— В течение нескольких месяцев она была близка к гибели, — ответил Эдвард, — и страдает до сих пор. Однако она нашла новую цель в жизни. Поставила перед собой задачу подыскать мне подходящую невесту.

Он уныло улыбнулся Юнис, но ответной улыбки не дождался.

— Это весьма похвально, — сказала Юнис. — Конечно же, ты должен как можно скорее жениться. Это твой долг.

Ни лицо, ни поза Юнис не выражали вообще ничего. Она выглядела совершенно спокойной.

— Но я уже сделал свой выбор! — воскликнул Эдвард.

Юнис внимательно посмотрела на него.

— Если ты имеешь в виду меня, — сказала она, — и весьма неформальное соглашение, которое мы заключили четыре года назад, еще совсем детьми, то не нужно считать это обязательством, Эдвард. Я не являюсь подходящей невестой для графа.

— Почему это? — спросил он.

— Вероятно, «подходящая» не совсем правильное слово, — подумав немного, сказала Юнис. — Я леди и могу стать невестой любого джентльмена независимо от его титула и состояния. Более точное слово — «желательная». Или даже «блестящая партия». А я не буду для тебя блестящей партией, Эдвард.

— Я и не прошу блеска.

— Я знаю, — согласилась Юнис. — Внешние атрибуты тебя никогда особо не волновали. Но теперь ты отвечаешь не только за себя. Ты обязан вступить в брак, и брак этот должен быть удачным. Тебе нужна не просто невеста. Тебе нужна графиня. Твои мать и сестры знают, кто для этого подойдет.

— А бабушка и невестка? — не удержался Эдвард.

— О Боже… — с теплым сочувствием вздохнула Юнис. — И они тоже? Бедный Эдвард, похоже, тут собралась целая армия. Но да, вместе они подберут тебе правильную невесту.

— Мне? — уточнил он. — Или графу Хейворду?

Юнис серьезно посмотрела на него.

— Когда твой брат умер, — сказала она, — и ты стал графом Хейвордом, ты потерял право думать только о себе и своих удобствах, Эдвард. Ты и есть граф. Но разумеется, я говорю тебе только то, что ты уже и сам знаешь и с чем соглашаешься. Ты не из тех, кто увиливает от обязанностей. Это то качество, которым я всегда в тебе восхищалась. И ты не должен чувствовать себя связанным своего рода соглашением, заключенным со мной давным-давно, когда твои жизненные обстоятельства сильно отличались от теперешних.

— А как же ты? — спросил Эдвард. — Как насчет твоих чувств, Юнис?

— Если ты помнишь, — ответила она, — еще четыре года назад я сказала тебе, что не намерена выходить замуж до тех пор, пока мои возраст и положение незамужней женщины не начнут грозить превратиться в бремя как для меня, так и для моего брата. Так что давай официально освободим друг друга от любых обязательств, которые накладывало на нас это соглашение, даже если это всего лишь чувство вины и страх ранить другого.

— И ты действительно хочешь этого для себя? — спросил он. — Полной свободы? Даже от меня?

— Мы живем не для того, чтобы получать то, что хочется, Эдвард. Это случается не всегда и даже не часто. Гораздо чаще жизнь — это выполнение своего долга и правильные поступки, учитывающие интересы других людей.

Эдвард тяжело вздохнул. Юнис аккуратно сумела избежать ответов на его вопросы. Или она на них ответила? Быть может, то давнее соглашение всегда ее смущало? Может, она обрадовалась поводу положить всему этому конец? А может быть, и нет. Возможно, она повела себя благородно. Или просто разумно.

А как насчет его самого? Что чувствует он? Разочарование? Облегчение? Эдвард действительно не знал. Возможно, и то и другое.

— Ну что ж, значит, ты свободна, — сказал он. — И я тоже, раз ты так настаиваешь. Но я ни за что не откажусь от нашей дружбы, Юнис. И от вероятности, что когда-нибудь в будущем… Впрочем, этим я обременять тебя не буду.

— Твои мысли, твое мнение никогда не станут для меня бременем, Эдвард, — пообещала она. — И я всегда буду считать тебя своим очень близким другом.

Пришлось на этом и остановиться. Однако уходя, Эдвард чувствовал себя несколько подавленным — испытывал скорее уныние, чем облегчение. Да, он уже смирился с необходимостью как можно скорее вступить в брак, но теперь, после отказа от уютной мысли, что женится он на Юнис, внутри ощущалась неприятная пустота. Если не Юнис, то кто? Неужели ему придется познакомиться с какой-то незнакомкой, ухаживать за ней, обвенчаться и зачать ей ребенка? Разумеется, вопрос риторический, потому что именно это он и должен сделать. Это одна из двух причин, по которым ему пришлось оставить покой и надежность Уимсбери-Эбби, сменив его на Лондон. Лондон весной — это большая брачная ярмарка, и он прибыл сюда за покупками.

Разве только ему удастся убедить Юнис передумать. Она уклонилась от ответа на вопрос о своих чувствах по поводу расторжения соглашения. Может, она тайно надеялась, что Эдвард от свободы откажется?


