Он снова надвинулся на нее, на этот раз очень сосредоточенно.

— Все до единого мужчины в Лондоне мечтают о Фальконвелле — если не ради земли, то просто чтобы взять надо мной верх.

Если она начнет двигаться еще быстрее, то рухнет в снег, но попытка того стоила — Пенелопа внезапно очень занервничала. Что с ней случится, если он ее поймает? Она споткнулась о корень дерева, спрятавшийся под снегом, и, вскрикнув, полетела навзничь, широко раскинув руки в неуклюжей попытке удержаться на ногах.

Он подскочил к ней, схватил своими большими сильными руками, поднял, прижал спиной к стволу большого дуба и прежде, чем Пенелопа смогла убежать, уперся обеими руками в ствол, удерживая, как в клетке.

Мальчик, которого она помнила, исчез навсегда.

А со сменившим его мужчиной шутки определенно плохи.

Он оказался близко. Слишком близко. Наклонился к ней. Его дыхание овевало ей щеку, только усиливая тревогу. Пенелопа перестала дышать, слишком сосредоточившись на исходившем от него жаре, ожидая, что еще он скажет. Он понизил голос до шепота:

— Чтобы заполучить его, они даже готовы жениться на перезрелой старой деве.

И тогда она его возненавидела. Возненавидела его слова, обыденную жестокость, с которой он их произнес. Подступили слезы.

Нет. Нет! Она не заплачет!

Не перед этим животным, ничем не похожим на мальчика, которого она когда-то знала. Того, о возвращении которого так долго мечтала.

Но не о таком возвращении.

Она снова начала вырываться, лягаться, пнула его ногой в икру достаточно сильно, чтобы с удовлетворением услышать стон.

— Пошел к черту! — прокричала Пенелопа, прекрасно понимая, что леди не ругаются, но не зная, как еще достучаться до этого жестокого незнакомца. — Что ты собрался сделать — оставить меня здесь, в снегу, чтобы я замерзла насмерть?

— Нет. — Слово, произнесенное ей прямо в ухо, прозвучало мрачно и чуть слышно. Он легко удерживал ее, пришпиленную к стволу.

Но Пенелопа не сдавалась.

— Что тогда? Похитишь меня? Будешь держать заложницей, чтобы обменять на Фальконвелл?

— Нет, хотя мысль не самая плохая. — Он стоял так близко, что она чуяла его запах, бергамот и можжевельник. Пенелопа замерла на мгновение, снова ощутив его дыхание на своей щеке. — У меня на уме кое-что похуже.

Она застыла. Ведь не убьет же он ее?

В конце концов, когда-то они были друзьями. Давным-давно, до того как он стал красивым, как дьявол, и таким же холодным. Нет, в два раза холоднее. Он ее не убьет. Но что же тогда?

Он погладил кончиком пальца ее стройную шею. Палец словно обжигал. У нее перехватило дыхание от этого прикосновения... такое греховное тепло и почти невыносимое ощущение.

— У тебя моя земля, Пенелопа, — прошептал он ей на ухо голосом низким, мелодичным, сбивающим с толку. Ее охватила тревожная дрожь. — И я хочу получить ее обратно.

Не следовало сегодня вечером уходить из дома. Какая она все-таки дура.

Если только она выживет, то больше вообще никогда не выйдет из дома.

Пенелопа, закрыв глаза, покачала головой, пытаясь справиться с сумбуром эмоций:

— Я не могу ее тебе вернуть.

Он провел ладонью по ее руке долгим ласкательным движением, крепко обхватил запястье.

— Зато я могу ее взять.

Она открыла глаза и наткнулась на его взгляд, черный в этой тьме.

— Что это значит?

— Это значит, моя милая, — с насмешливой нежностью произнес он, — что нам придется пожениться.

Вот теперь Пенелопу пронзило шоком, а Майкл перекинул ее через плечо и направился через рощу к Фальконвелл-Мэнору.


«Дорогой М.!

Просто не верится, что ты не рассказал мне, что тебя назначили старостой класса, и мне пришлось узнать об этом от твоей матери (она тобой очень гордится). Я потрясена и ошеломлена тем, что ты не захотел со мной поделиться... а то, что ты умудряешься не хвалиться этим направо и налево, меня очень впечатлило.

Должно быть, ты кучу всего не рассказываешь мне про школу. Я жду.

Всегда терпеливая П.

Нидэм-Мэнор, февраль 1814 года».


«Дорогая П.!

Боюсь, староста класса — не такое уж высокое звание для первого года обучения. Я все еще вынужден подчиняться прихотям более старших учеников. Но не переживай — когда меня назначат старостой в следующем году, я буду бесстыдно бахвалиться.

Рассказов и правда куча... но не для девочек.

М.

Итон-колледж, февраль 1814 года».


Борн представлял себе не меньше дюжины сценариев, оканчивающихся тем, что он утаскивает Пенелопу от отца и семьи и женится на ней, чтобы вернуть себе свою землю. Он планировал соблазнение и принуждение и даже (в самом крайнем случае) насильственное похищение.

