Джасинда Уайлдер - Раненые

Слышу, как мужской голос отвечает на ее голос, низкий и сладкий. Притворство. Сегодня воздух спокойный, и я могу слышать все. Слабое позвякивание ремня. Ее стоны, фальшивые, слишком громкие. Его голос, свиное похрюкивание.

В животе бурлит, в груди пульсирует. Ненависть. Ревность. Отвращение.

Откуда это?

Я не знаю ее. Даже не знаю ее имени. Так почему же я так остро реагирую? Ответа нет, но с каждой секундой мой гнев набирает обороты, подгоняемый быстрым сердцебиением. Из-за каждого звука мое нутро сжимается. Ее голос, полный ложного энтузиазма, измельчает мои нервы.

Теперь я признаю эти эмоции. Все они произрастают из одной: беспомощность. Я хочу остановиться, но не могу. Я даже не могу двинуться. Это ее выбор, ее жизнь, не моя. И я полностью от нее завишу.

Черт.

Слишком много времени — может, десять минут — спустя она появляется и повторяет процесс самоочистки в крохотной ванной без дверей. Она поправляет волосы, помаду, румяна и одежду. На этот раз я не смотрю.

Она смотрит на меня один раз, пока поправляет одежду. Я мужественно стараюсь удержать на лице безразличие. Не знаю, что она видит, но она отворачивается, выходит и прислоняется к стене своего дома рядом с окном в пределах моей видимости. Я смотрю на ее спину, замечая полоску кожи между юбкой и рубашкой.

Я не должен хотеть коснуться ее, но я хочу.

Непреодолимое желание.

Я поднимаюсь с земли, задерживая дыхание из-за боли, а затем позволяю себе упасть обратно. Молнии мучительной боли простреливают сквозь меня, ослепительно-белые, попадая в меня, пока я не отрубаюсь.

Темнота наполняет меня, избавляя от желаний, которые я не понимаю и которых у меня не должно быть.

Он уснул. Такой мужественный. Не понимаю, что со мной происходит. С того самого первого момента, когда я его увидела, что-то в нем взбудоражило мою кровь, заставив тело петь. Даже сейчас, когда вместе с солнцем ушел мой последний клиент, мое тело трепещет лишь от одного взгляда на него.

У него сильная квадратная челюсть, волосы чернее самого темного часа ночи, из-за чего его поразительные голубые глаза становятся еще ярче. Конечно, сейчас он спит, поэтому его глаза я видеть не могу, но они прожигают меня, сплю я или бодрствую, работаю или отдыхаю. Кажется, его глаза видят меня, настоящую меня.

Его тело… бледная кожа, гладкая и почти без волос за исключением тонкой дорожки, тянущейся от пупка и скрывающейся за резинкой трусов. Мускулатура чрезвычайно развита, каждая его часть была гладкой, объемной и мощной. Грудь широкая и крепкая, мышцы бугрятся даже в бездействии сна. Живот похож на вспаханное поле, кубики мышц очерчены глубокими бороздками. Руки как плетеные канаты — каждый бицепс больше моей руки — большие, грубые и мощные. Ноги похожи на скрученные стволы старых деревьев — каждая в обхват почти толще моей талии.

Я никогда не видела мужчину, который выглядит как он. Конечно, те мужчины, которых я знаю, просто звенят ремнями, достают свою мужественность и делают со мной свои быстрые грязные дела. Они никогда полностью не раздевались. Никогда не обнажались. Ведь обнажиться — значит, позволить себе быть уязвимым. Не раздеваясь, они демонстрируют свою власть надо мной. Я должна быть раздета, пока они остаются в одежде и платят мне деньги, из-за чего могут меня осквернять.

Этот мужчина, этот американец. Он не обнажен. У него есть нижнее белье, и я его не трогала, поэтому голым я его не видела. Но даже так он кажется более обнаженным, чем любой мужчина, которого я когда-либо видела. Я хочу отвести взгляд, но не могу, и когда я смотрю на него, и что-то странное трепещет внутри меня, пульсирует в сокровенных местечках моего сердца, тела и души. Как голод, только по-другому.

Помню Малика, моего первого клиента. Помню, как он смотрел на меня, помню, как думала, что он казался голодным. Так вот оно что? От этой мысли меня обдало холодом и отвращением. Это чувство в животе и между бедер — просто жажда секса?

Нет. Секс не значит ничего, кроме работы. Денег. Мужчины — свиньи. Я не женщина, я вещь. Предмет, служанка для их нужд. Нужда — секс.

И тем не менее… Я не могу перестать смотреть на него.

Должно быть, ему больно. Он стонет, даже когда спит, пытаясь перевернуться во сне, но его останавливает боль. Я помню, как его рука касалась моей, когда он показывал мне, как рвать повязку. Руку жгло так, будто от молнии, одно невинное прикосновение, и все мое существо в огне. Я не могла предотвратить свою гневную реакцию.

Из-за прикосновений мужчин в моем желудке что-то сжимается, и, работая, я должна скрывать свое отвращение, маскировать его под желание и делать вид, что наслаждаюсь. Чем громче и чем фальшивей я кричу, тем сильнее им это нравится.

