Она выходит на последней остановке и тут порыв ветра, долгожданного среди этой жары, поднимает подол ее коротенького сарафанчика, она смущается, тем более что на остановке стоят мужчины, наскоро оправляет его и почти бегом спешит к дому своей учительницы, обыкновенной блочной многоэтажке. Она входит в прохладный подъезд, без помощи лифта поднимается на третий этаж -последний раз она была здесь полгода тому - нажимает бледно-зеленую кнопку звонка... Дверь открывают не сразу, она привыкла к этому, старушка уже плохо ходит, но каково же ее удивление, когда на пороге она видит незнакомого мужчину, уже не очень молодого, небритого, неопрятного. Растерянно, прерывающимся голосом спрашивает она о своей бывшей наставнице и с замиранием сердца выслушивает горький ответ: старушка умерла два месяца назад.

Сразу сгорбившись от неожиданной утраты, она медленно - совсем не так, как шла сюда! - спускается по ступеням, выходит на раскаленную улицу. Обратная дорога проходит в каком-то оцепенении. Она чувствует свою вину, хотя в чем та вина? Но от невозможности сформулировать ощущения обычно становятся только интенсивней. В горестном бесчувствии она пропускает свою остановку и выходит на следующей, возле парка. На миг залитый солнцем мир кажется ей бессмысленным и беспощадным, и ее охватывает отчаяние одиночества, но тут в дело вступает физиология и на сей раз к счастью: от жары у нее пересохло в горле, и мучительная жажда возвращает ее к прежней реальности. Оглядевшись, она видит какое-то кафе, случайное уличное кафе с огромными полосатыми зонтиками и пластиковыми столами, она направляется к нему и заказывает стакан... нет, два стакана холодного ягодного сока. Растрепанная девушка-официантка наливает сок, она садится за пустой столик... но здесь все столики пусты, и только за соседним сидит какой-то молодой мужчина. Перед ним пустой стакан, на футболке разводы от пота, лицо усталое, глаза полузакрыты: то ли он дремлет, то ли думает о чем-то своем, отрешившись от всего мира.

Она жадно пьет сок и смотрит на незнакомца. Вначале это был мимолетный взгляд, но что-то зацепило его, и она смотрит не отрываясь, а он все не поднимает глаз, потом она встает и садится за его столик, незнакомец вздрагивает, но, увидев рядом с собой красивую девушку в легком сарафанчике на голое тело, невольно улыбается. "Я думала, что ты уснул", -- говорит она и тоже улыбается. "Я устал", -- слегка извиняющимся тоном отвечает он, и разговор завязывается.

Он действительно устал. Позавчера он приехал с войны.

Они говорят пять минут, потом десять, потом двадцать. Она не может оторваться, она так же жадно пьет разговор, как только что пила сок. Наконец они поднимаются, и когда лицо его выходит из тени, она вдруг замечает, какая редкостная красота видна сквозь усталость, загар и неухоженность. У него нет женщины, это так видно. Поднявшийся ветер не утихает, помогает городу пережить жару, шумит верхушками деревьев. Ветер снова и снова приподнимает ее подол, и он смотрит на ее ноги жарким взглядом, но она уже и не думает придерживать юбку. Ей нравятся эти голодные взгляды, нравится этот человек. И она ему нравится, она чувствует это. Они идут в парк, там никого нет, кроме детишек и старушек, но они не видят ни детишек, ни старушек. Он обнимает ее, она обвивает своими руками его крепкую шею и впивается губами в его сухие губы. И так мало разделяет их, только два тонких слоя ткани, и они чувствуют, как бьются их сердца. Они безумно хотят друг друга, но это нельзя сделать здесь, в парке, на траве, это слишком серьезно. К тому же, в пять придет маникюрша, ведь завтра свадьба. Они договариваются, что в полночь он подойдет к ее дому и они поедут к нему. Последний поцелуй, и она спешит к себе, успевая как раз к пяти.

Маникюрша делает очень красивый перламутровый маникюр, как раз под платье, а завтра в восемь придет парикмахерша. В доме все переполнено радостным ожиданием, и она сама не может совладать с приятным волнением шутка ли, завтра свадьба! Перед ужином прибегает счастливый жених, она не пускает его в свою комнату, загораживает собой дверь, ведь там подвенечное платье, он ни в коем случае не должен видеть! Они прощаются до завтра, нежно целуя друг друга. Все предпраздничные хлопоты брошены на мать м сестру, она ложится спать в половине десятого, ведь невесте жизненно важно хорошо выглядеть. Она думала, что не уснет, но уснула почти сразу. Ей снилось что-то приятное.

Без десяти двенадцать она проснулась от резкого толчка сердца. В квартире все стихло. Закончились приготовления. Сестра уехала к себе, родители и бабушка уснули. В неприкрытое шторой окно смотрела огромная луна. Она ринулась в ванную, пустила по обнаженному телу теплые струи воды, смеясь и поеживаясь, наскоро вытералась полотенцем, наскоро натянула все тот же сарафанчик, тихонько вышла из спящей квартиры, чтоб ровно в полночь оказаться у подъезда.

Насколько жарок день, настолько прохладна ночь. Ласковый ветерок обдувает ее тело, на котором кое-где еще остались мелкие капельки воды. Он ждет ее, он обнимает ее. И он уже немного другой, привел себя в порядок, от него пахнет немного иначе, но объятия его все те же, нет, еще сильней. Он остановил какое-то запоздалое такси, и они едут по ночному городу по набережной мимо сияющих огнями мостов, мимо ночных кафе, таких влюбленных пар, и всю дорогу они не в силах разомкнуть объятия.