Но ни один из этих сценариев не включал в себя засыпанную снегом женщину со склонностью к опасным поступкам и почти полным отсутствием здравого смысла, которая сама подойдет к нему глухой морозной январской ночью в Суррее. Она избавила его от многих хлопот.

Естественно, было бы глупо заглядывать в зубы этому дареному коню.

Поэтому он забрал ее с собой.

— Ты скотина!

Борн поморщился. Она колотила его кулаками по спине, размахивала ногами, и только их неудобное положение спасало его от того, чтобы расстаться с наиболее критичными деталями собственной анатомии. Хватило бы и одного удачного пинка.

— Сейчас же поставь меня на землю!

Он проигнорировал ее требование, напротив, перехватил одной рукой ее ноги и подтолкнул ее повыше. Она запищала и крепко вцепилась в его пальто, чтобы удержать равновесие. Борн снова положил ее на плечо, с удовольствием отметив сдавленное «о-о-о-й!», когда плечо врезалось в ее мягкий живот.

Похоже, леди не особенно довольна тем, как разворачиваются события ночи.

— У тебя что, проблемы со слухом? — язвительно осведомилась она.

Он не ответил.

Ему это и не требовалось. Она сама отлично заполняла тишину своим бормотанием.

— Не стоило мне уходить из дома... Господь свидетель, знай я, что наткнусь на тебя, заперла бы все окна и двери и послала бы за констеблем... только подумать... а ведь я и вправду обрадовалась, когда увидела тебя!

Она обрадовалась, увидев его, ее смех походил на солнечный свет, а возбуждение казалось осязаемым. Он запретил себе думать о том, когда в последний раз кто-нибудь радовался встрече с ним. Главное — вернуть свою землю. Землю, где он родился, а до него — его отец, и отец отца, и дальше, дальше, поколение за поколением, слишком много, чтобы сосчитать.

Землю, которую он потерял, но поклялся, что обретет вновь.

Любой ценой.

Даже если эта цена — женитьба.

— Ты не можешь просто тащить меня, как... как... овцу!

Он на долю секунды приостановился.

— Овцу?

Пенелопа замолчала, очевидно, переосмысливая сравнение.

— Иногда фермеры носят своих овец на плечах, — пояснила она.

— Никогда не видел, но ты живешь в деревне дольше, чем я, значит... если ты говоришь, что я обращаюсь с тобой, как с овцой, так оно и есть. Если это тебя хоть как-то утешит, у меня нет намерения тебя стричь.

— Ни малейшего утешения! — колко отрезала она. — И я скажу тебе еще раз! Поставь! Меня! На землю!

Она снова начала изгибаться и едва не выскользнула из его хватки, причем одна пятка оказалась в опасной близости от самой ценной детали его анатомии.

Он закряхтел и сжал ее крепче.

— Прекрати.

Подняв руку, он чувствительно шлепнул ее по заднице. Пенелопа оцепенела.

— Ты не... я не могу... Ты меня ударил!

Он пинком распахнул заднюю дверь, ведущую в кухню Фальконвелла, и вошел внутрь. Поставив фонарь на ближайший стол, опустил Пенелопу на пол в центре темного помещения.

— Во-первых, мне казалось, мы уже решили, что я не джентльмен. Это судно отплыло давным-давно. Во-вторых, ты будешь сильно удивлена, узнав, что джентльмены делают со своими женами и от чего леди получают удовольствие.

Она негромко ахнула. Борн направился туда, где чуть раньше оставил бутылку виски. Он как следует приложился к выпивке, с наслаждением глядя, как ее шокирует его поведение, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел ей в глаза. При этом не произнес ни слова, радуясь тому, как его молчание ее бесит.

После длинной паузы она провозгласила:

— Ты не можешь меня похитить!

— Как я уже сказал у озера, в мои намерения не входит тебя похищать. — Он наклонился, чтобы их лица оказались вровень. — Я намерен жениться на тебе, милая.

Она долго смотрела на него.

— Я ухожу.

— Не получится.

— Я же не связана! И могу уйти, если хочу.

— Веревки — это для любителей. — Он прислонился к буфету. — Можешь попытаться.

Она шагнула, собираясь протиснуться мимо него. Он не двинулся с места, и она остановилась, не желая к нему прикасаться.

Мелькнуло воспоминание о ее теплой руке на его холодной щеке. Очевидно, ее поведение там, у озера, было вызвано удивлением.

И удовольствием. Почему нет?

Интересно, что еще она может сделать инстинктивно, в ответ на удовольствие? Мелькнула картинка — белокурые волосы разметались по темным шелковым простыням, холодные голубые глаза зажглись изумлением, а он дает возможность чопорной, правильной Пенелопе мельком познакомиться с темным, пьянящим наслаждением.

Он едва не поцеловал ее там, в темноте. Началось все с попытки запугать ее, начать методично компрометировать тихую, непритязательную Пенелопу Марбери. Но сейчас, стоя в пустой кухне, он гадал, какова она на вкус. Как ее дыхание будет овевать его кожу. Как она будет лежать рядом с ним. Обвившись вокруг него.