Его прикосновение, этого Американца… из-за него желудок не сжался в отвращении, что и стало причиной моего гнева. Я должна ненавидеть его. Он убивал моих людей. Может, это он убил моего брата. Но я его не ненавижу. Не знаю, почему я не оставила его истекать кровью там, где он лежал. Однако я не стала этого делать. Я принесла его в свой дом. В свой дом. Он спит в паре шагов от моей кровати. Он знает, чем я занимаюсь. И ему это не нравится, хотя я не могу сказать, почему. Возможно, я ему противна, хотя сомневаюсь, что это действительно так.

Я видела, как он смотрел на меня. Американец пытается этого не делать, что странно. Я проститутка. Почему он заботится о моем уединении? Но все именно так. Он отводит взгляд, когда я готовлюсь к приходу следующего клиента, когда я меняю и обновляю макияж.

О чем он думает, когда смотрит на меня этими голубыми глазами? Он желает меня так, как остальные мужчины? Они хотят меня страстью плоти. Они думают, что я пригодна только для единственной вещи. Они едва знают мое имя. А это даже не мое настоящее имя.

Может, он видит во мне женщину, личность.

Нет. Конечно, нет. С чего бы ему?

Моргаю, и вот он уже не спит, а смотрит, как я наблюдаю за ним. Заставляю себя встретиться с ним взглядом и не отвести глаза или вздрогнуть. Я хочу спрятаться от него. Не могу избавиться от того чувства, что он смотрит в меня. Что он может видеть мои мысли, мои секретные желания, даже несмотря на языковой барьер между нами.

Он разговаривает со мной, говорит что-то нежное своим низким грубым голосом, словно гром вдалеке. Наблюдаю, как дергается его кадык, как двигаются его губы. Хотела бы я знать, о чем он говорит. Он что-то у меня спрашивает и ждет ответа, будто я его поняла.

Он касается своей груди ладонью и говорит только «Хантер». Затем указывает на меня и пожимает плечами. Он хочет знать мое имя.

В раздумьях смотрю на него. Я не говорила свое настоящее имя никому уже очень долго. Никому после Малика.

Я дотрагиваюсь до груди прямо посередине.

— Рания.

Зачем я сказала ему свое настоящее имя? Будто бы он понял разницу.

— Рания, — мое имя он говорит так медленно, будто пробует.

Когда он говорит мое настоящее имя, я понимаю свой ответ: не хочу, чтобы он знал проститутку — Сабах. Я хочу, чтобы он знал женщину — Ранию.

Но почему?

Я не знаю. Но хочу этого.

Я пробую его имя:

— Хантер.

Когда я произношу его имя, он улыбается. Как бы я хотела вообразить, что его улыбка, даже очень маленькая, как эта, просто легкий изгиб губ, не вызывала дрожь и взмахи каких-то крыльев в моем животе и не сжимало мое скрытое сердце. Его улыбка такая искренняя. Будто он от меня не хочет ничего, кроме как улыбки в ответ.

Но я-то знаю. Я знаю, чего он хочет.

Так почему я улыбаюсь в ответ? Уголки губ поднимаются в настоящей улыбке, не той фальшивой, которой я одаряю клиентов. Эта улыбка проникает в мое сердце и отталкивает тяжелую тьму. Моя улыбка притянута и вдохновлена его собственной. Она кажется такой легкой на лице и в душе.

Реальность напоминает о себе, я встаю на ноги и иду к окну. Почему я ему улыбаюсь? Почему он здесь? Почему я его спасла?

На меня смотрит другая пара голубых глаз, давно умершие, давно изгнанные из памяти. Другой американец, умерший от моей руки. Царство воспоминаний: как дернулись мои руки, как плечо отдало болью, тот оглушительный грохот. Смерть молодого, красивого и совершенно невинного американца. Я смотрела, как он умирает. Смотрела, как он задыхается.

Еще долго мне снились те голубые глаза, смотрящие сквозь меня, сквозь пелену смерти. Просыпалась в одиночестве под своим одеялом, рядом сопела тетя Мейда, с другой громко сопел Хасан, а я все еще видела эти небесно-голубые глаза. Они впивались в меня, впивались в мою душу пустым взглядом призрака.

Я до сих пор иногда просыпаюсь по ночам с видением тех угасающих глаз.

Этот Американец, Хантер, в моем доме только из-за тех медленно угасающих голубых глаз. Может, если я его спасу, эти умирающие голубые глаза перестанут мне сниться. Может, я начну видеть живые глаза, глаза Хантера. Не просто голубые, а горящие, цвета океана с пронзительными вспышками молний. Я видела такое однажды, когда еще маленькой девочкой ездила с родителями в Бейрут к кому-то в гости. Океан пульсировал, двигался, был бесконечным и таким, таким голубым, как поле сапфиров. Я вижу этот оттенок в глазах Хантера, и это меня пугает. Когда он смотрит на меня, мне больно. Его взгляд вклинивается в мои прочные стены и видит тайную мягкость, спрятанную глубоко в моей душе.

Чувствую его взгляд на себе, пока смотрю в окно. Хотела бы я спросить, о чем он думает. И тут я понимаю, что могу сказать все, что захочу. Он не узнает, что сказала.