— О, Эдвард! — Альма слегка сжала его руку. — Конечно, на поцелуй она ответила. И конечно, она бы отказала.

Ну вот, опять. Женская логика. Честно говоря, она приводила его в полное замешательство.

— Так что, значит, мне нужно ждать? — спросил он. — Может быть, вечно?

— Разумеется, нет, — ответила Альма. — Но ты должен очень хорошо ей объяснить, что делаешь предложение, потому что любишь ее, потому что не мыслишь без нее жизни. Ведь ты ее любишь, правда?

— Ну конечно, люблю, но все это бессмысленно, Альма, — сказал он. — Она такая… — Он покрутил в воздухе рукой. — Ну вот такая. Вместо того чтобы спуститься с более пологого склона, обойти холм и так попасть к дереву, на котором повисла ее шляпка, или хотя бы дать мне возможность осторожно спуститься с крутого склона, а самой подождать наверху, она схватила меня за руку и помчалась вниз. Мы оба могли сломать шеи!

— И вы оступились, покатились вниз, ничего не сломали и поцеловались, — заключила Альма. — А вы смеялись?

— Ну а как иначе? — сказал Эдвард. — Хотя это не так уж и смешно, да?

— Жизнь вообще не смешная, — согласилась Альма, — за исключением тех случаев, когда она становится забавной. Когда мы делаем ее забавной. Эдвард, леди Анджелина Дадли идеально тебе подходит. Мы все поняли это с самого начала. И наконец ты и сам это увидел, хотя тебя это до сих пор ставит в тупик. Ты всегда слишком боялся, что утратишь контроль над своей жизнью, если позволишь себе просто расслабиться и начать ею наслаждаться.

— Ну, не настолько я скверный, — возразил он. — Или настолько?

Альма наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Ты совсем не скверный, — сказала она. — В том-то и проблема.

— Значит, ты бы предпочла, чтобы я больше походил на Мориса? — нахмурился Эдвард.

— Я бы предпочла, чтобы бы ты больше походил на Эдварда, — ответила Альма. — На того Эдварда, каким он мог бы стать, если бы начал жить в полную силу. Если бы позволил себе больше, чем просто любить. Если бы позволил себе по-настоящему влюбиться — и в жизнь, и в женщину, созданную только для него.

— Хм, — протянул Эдвард, пришедший в некоторое замешательство.

Альма всегда была его рассудительной и практичной старшей сестрой. Он не ожидал услышать от нее такие поэтические излияния.

— И если ты рассчитываешь, что она выслушает еще одно твое предложение, — продолжала между тем Альма, — то сначала должен убедить ее, что это идет от сердца, Эдвард. Ты должен сделать что-нибудь очень решительное, чтобы убедить ее.

Он вздохнул, повернул голову и посмотрел на сестру.

— А я всего-то спросил, не окажется ли слишком ли дурным вкусом, если мы сделаем наше объявление (будет ли еще, о чем объявлять) во время приема, устроенного по поводу помолвки Лоррейн и Феннера.

Альма засмеялась, и он тоже усмехнулся.

— Ну, — сказала она, — на этот вопрос есть простой ответ. Нет. Это не будет дурным вкусом. Более того, мне кажется, что Лоррейн просто придет в восторг от радости. Она очень тебя любит, Эдвард, и ты это знаешь. Ты всегда был добр к ней и к Сьюзен.

«Ты должен сделать что-нибудь очень решительное, чтобы убедить ее».

Правильно. Только что?

После завтрака он с остальными мужчинами пошел на рыбалку. Это было его любимое занятие в деревне. И пока рыбачил, Эдвард решил, что днем поведет леди Анджелину на прогулку. Он поговорит с ней, снова будет смеяться, снова поцелует. И скажет, что любит ее. И даже если будет чувствовать себя при этом полным идиотом (а так оно наверняка и получится), все равно скажет. Похоже, подобные вещи имеют для женщин большое значение, и ведь он не соврет. Он в самом деле ее любит!

И да помогут ему небеса.

Однако дневную прогулку пришлось отложить — после ленча Юнис увела леди Анджелину в оранжерею, и, похоже, разговор у них шел с глазу на глаз. И потом Эдвард их больше не видел, хотя обошел весь дом гораздо позже того, как всем, включая обеих мисс Брайден, надоело музицировать в гостиной и гости разбрелись кто куда — кто на улицу, кто в бильярдную, кто в свои комнаты отдохнуть.

Уиндроу по случаю дня рождения своей матери отправился домой и собирался там ночевать — его имение находилось всего в десяти милях отсюда. Чуть раньше Эдвард бы просто пришел в восторг и искренне понадеялся бы, что Уиндроу не вернется обратно. Но он уже сумел это преодолеть — во всяком случае, до тех пор, пока Уиндроу не делает ничего, угрожающего безопасности леди Анджелины и ее душевному покою.

И тут, еще немного позже, это и случилось.

Когда Эдвард проходил через холл, к нему подошел дворецкий и протянул сложенный и запечатанный лист бумаги.

— Мне велели передать это вам лично в четыре часа, милорд, — произнес он, поклонившись.

Эдвард взглянул на записку. Его имя было написано аккуратным женским почерком. Юнис. Он вскинул брови. Письмо? Вместо того чтобы просто сказать нужное?

— Спасибо, — ответил он и поднялся к себе в комнату, чтобы прочитать записку.

Лорд Уиндроу пригласил их с леди Анджелиной Дадли сопровождать его в Нортон-Парк, чтобы доставить особое удовольствие матери в день ее рождения, писала Юнис. Эдварду, конечно, об этом известно…

Ничего подобного!

