На ней было только тонкое батистовое нижнее белье. Поэтому совсем скоро Триста почувствовала раздирающие ее грубые пальцы Блейза. Она болезненно вскрикнула и тут же ощутила, что он вошел в нее всей своей плотью, в ярости пронзая ее тело, как будто протыкал кинжалом.

Он явно хотел причинить ей боль – каждым толчком. И с каждым толчком Блейз, казалось, проникал все глубже и глубже.

Что же случилось? Почему? Сквозь плотно закрытые веки Триста видела только багрово-красные вспышки, напоминающие языки пламени. Они поднимались и опадали, поднимались и опадали. Пламя горело в ней и вокруг нее, пожирая их обоих…


– Внутри тебя таится змея, которую одни называют силой, а другие – знанием, – мысленно сообщила ей Старуха с болота. – Но будь осторожна: приобретенное очень легко потерять, а то, что было дано, может быть с легкостью отнято. Помни об этом!


Но Триста не хотела ни о чем помнить. Некоторые воспоминания и полузабытые сны были слишком болезненны и поэтому были спрятаны в самых дальних уголках сознания. Взрывы, которые огненными искрами заполняют небо и дождем падают в густые клубы отвратительно пахнущего дыма… А потом вниз льются огненные реки, разрушающие и уничтожающие все, что существовало до сих пор. Все исчезает, весь мир… О Боже! Даже любовь!

– Нет, нет! Никогда! Послушайте! Я не хочу! Я…

Казалось, Триста внезапно сошла с ума! Слова лились из нее потоком, а голос, который стало трудно узнать, возвысился до дикого крика.

Единственный способ заставить ее замолчать, пока она не переполошила всех, – это закрыть ей рот своим. Хитрая, расчетливая девка – шлюха, которая принадлежит ему, Блейзу, принадлежит Фернандо, принадлежит любому, кто может достаточно заплатить. Однако, несмотря на всю свою ярость, Блейз неожиданно обнаружил, что, вместо того чтобы всего лишь утихомирить Тристу, он начал ее целовать, чувствуя на губах соленый вкус слез. Блейз внезапно ощутил тепло ее обнаженных бедер, прижатых к его телу, и почувствовал, как в нем разгорается огонь желания. Душа Тристы с готовностью раскрывалась перед ним. Будь проклята эта ведьма, которая слишком хорошо знает (и должно быть, всегда знала), как заманить, поймать в ловушку любого мужчину, которого она наметила своей жертвой. И будь проклято его безрассудное поведение, из-за которого он стал этой жертвой!

Блейзу следовало бы продолжать без всяких угрызений совести пользоваться ее телом. Сделать свое дело и забыть о ней. Тогда почему же, черт побери, вместо этого он поднимает ее и несет на кровать?

Глава 31

При тусклом, колеблющемся свете лампы в зеркале на потолке отражался постоянно меняющийся калейдоскоп поз. Потные тела на багрово-красных простынях двигались и поворачивались, сплетаясь и отдаляясь, вздымаясь и опадая, подобно дрожащему языку пламени.

У них не осталось других желаний, кроме желания утолить горящее внутри пламя страсти, превратившееся в пожиравший обоих неудержимый огненный шторм.

Кроме вожделения, Блейз ничего не чувствовал. Еще он, правда, ощущал некоторое любопытство: чему она научилась или ее научили за последние несколько месяцев? В любом случае Блейз всегда предпочитал обольщение. Покладистая женщина обычно доставляет мужчине гораздо больше удовольствия, чем та, которую берут силой.

Господи, какая же она распутница! Ее ложь и притворство смогли обмануть многих – включая его самого. Но больше этого не повторится. Теперь он знает, что она собой представляет и всегда представляла. Будь проклята ее черная душа ведьмы, заставляющая мужчину даже в ненависти снова и снова желать ее!

Блейз поднял Тристу и положил на себя, чтобы не только ощущать, но и видеть почти бессознательные ритмичные движения. Триста вцепилась в него, темная масса спутанных волос упала Блейзу на плечи и на лицо, почти ослепив его. Или же он сам закрыл глаза, почувствовав, что шелковые стенки, как шарфом окутавшие его плоть, начали конвульсивно сокращаться? Напряжение стало почти невыносимым, когда наступила развязка. Триста что-то бессвязно крикнула и упала на Блейза.

«Господи! – снова и снова повторяла про себя Триста. – Не дай ему… только не сейчас! Не дай ему сказать сейчас что-нибудь отвратительное! Пожалуйста! Только не сейчас, когда я осталась беззащитной, позволив ему проникнуть в ту единственную оставшуюся часть меня, которая может чувствовать. Ну пожалуйста!»

Она не сознавала, что беззвучно плачет на его плече, пока Блейз не издал раздраженное восклицание. Без всякого сочувствия он приподнял ее голову за волосы так, чтобы ему было видно ее залитое слезами лицо. Не желая встречаться с ним глазами, Триста посильнее зажмурилась.

– Вот черт! – сказал Блейз с отвращением, которое больше касалось его самого, нежели ее. Проклятые женские слезы! Всем этим дешевкам обязательно нужно плакать или по крайней мере делать вид, что они плачут, чтобы заставить всех находящихся поблизости мужчин доставать носовые платки, раскрывать объятия и утешать бедняжек!

