«Вы не были бы королем, если бы вас можно было любить ради вас самого. Король сам должен заботиться своем авторитете. Если народ ваш ропщет, сделайте так чтобы голос ваш был для него все равно что голос отца. О сир! Что может быть важнее для короля, чем быть окруженным счастливыми людьми? Когда я предложила Вашему Величеству приступить к командованию армией, я была далека от мысли подвергнуть вашу жизнь опасности, — она принадлежит государству. Но отец отвечает за детей своих. Ваше присутствие, сир, вдохновит войска, вселит в них уверенность и заставит победить, — вы завоюете все сердца. Сир, простите мне мою откровенность — Вы не можете вменить мне в вину то, что я ратую за Вашу славу. Стоит ли опасаться, что правда может не понравиться вам? Когда она становится необходимой, ее не боятся. Если бы я не заботилась о вашем величии, это значило бы, что я не люблю вас».

Это обращение тронуло Людовика XV. Уже через месяц, расставшись с версальской четой, он отправился во Фламандию, чтобы взять командование в свои руки… Но поскольку он не мог расстаться с м-м де Шатору, то взял ее с собой, что породило множество сплетен. Народ считал, что король позорит армию, и осмелился высказать ему свое неодобрение. В Лаоне произошла любопытная сцена. Людовик XV, поужинав у герцога де Ришелье, решил провести вечер с герцогиней. Надеясь остаться незамеченным, он вышел через потайную дверь. Но горожане поджидали его, они принялись кричать во все горло:

— Да здравствует король! Да здравствует король!

Смущенный Людовик XV быстро нырнул в садик, но зеваки продолжали следовать за ним. Монарху пришлось бежать по улице под иронические окрики, а м-м де Шатору — спать в этот вечер в одиночестве…

Дабы избежать впредь подобных неприятностей, Людовик XV распорядился, чтобы герцогине выделяли соседний с его резиденцией дом с тайным ходом от одного особняка к другому. Во всех городах Фламандии рабочие стали, посмеиваясь, прорубать стены… В Метце, к несчастью, не удалось найти два подходящих для этого дома. Фаворитка остановилась в аббатстве Сен-Арну, король — на той же улице, но чуть дальше. М-м де Шатору. которая не могла долгое время обходиться без любви, не могла сдержать слез. Тогда епископ придумал: из досок выстроили галерею, соединившую любовников.

— Эту галерею, — радостно объяснял он жителям Meтца, — соорудили, чтобы облегчить королю проход к церкви!

Но горожане без всяких обиняков заявили, что прекрасно понимают назначение галереи… Некоторые добавляли даже, что если Людовик XV приехал в Метца., чтобы подать дурной пример провинциалкам, то лучше бы он оставался в Версале.

Однажды вечером шутники собрались под галереей, чтобы пропеть маленький куплет:

Прекрасная Шатору,

Рассудок я потеряю,

Коль с вами не пересплю.

Вот какая дерзость!

Что и говорить, довольно странно начиналась фламандская кампания…

* * *

В начале августа 1744 года король, по-прежнему находящийся в Метце с м-м де Шатору, был приглашен герцогом де Ришелье на изысканный ужин. На нем присутствовали все придворные дамы, сопровождавшие фаворитку. Было безумно весело. «И там, — пишет мемуарист, — месье де Ришелье чаще держался за зад своей соседки, чем за ложку». Счастливый король — ведь он на несколько часов мог забыть о тяготах войны — был почти весел и любезен со всеми дамами. Герцог де Ришелье разошелся, и в голову ему пришла шальная мысль — проводить Людовика XV, м-м де Шатору и м-ль де Лорагэ, сестру фаворитки и бывшую любовницу короля, в отдельную комнату, где стояла огромная кровать. Ришелье предусмотрительно закрыл всех троих. Разумеется, никто никогда не узнает, что же там произошло. Но последствия были плачевны. На следующий день король слег — врач определил у него опасную лихорадку.

В Меце поднялась паника. Горожане молились, ставили свечи, распевали псалмы. Людовик XV, содрогаясь от мысли о скорой кончине, послал за духовником, отцом Перюссо. Этот хитрый иезуит, один из тех, кто ненавидел м-м де Шатору, предварительно договорившись епископом Суассонским Фитц-Джеймсом, решил воспользоваться случаем… Приблизившись к постели больного короля, он немедленно перешел в наступление:

— Если вы хотите получить последнее причастие, прогоните вашу сожительницу.

Часом позже епископ Суассонский, исповедуя беднягу чье состояние ухудшалось с каждым часом, воззвал:

— Ваше величество, заклинаю вас — вам надо избавиться от злых духов!

Два этих почтенных прелата сменяли друг друга до самого вечера и в конце концов доняли короля. В семь часов, чувствуя, что силы покидают его, он согласился, прошептав:

— Пусть она уедет… далеко… все равно куда…

Епископ тотчас же поспешил в комнату, где м-м де Шатору и ее сестра с тревогой ожидали известий. «Они услышали, как открылась двустворчатая дверь, — пишет герцог де Ришелье, ставший свидетелем этой сцены, — и увидели, что к ним направляется Фитц-Джеймс; взоры его сверкали, когда он объявил:

— Король приказывает вам, мадам, сейчас же покинуть этот город!

