Я могу думать только о Хантере. О его взгляде на меня, когда мы вели хромой разговор. О его руке на моей, о странном комфорте. Просто прикосновение. Рука на моей руке. Но оно говорит мне, что я не одна. Стремление не получить что-то от этого контакта, а что-то отдать. Он тоже потерял своих родителей. Думаю, он был очень близок с тем солдатом, который умер. С Дереком. Я видела его горе, когда, как он думал, я не смотрела. Он не плакал — не думаю, что он уже может плакать, так же, как и я.

Хасан выбрал быть солдатом, поэтому его смерть — не сюрприз, но от этого все еще больно. Мое сердце все еще скорбит по нему. Я всегда скучала по нему, я не видела его годами. Теперь он умер и ушел по-настоящему. Но я не могу оплакивать Хасана. Я выплакала все слезы, и теперь печаль не имеет иного выхода, кроме как через гнев. Думаю, с Хантером то же самое, только его ярость сильнее, глубже. Она хранится на далеком дне его души. Не думаю, что он осознает или понимает свою собственную ярость. Свое одиночество.

Махмуд уходит, оставив мне деньги и не взглянув на меня.

Когда я возвращаюсь домой, Хантер спит или притворяется спящим. Я чувствую его взгляд на себе, пока моюсь, и, украдкой поглядывая на него, вижу его дискомфорт. Махмуд был последним клиентом за день, поэтому я принимаю душ. Быстрый и холодный. У меня нет личного пространства, и я знаю, что Хантер пытается не смотреть на меня. Его решимость дает мне подобие уединения, что для меня сложно принять или осознать. Я шлюха. Почему меня должно заботить, что он видит мое голое тело? Но меня заботит. Он это знает и что-то с этим делает.

Когда он коснулся моего колена впервые, я была уверена, что он настроен пойти дальше. Была уверена, что он настроен коснуться меня, заставить меня прикоснуться к нему, поэтому я попыталась дать ему это. Я думала, он ожидал именно этого, а по своему горькому опыту я знала, что мужчины не остановятся не перед чем, чтобы получить то, что они от меня хотят. Сейчас Хантер ранен и слаб, но он всё ещё может причинить мне боль. А когда он выздоровеет, он сможет сделать и хуже. Есть кое-что похуже, чем применение ко мне мужской силы. Даже после того как они мне платят, они всё равно насилуют меня.

Что-то в моем сердце подсказывает, что Хантер так не поступит, но сердцу я доверять не могу.

* * *

Сегодня приходит Абдул, и это значит, что уже прошла неделя. Хантер в моем доме уже неделю.

Абдул — не первый ударивший меня мужчина, не первый, кто выместил свое желание на меня. У меня нет сил, чтобы остановить его, теперь он владеет мной. Он может убить меня, и никто не узнает или не забеспокоится. Он мог бы избить меня до полусмерти, и никто ничего не сделает. Если Абдул узнает о Хантере, он убьет нас обоих.

Я пытаюсь отвлечься от своих страхов разговорами с Хантером и изучением его языка. Хантер учится быстро, быстрее, чем я. Он может описать действительно много всего, но недостаточно, чтобы бы могли по-настоящему поговорить. Хотя, думаю, он скоро сможет. Он скачет от глупого повторения слов к сплетению предложений, делая мысль цельной.

Когда он сможет, о чем мы поговорим?

Время. Абдул скоро придет. Я жду его в мечети. Недалеко под одеялами спрятан нож. Не знаю, что я буду с ним делать, но мне лучше с ним в руке. Я отказываюсь позволять такому человеку как Абдул становиться для меня последним.

Он здесь. Весь из себя важный, с большим пузом и блестящими глазами. Как гигантская свинья. С щетиной, жирная, жестокая и опасная.

Я не встаю, пока он важничает. Смотрю на него, встречаюсь с ним взглядом. Он стоит над мной и улыбается, а затем расстегивает ремень. До этого дня он всегда толкал меня на спину и делал свои дела. По злобному изгибу его губ могу сказать, что сейчас на уме у него что-то еще. Он сбрасывает штаны и обнажает короткий толстый член — жесткий и стоящий прямо.

Он указывает на себя.

— Соси, шлюха.

— Дополнительная стоимость.

— Я заплачу тебе ровно столько, сколько захочу, сука. Соси.

— Сначала оплата. Плюс сотня.

Я даже не вижу, как движется его рука. В следующую секунду я уже лежу на полу с пульсирующей щекой. Абдул возвышается надо мной, прижимая ствол пистолета ко лбу.

— Шлюха! — кричит он. — Делай, что я велю, а иначе я тебя убью. Ты не больше, чем грязная шлюха. Я плачу тебе лишь из щедрости. Сегодня ты дашь мне то, что я захочу, и я не буду платить. Твоя плата на сегодня — жизнь. Поняла?

Я могу лишь кивнуть. Он хватает меня за волосы и тянет в вертикальное положение, тыкая лицом в свою промежность. Его член сталкивается с моими сомкнутыми губами. Рассматриваю вариант укусить его, но знаю, что тогда он меня убьет. Выстрел потревожит Хантера, он притащится искать меня. И его убьют, и тогда моя работа по его спасению будет напрасной.

Делаю так, как мне велено. Он немытый. Мерзкий на вкус. Он сжимает руки в кулаки в моих волосах, толкает меня к своей промежности, насильно врывается в мое горло, душит меня. Я давлюсь и чуть ли не блюю, когда он кончает, наполняя мое горло своим семенем. А потом я не могу остановиться. Отворачиваюсь и блюю на потрескавшуюся плитку рядом с одеялами.

