— Нет, Егор. — Улыбается она так широко и искренне, что невидимая стена между нами рушится. — Тошнит уже меньше, честное слово. И… я очень хочу в кино. — Добавляет хитро.

— Отец очень любил собираться всей семьей по выходным и смотреть фильмы, — с нескрываемой грустью говорю я. — Он очень много работал. Руководил металлургическим заводом, все время ездил, решал какие-то проблемы. Но воскресенье… Этот день принадлежал семье. Помнишь первые «видики»? Папе тогда по блату продали такой аппарат. К нам вся улица по очереди ходила смотреть боевик про комиссара Катани.

— А «Терминатора» и «Красотку»? — возбужденно добавляет Лиза.

— Точно! А еще «9,5 недель» и «Горькая луна». Ну… такие фильмы я смотрел с друзьями.

— Понима-аю. — Заговорщицки произносит Лиза. — А как сейчас принято в твоей семье? Они знают о том, что… Ну, о ребенке?

— Папа давно умер. — Каждый раз, когда я говорю об отце, в горле встает горький ком — Инфаркт… Прямо за рабочим столом. В этот день какой-то работяга получил серьезную травму. Он заступил на смену выпившим и получил ожоги. Приехали проверяющие, они обвиняли моего папу в халатности.

— Мне очень жаль. — Лиза сжимает мою кисть в своей маленькой ладошке, а мои мозги медленно, но верно превращаются в кисель. Ее губы трогает печальная улыбка. Так может улыбаться только тот, кто знает о боли все… Тот, кто прикрыл зияющую в душе яму ненадежным, как сухие листья, покровом житейской суеты. Лиза тоже знает, какого это — держать в объятиях бездыханное тело любимого человека и не иметь возможности увидеть его снова.

— А ты… Твои родители живы?

— Родители живы. Мама выгнала отца за измену. Я с ним почти не общаюсь…Наверное, это у нас семейное проклятие. — Вымученно произносит она.

— Не все такие. — Шепчу, сжимая ее тонкие пальчики.

— У меня было два выкидыша. — Хрипло выдавливает Лиза. — Для кого-то это пустяк, несравнимый со смертью близкого человека, но тогда… Я думала, что на меня обрушился весь мир. — Ее плечи сутулятся, глаза обжигают слезы. Не обращая внимания на прохожих, я обнимаю ее и прижимаю к груди. Хочется стать для нее тем самым… единственным, кому она не побоится довериться и рассказать о боли. Чувствую, как оглушительно бьется ее сердце и на пару секунд забываю дышать, боясь спугнуть хрупкий момент нашей зарождающейся близости…

— Лиза, я обещаю, что сейчас все будет по-другому. Наш сын родится здоровым и крепким. Веришь?

— Да. — Она облегченно выдыхает. — Ты не боишься, что дочь не примет… брата или сестру? — В глазах Лизы читается нескрываемое беспокойство.

— Я никому не позволю обидеть мать моего ребёнка. — Утвердительно киваю я.

Глава 27

Лиза 

Раньше я не задумывалась, сколько времени нужно, чтобы влюбиться. А уж какая она — любовь, и подавно. Я встретила Матвея юной девчонкой, а забеременела в восемнадцать лет… Мне некогда было задумываться: а люблю ли я мужа? Тогда, казалось, что люблю… Меня учили быть хорошей женой — вкусно готовить, шить и создавать уют, печь пироги по выходным, выращивать цветы. А любить? Разве этому можно научить? Даже звучит глупо… А любила ли я? Уверена, что да. Я дышать не могла без Матвея, когда он ушел… Как будто сердце живьем вырвали и искромсали на мелкие кусочки.

Любовь делает тебя лучше — благороднее, умнее, добрее. Да, порой она сумасшедшая, дикая, безумная или жестокая, страстная, ревностная. Но она ничего общего не имеет с больной зависимостью от человека. Когда позволяешь себя унижать и предавать. И еще я так скажу — пока не полюбишь себя, не сможешь полюбить другого.

Я смотрю на идущего рядом мужчину и боюсь ошибиться. Боюсь поверить его глазам, словам и поступкам. Боюсь влюбиться и снова страдать… Хотя чего греха таить, чтобы влюбиться в Егора мне хватило минуты. Такой уж он… коварный Мистер Жиголо.

— Понравился фильм? — голос Егора вырывает меня из задумчивости.

— Очень. — Улыбаюсь я. — Спасибо тебе.

— Поужинаем? Как ты себя чувствуешь?

«Я чувствую себя счастливой», — хочется ответить, но дурацкие страхи словно тисками сдавливают горло.

— Очень хорошо. По вечерам тошнота отступает перед страшным голодом.

— О! Отлично. Сейчас покормлю тебя. Какие пожелания? Мясо, рыба, а, может быть, пицца… — суетится Егор. Свет ночных фонарей отблесками отражается в его глазах. Они кажутся такими блестящими. Возбужденными… Как два сверкающих сапфира.

— Я неприхотлива в еде, Егор.

— Кстати, да, забыл спросить: какие блюда тебе нравятся?

— Только не говори, что планировал блиц-опрос? — Усмехаюсь я.

— Еще как планировал, — смущается он и отводит взгляд. — Целый список составил для тебя.

— Но что-то пошло не так, я права?

— Лиз, у меня при виде тебя мозги превращаются в кашу. Вот и весь ответ.

Воздух между нами тяжелеет и становится вязким.