Семейному комитету не потребовалось много времени, чтобы составить пугающе длинный список брачных вариантов, и еще меньше времени на то, чтобы сократить его до нескольких кандидатур, а затем единодушно оставить в нем только одну фаворитку.

Леди Анджелину Дадли.

Все в ней делало ее в высшей степени пригодной.

Она только собиралась начать выезжать. Ее дебютный бал должен был состояться через неделю, вечером того дня, когда Эдварду назначили произнести вступительную речь в палате лордов. Она была дочерью и сестрой герцога и, по слухам, обладала большим состоянием. До сих пор она вела очень уединенную жизнь в деревне на попечении целого ряда самых лучших гувернанток, каких только можно купить за деньги. Она значилась первым номером в каждом списке подходящих невест этого сезона, и, конечно же, ее перехватят в первые же недели, если не дни, ее появления на брачной ярмарке.

Для Эдварда существовало только одно препятствие, но огромное. Леди Анджелина Дадли, к сожалению, была сестрой герцога Трешема.

Разумеется, признавался он самому себе, вряд ли можно винить леди за необузданность и беспутный образ жизни ее братца, да и покойного отца. Или за скандальную репутацию матери, пока та внезапно не умерла два года назад.

Собственно, девушку следовало бы пожалеть.

Так или иначе, Эдвард очень скоро обнаружил, что ему придется произвести по меньшей мере первый залп, предваряющий то, что по надеждам его семейства будет стремительной и успешной кампанией по сватовству. Лоррейн взяла на себя разговор с леди Палмер, с которой водила знакомство. Леди Палмер была кузиной леди Анджелины Дадли и ее покровительницей во всех значительных мероприятиях сезона. В результате этого разговора Эдвард был ангажирован на первый танец с леди Анджелиной Дадли во время ее дебютного бала — вероятно, самый важный танец в ее жизни.

Инициатива Лоррейн получила самое сердечное одобрение всех членов семейного комитета. Эдвард даже слышал (и старательно проигнорировал) упоминание о часовне Святого Георгия на Ганновер-сквер как единственном по-настоящему достойном месте для венчания такой социальной значимости. Данное замечание сорвалось с уст его бабушки по материнской линии.

То, что он оказался выбран для первого танца с леди Анджелиной Дадли, было огромной честью для Эдварда. Для нее, разумеется, это было не меньшей честью. Он считался одним из самых достойных холостяков на брачной ярмарке этого года — и не сомневался, что весь бомонд знает о его активных поисках невесты.

Все это чертовски раздражало.

Всего год назад он мог посетить любой светский бал, и его на нем никто бы не заметил. С этой точки зрения быть вторым сыном — настоящее благословение, ты становишься практически невидимкой.

Интересно, как выглядит леди Анджелина Дадли? И что она за человек? Впрочем, похоже, он обречен выяснить все это в самом скором будущем. Его вынудили пройти через мучительно смущающую формальность — обратиться к самому Трешему за разрешением открывать бал с его сестрой; увы, Трешем все-таки вернулся в город. Разумеется, разрешение ему предоставили, хотя пришлось выдержать долгий непроницаемый взгляд черных глаз Трешема прежде, чем тот соизволил ему сказать, что если леди Палмер сочла Хейворда превосходным партнером для леди Анджелины, то кто он такой, чтобы ей перечить?

Господи! Эдвард не мог не думать, что ему придется пережить, если он когда-нибудь будет вынужден обратиться к герцогу за позволением жениться на его сестре. Даже мысль об этом была невыносима, хотя он считал, что справился достаточно хорошо, таким же уверенным взглядом ответив на взгляд Трешема.

Когда вопрос решился официально, все дамы — родственницы Эдварда радостно защебетали от восторга. И не только леди. Огастин Линд начал отпускать шуточки про ножные кандалы и громко хохотать над собственным остроумием. Овермайер вслух высказывал надежду, что его подагра (по неквалифицированному и недоброму медицинскому заключению Эдварда, существующая не столько у него в ногах, сколько в голове) позволит ему посетить бал в Дадли‑Хаус, чтобы он своими глазами смог увидеть судьбоносную встречу его зятя и будущей графини.

Во время случайной встречи на Оксфорд-стрит Эдвард с большим облегчением узнал, что леди Сэнфорд и Юнис тоже пойдут на этот бал; хотя Юнис презирала легкомыслие подобных светских мероприятий, она согласилась пойти, чтобы не разочаровывать тетку. Может быть, она согласится хотя бы на один танец с ним, подумал Эдвард, хотя Юнис терпеть не могла танцевать. Вообще-то сам он, сказать по правде, танцевать не умел. Может, его правая нога и выглядела правой, но на самом деле это была замаскированная левая нога. Во всяком случае, Эдвард не сомневался в этом, пытаясь повторить замысловатые па любого существующего на свете танца.

Может быть, Юнис согласится вместо танца просто посидеть с ним или прогуляться по саду, если вечер выпадет теплым?


А тем временем Эдвард нанял секретаря, чтобы тот помогал ему справляться с графскими заботами в Лондоне, при том, что нужно было еще заочно заниматься имением в Шропшире, и направил всю свою энергию на составление своей первой речи в палате лордов, которая повергнет всех пэров королевства в восхищение и лишит их дара речи.