Абдул смеется.

— В следующий раз не спорь. — Он наклоняется и приближает свое лицо к моему, пока меня выворачивает. — Будешь спорить со мной впредь — убью.

Он вальяжно шагает прочь, застегивая пряжку на ремне. А я остаюсь, упираясь коленями в холодный пол; меня рвет. Наконец я смогла остановиться и вернуться домой, утирая рот.

Ковыляю в ванну и остервенело чищу зубы.

Не могу смотреть на Хантера. Но он все-таки все видит и гневно восклицает на английском. Пытается встать.

— Нет. Сядь, — говорю я. — Я в порядке.

— Нет, — говорит он на арабском.

Он долго и мучительно борется с ногой, поэтому я опускаюсь перед ним на колени, чтобы он на меня посмотрел. Он мягко касается пальцами моего подбородка и поворачивает голову, чтобы осмотреть щеку. Хантер хмурится, в его голубых глазах вспыхивает гнев. Он касается моей щеки, аккуратно проводя пальцем по воспаленной коже. Чем дольше он меня касается, тем ярче загорается ярость в его глазах.

Он говорит что-то по-английски, один рычащий вопрос. Мне не нужно знать значение, чтобы не понять, что он спрашивает. Кто?

Я трясу головой.

— Нет. — Он понимает все слишком хорошо. — Не хочу, чтобы ты впутывался в это. Он убьет тебя.

Он убьет нас обоих.

— Кто? — снова говорит он на английском.

— Абдул. — Мне приходится пораскинуть мозгами, как использовать жесты и наше ограниченное взаимопонимание, чтобы объяснить, кто такой Абдул. — Солдат, генерал.

Он качает головой и пожимает плечами. Я встаю и пытаюсь принять позицию «смирно»: пятки вместе, спина прямая; затем я отдаю честь. Хантер смеется над моей пантомимой, но понимающе кивает. Я рисую пальцами широкий прямоугольник слева на груди, имея в виду ряд медалей и других разноцветных штучек, которые носит солдат высокого ранга, потом хлопаю по плечу, намекая на знаки отличия. Хантер всё еще, кажется, в замешательстве. Я вздыхаю.

И тут мне в голову пришла идея. Я кладу указательный палец над верхней губой — усы, произношу «Саддам» и поднимаю руку над головой. Потом я на пару дюймов опускаю руку, обозначая ранг пониже, и говорю «Абдул».

Хантер распахивает глаза, поняв, что я имею в виду. Абдул — генерал высокого ранга, не далеко от самого Саддама Хусейна. Или так было, пока Саддама не свергли американцы. Абдул был моим постоянным клиентом многие годы до того, как получил свое нынешнее звание.

Я снова сажусь, и Хантер еще раз касается моей щеки.

— Нет, — говорит он жестким, разъяренным решительным голосом. — Я умру его.

Я смеюсь над его искалеченным арабским и качаю головой.

— Нет. Скажи «я убью его». — Потом повторяю, изображая поножовщину.

Он кивает и повторяет за мной:

— Я его убью.

Теперь в моем голосе и в глазах нет смеха.

— Нет! — говорю я на английском и арабском. — Нет.

Он не отвечает, не спорит, но я вижу по его глазам: он не передумал. Он намерен убить Абдула за то, что тот ударил меня. А я не могу сделать так, чтобы он понял. Это моя жизнь. Моя работа. Так я выживаю. Если Абдул умрет, моя работа будет уничтожена. А эта работа стоила мне десять лет приобретения клиентов и репутации Сабах.

Но что-то в моем сердце жаждет позволить Хантеру сделать так, как он хочет. Что-то во мне болит и сжимается, будто неиспользуемые мышцы вернулись к жизни. Он хочет защитить меня. Он видит, что мне больно, и в его глазах таится ярость и мучение за меня.

Он не знает меня. Он даже, на самом деле, не говорит на моем языке, как и я на его. Друг о друге мы не знаем ничего. Мы враги. Наши люди воюют. Он не может меня защищать. Ни от таких, как Абдул. Ни от кого-то еще.

Глаза Хантера находятся всего в паре дюймов от моих. И внезапно я осознаю, насколько мы близки. Его бедро задевает мое. Его тело достаточно близко к моему, чтобы чувствовать его тепло. Я могу видеть каждый волосок на прорастающей на щеках и подбородке бороде, густой и черной. Капля пота скользит по его виску, огибает скулу и теряется в щетине. Он вытирается щекой о плечо, убирая пот в маленькое влажное пятно.

Его глаза пронизывают меня, такие голубые, жаркие и глубокие, взгляд дрожит от запутанных эмоций. Интересно, о чем он думает? Он облизывает губы, острым розоватым кончиком языка скользя по нижней губе.

Сначала я не понимаю, что происходит. Его лицо приближается к моему, глаза расширяются, взгляд не покидает моего. Такие голубые… и так близко… Что он делает? Я не могу двигаться. Я остолбенела от его близости, дрожа от страха и предвкушения. Вот оно. Сейчас он возьмет у меня то, что хочет. Он все еще трясется от боли — я могу это видеть по морщинкам в уголках глаз и по тому, как крепко он сжимает одеяло свободной рукой — так, что побелели костяшки пальцев. Но другая его рука всё ещё касается моего подбородка, челюсти, кожи под ухом, да так нежно, словно меня ласкает ветерок. А сейчас его губы касаются моих; зачем? Что это? Он меня целует? Клиенты не целуются. Они никогда и не пытаются, а я им не позволяю.