Не на того напали! Сейчас она явно играет: ведь всего несколько секунд назад она была вполне удовлетворена! А теперь она уже, кажется, готова раствориться в потоке слез, которые капают ему на плечи… В самом деле, что такое с ней случилось? Может быть, надо было ее все-таки изнасиловать, как он сначала и собирался? Возможно, ей так больше нравится. Тем более что она это заслужила, когда решила пренебречь его защитой и оскорбить его честь, сбежав со своим драгоценным сводным братом, которого якобы ненавидела. А потом сменила его на другого и стала менять мужчин как перчатки!

– Ради Бога! Единственное, чего я не переношу, – это хнычущих женщин! – резко сказал Блейз. При этом он со злостью думал об этих серебристых глазах, которые способны отражать дрожащий свет лампы, превращая его в мириады золотистых пылинок. Да, эти искры могут сжечь дотла, превратив плоть и кровь в пепел. Блейз почти видел этот огненный дождь, эти реки золотистого пламени…

Конечно, она ведьма. Бруха! В застывшей тишине Блейз слышал лишь собственное прерывистое дыхание. Как загипнотизированный, он смотрел в эти широко открытые глаза и видел в них странные мелькающие образы. Это длилось одно бесконечное мгновение, затем Блейз пришел в себя и постарался перевести взгляд на ее губы.

Он повернулся на бок вместе с Тристой, и она почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь. Тристе показалось – может быть, действительно только показалось, – что на эти несколько мгновений между ними установилась связь. Он мысленно назвал ее ведьмой, а потом…

– Ты плачешь потому, что твое ненасытное маленькое тело хочет еще? Что может тебя удовлетворить, милая шлюха? Может быть, золото – много золота? Чтобы большие самородки входили тебе между ног, которые ты слишком часто и слишком охотно раздвигаешь? Мужского петушка для тебя уже недостаточно?

– Да! – Триста почти выкрикнула это слово, с презрением глядя на Блейза. Тело ее сотрясала яростная дрожь. Нет, она больше не будет терпеть, не будет молча выслушивать потоки грязных, незаслуженных оскорблений. – Да, черт побери! Да, для меня недостаточно и никогда не было достаточно одного только… «мужского петушка», как ты это называешь. Мне недостаточно, чтобы в меня его втыкали, не спрашивая, хочу я этого или нет… механически… как машина, без чувств, без ласки, без… Даже не желая знать, какая я – или какая я была! В тебя когда-нибудь опорожнялись как… как в ночной горшок, Блейз? Заставляли всему подчиняться, не давая возможности протестовать или задавать вопросы? Да знаешь ли ты – со всеми своими благородными идеалами и делами, – что такое быть рабыней, вещью, которую можно использовать, можно пинать, бить, если хозяин так пожелает? Впрочем, откуда тебе знать! Конечно, ты этого не знаешь и не можешь знать, потому что никогда не был чьим-то имуществом, ведь правда? Пусть Господь тебя накажет! Как только ты смеешь судить меня, когда ничего, совсем ничего обо мне не знаешь? Ты… ты негодяй! Ты предпочитаешь верить только в то, во что хочешь верить. Подонок, подонок, подонок! Я презираю тебя! Ненавижу!

Триста бы еще продолжала выкрикивать оскорбления прямо в ничего не выражающее, каменное лицо Блейза. Но от напряжения и слез ее голос сел, поэтому слова звучали еле слышно. В полном отчаянии Триста замолчала, продолжая всхлипывать. Но тут Блейз, который во время ее гневной тирады застыл неподвижно, в почти угрожающем молчании, отодвинулся от нее и свесил ноги с кровати.

Их одежда была в беспорядке разбросана по всей комнате. Триста молча смотрела, как Блейз берет свои панталоны и надевает их. Что ж, она сумела наконец избавиться от его ненавистного присутствия. Для этого понадобилось лишь сказать несколько фраз, содержащих горькую истину. Но почему он молчит? Сказал хотя бы что-нибудь, черт побери! После всего, что между ними произошло, он не имеет права просто так встать и уйти. Сначала оскорбил ее в самых гнусных выражениях, потом принялся с жестоким безразличием ее насиловать. А затем передумал и обольстил, вероятно, чтобы еще больше унизить. Унизить своими дьявольскими ласками, на которые Триста не могла не ответить, и заставить ее испытывать такие ощущения, которыми она никогда раньше не смела наслаждаться.

– Полностью отдайся своим чувствам, милая! – шептал Блейз на ухо Тристе, и вскоре уже каждый ее нерв был натянут как струна и вибрировал, как будто тело Тристы было арфой. Инструментом, тщательно настроенным и готовым к игре, чтобы усладить его. – Вот так, моя распутная ведьма! А теперь вот так… Для меня ты как неоткрытый континент, ты – оргия наслаждения, воплощение всех моих фантазий. Господи! Ты почти заставила меня в это поверить… и поверить в те сказки, в которых ведьмы превращаются в прекрасных невинных принцесс… страстно желающих научиться тому, чего так жаждут…

Слова! Тщательно подобранные слова, которые должны возбудить ее чувства. А она глядит в зеркало и видит, как сплетаются их тела, образуя все новые и новые фигуры; и отдается всему тому, что он делает с ней и заставляет ее делать для него. Так сатир завоевывал испуганную нимфу, которая добровольно приносила себя в жертву – так же, как она!