Все, разумеется, устроено подобающим образом. И леди Палмер, и герцог Трешем дали свое разрешение.

«Но, Эдвард, — продолжала Юнис, — я знаю, меня пригласили только потому, что иначе леди Анджелине не позволили бы ехать одной. Возможно, я веду себя глупо. Ты и сам знаешь, я не подвержена беспочвенным тревогам. Но я беспокоюсь. Как можно быть уверенной, что леди Уиндроу на самом деле в Нортон-Парке? А вдруг ее там нет? А вдруг меня по дороге похитят, и леди Анджелина останется наедине с лордом Уиндроу? О, должно быть, все это совершенно безосновательные волнения, правда? Должно быть, я несправедлива к лорду Уиндроу. В конце концов, он джентльмен, несмотря на то, свидетелем чему ты оказался по дороге в Лондон. Но, Эдвард, он упомянул какую-то гостиницу по пути в Нортон, где мы, по его словам, остановимся, чтобы освежиться и переменить лошадей. Но туда всего-то десять миль. Нам нет нужды останавливаться, верно? Прости меня за это письмо. Я знаю, это на меня не похоже. Но леди Анджелина так невинна! Я боюсь за нее. А лорд Уиндроу такой любитель флирта, а может быть, и того хуже. Пожалуйста, не обращай внимания на эти мои глупые мысли — или догони нас. Когда лорд Уиндроу не слушал, я сказала леди Палмер, что ты можешь тоже поехать за нами в Нортон, и, похоже, она даже обрадовалась этому. Полагаю, она все еще испытывает некоторые надежды насчет тебя и леди Анджелины. О, пожалуйста… все, нам пора. Пожалуйста, приезжай. Твой вечно преданный друг Юнис».

Эдвард похолодел.

Впадать в панику? Это вовсе не похоже на Юнис. Она самая здравомыслящая особа из всех его знакомых, причем обоего пола. Если она беспокоится, значит, есть из-за чего.

И этот негодяй Уиндроу…

Эдвард сжал кулаки. Пальцы аж зудели, так ему хотелось вцепиться в глотку мерзавцу. А костяшки ныли от желания соприкоснуться с его челюстью.

На этот раз лорду Уиндроу не придется попусту тратить слова, убеждая принять вызов. Пусть побережет дыхание, чтобы защитить свою жизнь, потому что оно ему потребуется еще до того, как этот день закончится.

Леди Палмер сидела в гостиной вместе с бабушкой и матерью Эдварда, преподобным Мартином и мистером Брайденом. Эдварду пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы улыбнуться, поприветствовать всех и дождаться окончания беседы о преимуществах круглогодичной жизни в деревне по сравнению с тем, чтобы проводить часть времени в Лондоне или на курорте. И еще раз собрать волю в кулак, чтобы обратиться к леди Палмер спокойным тоном.

— Мэм, — произнес он, — пожалуй, я поеду в Нортон-Парк, если отсутствие еще одного гостя не покажется вам особой неучтивостью. Мне не хотелось перегружать карету Уиндроу, но я предупредил, что могу последовать за ними.

— Да, — ответила она, — я знаю, лорд Хейворд. И очень рада, что вы, молодежь, можете немного повеселиться и в другом месте. Более того, в глубине души я счастлива, что вы тоже решили поехать, потому что теперь число гостей будет ровным и обеденный стол не покажется нам перекошенным на одну сторону.

Она засмеялась, как, впрочем, и все остальные. Бабушка, отметил Эдвард, махнула в его сторону лорнетом и даже подмигнула.

— Леди Уиндроу так обрадуется обществу, — добавила леди Палмер. — У нее слишком хрупкое здоровье, и она редко покидает Нортон, но очень любит гостей. Не буду вас больше задерживать, все же ехать довольно далеко.

Значит, мать Уиндроу все-таки в Нортоне, думал Эдвард, торопливо выходя из комнаты и мчась вверх по лестнице, чтобы переодеться в костюм для верховой езды. Возможно, опасения Юнис все же не имеют под собой никакой почвы. Но все равно остается вопрос — зачем заезжать по дороге в гостиницу? Эдвард не доверял Уиндроу, когда дело касалось гостиниц. Нет, он поедет. И пусть только Уиндроу попробует что-нибудь выкинуть. Эдварду почти хотелось, чтобы тот попытался. Его давнее убеждение, что джентльмену не требуется прибегать к насилию, чтобы доказать свою точку зрения, очень хорошо — в некоторых случаях, возможно даже, в большинстве случаев.

Но это не некоторый случай и не большинство.

Это касается леди Анджелины Дадли, которую он любит. Как это Альма выразилась? Без которой он, Эдвард, не мыслит жизни. Именно так или очень близко к этому. И что еще она сказала?

«Ты должен сделать что-нибудь очень решительное, чтобы убедить ее».

Правильно.

Правильно!

Спустя десять минут Эдвард, оседлав коня самостоятельно, галопом скакал прочь от конюшни.


Глава 19


Мисс Годдар и лорд Уиндроу вели оживленную дискуссию о «Памеле» мистера Ричардсона, которую Анджелина так и не прочитала — частично потому, что книга выглядела пугающе длинной, частично потому, что ее подзаголовок, «Вознагражденная добродетель», никогда не казался ей соблазнительным. Мисс Годдар придерживалась мнения, что герой был самым презренным негодяем во всей мировой литературе, включая Яго у Шекспира, а лорд Уиндроу возражал, что исправившийся повеса на всю оставшуюся жизнь становится самым стойким и достойным из всех героев.