он все равно не хочет есть.

Атрет нахмурился и снова посмотрел на сына. Нагнувшись, он взял младенца на руки. Жалобный детский плач, переходящий в крик, оказался для германца больнее любого удара меча, которых ему довелось испытать немало.

Лагос никогда не видел, чтобы его хозяин выглядел таким растерянным.

— Что нам делать? — спросил Атрет, держа сына в руках и начиная прохаживаться с ним. — Я не дам ему умереть.

— Можно было бы послать за его матерью, — сказал Лагос и тут же поправился, увидев, как Атрет взглянул на него. — Я хотел сказать, за той женщиной, которая принесла его тебе, мой господин.

Атрет продолжал прохаживаться. Он погладил мальчика по щеке, и тот сразу повернул головку и открыл рот.

— Что ты стоишь? — резко сказал Атрет. — Он же голоден. Покорми его.

Женщина поняла, что объяснять что–либо Атрету бесполезно. Она взяла ребенка, села с ним и обнажила грудь. Ребенок прильнул к соску, но тут же оттолкнул его и заплакал еще громче, а молоко потекло с его губ. Кормилица посмотрела на Атрета.

— Ты сам все видишь, мой господин.

Атрет провел рукой по волосам. На его счету было больше ста пятидесяти смертей. Неужели и смерть этого малыша тоже будет на его совести? Он закрыл глаза и отвернулся, потирая рукой шею. Оставалось только одно, что, как он считал, можно было сделать.

— Разбудите Силу, — угрюмо приказал он.

Кормилица застегнулась и положила ребенка обратно в колыбель.

— Дай его мне, — сердито сказал Атрет, видя, как быстро она складывала с себя свои обязанности. — Ты, наверное, запеленала его слишком туго. — Он сел, положил мальчика себе на колени и стал развязывать пеленки, в которые ребенка завернули так, что он был похож на мумию. Кожа у младенца была бледной, с розовыми пятнами. В грудь Атрету тут же ударила детская струйка. Отпрянув от неожиданности, Атрет выругался.

— Такое часто бывает, мой господин, — тут же сказала кормилица. — Давай, я возьму его.

Атрет не отрывал глаз от сына.

— Нет, — сказал он и криво усмехнулся. — Наверное, он сейчас сказал мне все, что обо мне думает.

В этот момент в кухню вошел Сила, по глазам которого можно было судить, что накануне он выпил немало вина и явно еще не проспался.

— Лагос сказал, что ты звал меня, мой господин.

— Отправляйся в Ефес. К юго–востоку от храма Артемиды и библиотеки проходит улица с двумя большими жилыми корпусами по бокам, — сказал Атрет. — Пойдешь в тот, что стоит с западной стороны. На втором этаже, четвертая дверь справа, живет вдова, ее зовут Рицпа.

— Это та женщина, которая вчера принесла тебе ребенка?

— Да. Приведи ее, и побыстрее.

— А она и не уходила, мой господин.

— Что? — лицо Атрета помрачнело. — Что значит не уходила? Я вчера ее сам прогнал!

— Она ушла с виллы, мой господин. Вышла за ворота и стала у дороги. С тех пор она там и оставалась.

Атрет нахмурился, испытывая одновременно боль и облегчение.

— Приведи ее.

Сила тут же вышел.

От непрекращающегося плача ребенка нервы Атрета были на пределе. Он ходил с ним взад–вперед, потом сел, продолжая держать младенца на руках. «Ну, что они там так долго?», — то и дело ворчал он, и ему казалось, что в руках он держит не сына, а кусок раскаленного угля. Наконец по коридору раздались торопливые шаги и в дверях появилась вдова.

Ее лицо было бледным и опухшим, очевидно, от холодного ветра и слез. Она вошла в кухню. Атрет приготовился к тому, что сейчас она набросится на него с упреками. Но она не сказала ни слова. Раздался только ее сокрушенный шепот: «Халев!» — когда она подошла к малышу. Сжав губы, Атрет убрал руки от ребенка, и она взяла мальчика у него с колен. Когда она прижала Халева к груди, тот ещё плакал, но его плач стал совсем другим. Отвернувшись, Рицпа сняла с головы шаль и расстегнула тунику на правом плече. Атрет увидел, как дернулись ее плечи, когда малыш стал сосать.

Кухня погрузилась в тишину.

Кормилица глубоко вздохнула, испытав огромное облегчение.

— Ребенок знает свою маму.

Атрет резко осадил ее:

— Убирайся!

Вздрогнув от испуга, кормилица выбежала из кухни. Атрет сердито посмотрел на Лагоса и Силу, кивком головы приказав им уйти тоже.

В кухне снова наступила тишина, Атрет остался наедине с вдовой, которая кормила его сына. Движением ноги он придвинул к ней стул.

— Садись.

Женщина послушно села, не взглянув на него. Она склонила голову над малышом и что–то нежно ему приговаривала.

Атрет тем временем беспокойно прохаживался по кухне, потом остановился, присев на один из кухонных столов. Стиснув зубы, он снова повернулся к вдове. Она скромно прикрыла плечо своей шалью; ребенок уютно пристроился у ее груди, этой шалью прикрытой. Он обратил внимание, как повлажнела левая сторона ее туники.

Рицпа осторожно сдвинула Халева и начала расстегивать левую сторону. Она почувствовала, что Атрет смотрит на нее, и смутилась. Потом резко повернула голову и взглянула на него.

Атрет удивился, увидев, как при этом покраснели ее щеки. Когда он в последний раз видел, чтобы женщина чего–то стеснялась? Она повернулась на стуле к Атрету спиной, и было видно, что его присутствие ее явно не радует. С другой стороны, она понимала, что Атрету, наверное, трудно теперь оставить ее наедине с его сыном.

Рицпа чувствовала, как германец пристально смотрит ей в спину. Она даже чувствовала весь жар его гнева.

— Я же велел тебе, чтобы ты уходила, — мрачно сказал он.

— Дорога у виллы тебе не принадлежит.

Он усмехнулся.

— Зато, кажется, тебе принадлежит мой сын.

Рицпа оглянулась на Атрета через плечо и увидела в его лице нечто такое, о чем, как она поняла, он не хотел бы говорить. Его губы дрогнули, а глаза заблестели, когда он взглянул на нее.

— У меня было много времени на то, чтобы подумать, — тихо сказала она.

— О чем?

— Я о тебе почти ничего не знаю. Кроме того, что у тебя была жестокая жизнь.

Его улыбка стала холодной и насмешливой.

Забеспокоившись, Рицпа отвела глаза и снова стала смотреть на Халева. Скоро он уснет у нее на руках. Такой славный, он был так дорог ей, и при этом она понимала, что чем сильнее будет держаться за него, тем больше решимости будет у Атрета отнять у нее ребенка.