Его квартира носит тот же отпечаток одиночества и заброшенности, что и хозяин, впрочем, это и не его квартира, его товарища, который тоже там, на войне. Но что ей за дело до его квартиры? Он первый у нее, но и она первая у него, хотя он и имел женщин. Восемнадцатилетним мальчиком он взял в руки автомат, и, познав там, среди смерти, огня и неистребимого трупного запаха женщину, он так и не узнал любви. В эту ночь все впервые у них обоих, и все окна раскрыты, и прохладный ночной ветер охлаждает их разгоряченные тела. Он неистощимо ласков и также беспощадно откровенен. Он и не думает скрывать, что у него есть невеста, как и у нее есть жених. Он помолвлен со смертью, и скоро день свадьбы. Она целует его тело, сильное, отмеченное уже поцелуями соперницы - свежими и затянувшимися шрамами, и плача и улыбаясь спрашивает: "А иначе нельзя?" Нет, иначе нельзя. Завтра он уезжает обратно. Там его ребята - живые, которые ждут командира, и мертвые, ждущие, когда он отомстит за них. "Ты ведь тоже обречен!" Конечно. Все они обречены и все знают об этом. Это и оправдание, и искупление. Не будь они обречены, они были б не воинами - палачами. Но хватит об этом. Пока он здесь, пока они вместе, пока они пьют эту ночь, такую короткую, такую сладкую, неповторимую, необъяснимую. Не было такой ласки, чтоб вполне выразить их нежность; не было таких слов, чтоб вполне выразить их чувства.

Ночь в июле только шесть часов. Светает в пять. Но она все успела, все, что задумала по дороге сюда. Его семя в ней. Завтра ее жениху придется потомиться. Она скажет, что у нее менструация и выждет неделю, чтоб быть уверенной, чей это ребенок. Она не сомневается, что зачала в эту звездную, лунную, светлую ночь. Она переиграет, перехитрит свою соперницу, родив сына.

Так и случилось. В полшестого она тихонько вошла в квартиру, успела еще подремать до семи, потом ее разбудила мать, они позавтракали, а в пять минут девятого парикмахерша уже трудилась над ее густыми темно-русыми волосами. В двенадцать ее венчали с женихом, и в то же время он садился в автобус, идущий на северо-запад, туда, где шла война. Через две недели они вернулись с Мальорки, загорелые и счастливые, и она не знала, что отец ее будущего ребенка погиб, прикрывая своих ребят, два дня тому... А когда узнала, то не удивилась и не заплакала, она знала, что так будет. Накануне врач сказал ей, что она беременна...

-- Один вопрос - а муж знал?

-- Откуда? Не знал, по сей день думает, что это его сын и, наверно, так и не узнает.

-- Так выходит, она вовсе не и любила своего жениха?!

-- Очень любила, и по сей день любит. Не любила б - не вышла замуж.

-- А ребенок?!

-- Ну и что, она ж ему тоже родила ребенка, девочку. И, кстати, любит обоих детей одинаково.

-- И вы считаете ее по-прежнему образцовой и порядочной?

-- Разумеется, да она и есть такая. За десять лет она даже в мыслях ни разу не изменила мужу.

-- А, ну да, то было до свадьбы... И что же, по-вашему, это было?

-- А это и была любовь.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Он вышел на волю восьмого, а наконец вернуться в город, где родился, где жила его мать, сумел лишь двадцать первого октября. Город встретил его холодным ветром и первым снегом. Ледяной ветер с Невы перехватывал дыхание, мелкие снежинки кололи лицо. Старая куртка и вытертый свитер под ней плохо защищали от холода, и чтоб согреться, он по дороге в дом, где жила его мать, несколько раз заходил в разные магазины, ничего не покупая и не рассматривая товары. Восемь лет он не был в этом городе, два года не видел мать, и больше ни о чем, кроме будущей встречи, думать не мог.

У подъезда, откуда его уводили, его ждал неприятный сюрприз: жильцы поставили взамен старых, с разбитым стеклом, новые железные двери с новым замком. Чтобы войти в подъезд, надо было набрать нужную комбинацию цифр. Мать ничего не писала об этом, и он не знал, на какие кнопочки надо нажать, чтобы войти в дом, где он прожил первые 27 лет своей жизни. Его выручила девочка лет восьми в красной курточке и красной шапочке, с большим, не по росту рюкзаком за спиной. Она нажала на 3, 7 и 1, и дверь открылась. Девочка поехала на лифте, он поднялся на второй этаж пешком. Как ни ничтожно было это усилие, преодолев последнюю ступеньку, он судорожно закашлялся, швырнул легкую сумку на пол и долго стоял, держась за стену - восстанавливал дыхание. От его легких почти ничего не осталось.

Отдышавшись, он нажал на бледно-зеленую кнопку звонка. Два раза с коротким интервалом. Он всегда звонил так. Мать сразу узнает и побежит к двери. Прошло секунд пятнадцать, никто не открывал, он позвонил снова. Тишина. Он нажал на кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока за дверью не послышался голос. Но это был не голос матери. Дверь приоткрылась на цепочку, и в проеме он увидел круглое, помятое лицо, почти не изменившееся за эти годы. Лицо его старшей сестры.