— Слабые нынче пошли мужики! — пытаюсь разрядить обстановку. — Я люблю первые блюда, Егор. И… кстати, неплохо их готовлю.

— Отлично. Выйдешь из больницы и пригласишь меня на суп! Или борщ! Или солянку или…

— Окрошку! — выкрикиваю я.

Смеясь и задевая друг друга, мы бредем по аллее к машине. Стук моих каблучков эхом отдается от стен и тонет в лабиринтах тенистой улицы.

«Я счастлива!» — слова щекочут грудь, как порхающие бабочки, но я вновь оставляю их при себе. Егор распахивает передо мной дверь белого внедорожника, а я чувствую себя принцессой! Можете посмеяться надо мной, но это так!

Егор выбирает заведение на свой вкус. На мой полагаться не приходится — я редко хожу в рестораны. Мы садимся за столик возле украшенного гирляндами окна и заказываем рыбу и овощи на гриле.

Он протягивает руки и накрывает мои ладони своими — большими и тёплыми, смотрит на меня, как на самого главного в жизни человека. А я таю… как сахар от его нежности и внимания. И в этот момент хрупкое ощущение счастья лопается, как воздушный шарик. Егору звонит Рита. От моментально отстраняется, чтобы ответить на звонок:

— Привет, что-то случилось? Да, если надо, то, конечно. Во сколько? Понял, пока.

Отбивает вызов и со вздохом откладывает телефон в сторону.

— Нас с Виноградовым завтра вызывают в прокуратуру. Матвей собрал ценные сведения в отношении лиц, интересующих органы.

— Что же это за лица? Илоночка? — качая головой, бросаю я.

— Не только. Она исполнитель.

— Егор, что-то мне неспокойно. — Набираюсь смелости и сама протягиваю к мужчине руки. Ласкаю подушечками пальцев плотную кожу его ладоней, наблюдая за растущим в его глазах восторгом.

— Лиза… Ты что? Не бойся. Я лучше откажусь от всего, чем подвергну опасности себя… и тебя.

Я ни о чем не могу думать. Интуиция, тревога — назовите, как хотите расползающийся внутри неприятный холодок. В мозгу стоп-сигналом мигает предупреждение: «Опасность! Не влезай — убьет!» Но как донести свои опасения до мужчин? Смелых и решительных, самостоятельных и уверенных в себе?

Егор привозит меня в больницу глубокой ночью. Смех, да и только: гуляющая по ночным свиданиям пациентка! Хорошо, что я предупредила постовых медсестер и лечащего врача о своем уходе и они, как ни странно, отнеслись с пониманием. Танечка даже хихикнула мне вслед и что-то шепнула на ухо Леночке. Ну и пусть сплетничают, мне то что?

— Пока, Лиз. — Шепчет Егор и целомудренно сжимает мою ладонь.

— Пока… — мямлю в ответ, чувствуя, как сильно грохочет взволнованное сердце. Бьется, как заведенный советский будильник, больно ударяя грудь. Тук-тук-тук! — Егор…

Я тянусь к мужчине и целую его, словно вижу в последний раз. Попадаю в силки его податливых губ и падаю в пропасть крепких мужских объятий. Мы сплетаем наши дыхания в вязкий узел, ласкаем друг друга, как сумасшедшие, истосковавшиеся любовники, а потом… он отстраняется.

— Лиз, я не хочу навредить тебе. Я… мне…

— Извини, что-то на меня нашло... Мне сейчас противопоказаны… такие эмоции. Спасибо за вечер.

Глупо улыбнувшись, выхожу из машины и бегу, как ошпаренная ко входу в больницу. Я до неприличия счастлива! Надо срочно позвонить Снежке. 

Егор 

Виноградов ждет меня на входе. Выбритый и трезвый, он прохаживается вдоль крыльца прокуратуры, опустив руки в карманы брюк.

— Здравствуй, Матвей. — Протягиваю ладонь для рукопожатия.

— Здорово, Иволгин. Ну, что — порвем Чистякова на тряпочки?

Он небрежно жмет мне руку и потирает ладони, предвкушая триумф.

— Не знаю. Я не хочу подвергать себя опасности.

— Никакой опасности не будет, Егор. Расскажем следователю все как есть. — С едва сквозящей в голосе ноткой раздражения, отвечает Виноградов. — Я себя подставляю в большей степени. Кто знает, на что пойдет Илонка, чтобы отомстить мне.

Виноградов походит на сосуд с ядом. В нем столько обиды и злобы на некогда любимую женщину, что о другом он даже не думает — обо мне и Лизе, о моем предприятии, участвующим в тендере…

— Пошли, Егор. Я буду говорить, а ты молча сидеть.

Проглатываю возмущение, не считая нужным что-то доказывать, и следую за Виноградовым.

Следователь вежливо здоровается и, к удивлению Матвея, спрашивает о здоровье Риты. Нас провожают в просторный светлый кабинет с длинным столом для переговоров и хаотично стоящими вокруг него стульями.

— Допрашивать вас будут по очереди. — Захлопнув папку с бумагами, сообщает следователь. — Матвей Михайлович, вы не против присутствия Иволгина на вашем допросе?

— Я только за, — машет головой Матвей.

— Расскажите, как вы проникли в дом Олега Чистякова? — плюхаясь на сиденье, интересуется следователь. Нехотя раскрывает папку, включает диктофон и что-то размашисто записывает в допросном листке.