Он вышел, чтобы немедленно отдать приказ о разрушении деревянной галереи, соединяющей апартаменты короля и герцогини, дабы народ узнал о происшедшем разрыве». «Словно громом пораженные, — пишет далее Ришелье, — сестры, застывшие, только что не умершие, ничего ему не ответили». Герцог де Ришелье знал страсть короля к м-м де Шатору. Он дал понять, что от имени короля воспротивится их отъезду и всю ответственность за это берет на себя. Фитц-Джеймс настаивал на своем: короля будут соборовать лишь после отъезда сестер де Несль.

— Законы церкви и наши святые каноны, — вкрадчиво нашептывал он Людовику XV, — запрещают нам причащать умирающего, если его сожительница находится в городе. Ваше величество, прошу вас — отдайте новый приказ об отъезде сестер… — И не задумался добавить: — Нельзя терять ни минуты — вашему величеству недолго осталось жить…

Король, напуганный до смерти тем, как Фитц-Джеймс повысил голос, произнося «сожительница», согласился на все, чего от него хотели. Его приказ был так тщательно исполнен, что жители Метца ополчились против фавориток. В королевских конюшнях для них даже не нашлось повозки — ни один офицер не решился ее выделить… А ведь совсем недавно они обладали всей полнотой власти… Все отвернулись от них в тяжелую минуту. И только маршал де Бель-Иль, опасаясь, как бы народ не разорвал их, и помня об оказанных ему сестрами услугах, предоставил им карету. Они поспешили укрыться на этом островке спасения… Чтобы избежать безумств толпы, в карете плотно задернули занавеси…

Как только эти дамы покинули город, епископ Суассонский дал разрешение соборовать короля…

* * *

В то время как Людовик XV получал последнее причастие, мадам де Шатору с сестрой спасались бегством под град оскорблений и угроз. Вслед им бросали камни, запускали ведра с водой и даже… «ночные горшки, наполненные мочой». В Коммерси чернь изготовилась разбить карету и разорвать сестер в клочья. Если бы не вмешательство городского нотабля, это, несомненно, удалось бы. На всем пути крестьяне осыпали женщин грязными ругательствами, поносили их как виновниц болезни короля. Самые страшные оскорбления предназначались м-м де Шатору…

Однако, презрев свой позор, до Парижа она так и не доехала, объяснив это в письме герцогу де Ришелье, своему доверенному лицу, — она называла его «мой дядюшка»: «Думаю, что король набожен, пока он беспомощен… Когда немного поправится, он сразу же обо мне вспомнит, он не устоит — непременно заговорит обо мне, и тогда уж как-нибудь мягко и осторожно, расспросит у Лебеля или Башелье, что со мною сталось. Они же на моей стороне — дело мое будет выиграно. Верю, что короля вылечат и все уладится. Я не еду в Париж. Поразмыслив как следует, я решила остаться с сестрой в Сент-Менехулде».

В то время как м-м де Шатору остановилась в Сент-Менехулде, в Метц приехала обеспокоенная королева. Застав короля в постели, она разразилась рыданиями и «целый час» провела рядом, обнимая его и жалея. Король считал себя обреченным. Он мужественно претерпел эти проявления чувств и даже в минуту слабости покаянно произнес:

— Мадам, я прошу у вас прощения за скандал, которому я виной, за все горе и печали, что я вам причинил.

Угрызения совести положительно сказались на состоянии его здоровья — уже через неделю ему стало лучше. Эта новость вызвала взрыв ликования во всем королевстве. Повсюду зазвонили колокола… Народ так радовался за своего короля, за дорогого Людовика XV, что с этих пор прозвал его Любимым.

В конце сентября монарх возвратился в столицу. Парижане, опьяневшие от радости, встречали торжественную процессию: они забрались на крыши домов, на статуи, на деревья… Женщины плакали, дети прыгали и кричали… Все с обожанием взирали на молодого, тридцатичетырехлетнего правителя, ставшего снова прекрасным, как Бог.

М-м де Шатору находилась в толпе, она была горда и счастлива триумфом своего любовника. Какой-то прохожий узнал ее.

— Вот она, шлюха! — крикнул он и плюнул ей о лицо.

Домой она вернулась не на шутку расстроенная.

* * *

Людовик XV снова расположился в Тюильри. Мари Лещинска наивно полагала, что он вернется к ней и будет делить с ней ложе, как в старое время. Она мечтала об этом… но быстро образумилась. Как только к королю вернулись силы, он стал громко жаловаться: нечестный духовник коварно воспользовался его болезнью, его беспомощностью и вынудил недостойно поступить с «особой, чья вина заключалась лишь в чрезмерной любви к нему». Целый месяц он только и думал, что о своей герцогине. Наконец 14 ноября в десять часов вечера, не в силах больше сдерживаться, он тайно покинул Тюильри, миновал Королевский мост и отправился на улицу Бак к ней домой. «Он желал, — пишет де Ришелье, — вновь вдохнуть ее очарование;

положил без посредников узнать условия ее возвращения ко двору; жаждал получить прощение за все происшедшее во время его болезни в Метце».