Здесь же на улице маленький оркестрик играл простые местные мелодии, музыканты азартно били в высокие гулкие барабаны, отбивая ритм.

Мальчишки и девчонки с огромными плетеными корзинами за спиной продавали сладкий сахарный тростник и ракушки. К причалу подходило маленькое суденышко, рыбаки которого весело сообщали о том, какой у них богатый улов тунца. В толпе показались монахини в высоких головных уборах и священники – их широкополые черные шляпы были заметны издалека. Эти последние благословляли улов рыбы, всяческую снедь, коз, ослов, даже кошек и собак, маленьких детей. Рядом с таможней прогуливались местные плантаторы, одетые в белоснежные костюмы, и богатые негоцианты в темном твиде или серой фланели. Хэнку чудилось, что карманы их слишком отягощены солидными кошельками, для которых, как и для розовых манго, подошло время жатвы.

Вокруг него кипела жизнь. Это была свобода. Во время этих долгих, невыносимо жарких дней и жизнь, и свобода представлялись ему абсолютно недоступными, какими-то нереальными далекими воспоминаниями. Пока Хэнк чистил и ел банан, он наблюдал за окружающими, наслаждаясь свободой. Когда он был заточен в камеру или в карцер во время наказаний, он всегда вспоминал простую жизнь, состоящую из мелочей. Быть может, частично, но он боролся и выжил именно потому, что хотел вернуться к этой жизни. В то же время, пока он стоял и смотрел, ему пришло в голову, что никогда еще у него не было своей собственной жизни, вернее, места в этой жизни. Он никогда и никуда не вписывался. В лучшем случае он занимал чье-то чужое место. Вот как сейчас. На нем была черная одежда, черная сутана, точно такая же, как у всех священнослужителей на этом острове, но сам он не служил Господу, он и здесь, в этом тропическом захолустье, был никем. Он выбрался из тюрьмы, но не смог выбраться из своей кожи. Он был всюду сторонним наблюдателем. И даже мог назвать причины. В одиночестве была своя прелесть. Оно было надежно и безопасно. Он всегда мог делать то, что хотел, и так, как хотел. Он исполнял только свои прихоти и капризы. Выжить в одиночку было гораздо легче. Он рано понял, что если бы даже ему вздумалось жить по правилам, то многие все равно бы думали, что он этого делать не станет.

В тюрьме он успел забыть, как одинок. Сейчас, оглядываясь вокруг, он вдруг осознал, что опять оказался аутсайдером и вынужден будет довольствоваться долей изгнанника.

Хэнк бросил кожуру банана, легко примирившись с судьбой и в любом случае предпочитая свободу.

Смешавшись с толпой, он мог легко осмотреть причалы в порту. Там стояло пять судов. Собак не было. Он только дважды слышал лай ищеек. Первый раз – почти сразу после побега, а затем – после того, как шел уже полдня. Тогда он перебирался через каменный горбатый мостик, соединявший северную и южную оконечности острова. Первый раз, когда он заслышал шедших по его следу собак, он измазался речной грязью с ног до головы, чтобы перебить свой запах. В следующий раз он использовал перец, который ему удалось стянуть в деревне. Он знал свое слабое место. Он никогда не был способен быстро бегать. Но, когда он перешел пролив под мостом, он понял, что обгоняет преследователей минимум на два часа.

В порту, по всей видимости, два судна стояли под парами: деревянный новенький клипер под названием «Амели» и приземистый небольшой пароход. Он был маленький, всего в одну десятую длины настоящего океанского лайнера. Это судно служило одновременно и почтовым, и грузовым, и пассажирским, курсируя между мелкими островами в южных морях. Его названия не было видно из-за горы ящиков и деревянных клеток с козами. Любой человек, который провел бы четыре года в такой вонючей французской дыре, как «Ворота прокаженных», ни минуты бы не сомневался, какое судно выбрать. Хэнк доел банан и пошел к пароходу. Он медленно шел по направлению к трапу, зорко наблюдая за матросом, который отвечал за погрузку.

Во-первых, можно было пробраться на судно тайком. Он осмотрел причал и лебедки, которые поднимали на борт ящики, и взвесил свои шансы.

Да, это будет непросто. Он потер подбородок рукой. Щетина уже грозила превратиться в бороду. Обдумав в очередной раз ситуацию, он вдруг вспомнил слова одного из своих бывших товарищей, похвалившего его живой ум. Да и правда, он всегда отличался сообразительностью. Авось и сейчас как-нибудь вывернется. Хэнк надеялся, что изобретет какую-нибудь отговорку и, когда очутится на борту, просто спрячется где-нибудь. Он потратил некоторое время, присматриваясь к тому, что говорит и как себя ведет вахтенный матрос.

Толпа неожиданно надвинулась на него. Совсем рядом что-то происходило. Хэнк застыл на месте, почти ожидая, что сейчас ему в спину ткнется ствол французского ружья.

– Дайте мне пройти, пожалуйста! Это мой корабль! – раздался нежный женский голос, судя по всему, принадлежащий американке. Он обернулся: толпа колыхалась, все толкались, неожиданно раздался резкий вскрик, и ему в руки как манна с небес упала высокая блондинка.

«О-о-о! День удач!»

Она схватилась за его сутану, чтобы сохранить равновесие. Хэнк удержал ее, обхватив обеими руками за талию. Она была высокого роста, ее нос оказался где-то на уровне его подбородка, так что перья ее коричневой шляпки тыкали его прямо в лицо. И тут его ноздри почувствовали запах женщины. Он наслаждался им какое-то мгновение, не смея поверить себе. Прошли буквально годы с тех пор, как Хэнк сталкивался с чем-то похожим. Она выпустила из рук край его одежды и взглянула на него. Божественное лицо! Оно не может принадлежать земной женщине. У Хэнка перехватило дыхание.

Хэнк посмотрел на причал и на все еще не погруженные ящики, на легкий дымок из трубы и сказал:

– У вас еще есть время.

– Правда? – казалось, она немного пришла в себя. Улыбнувшись, она, видимо, решила объяснить свой запыхавшийся вид: – Я не часто отправляюсь в подобные путешествия.

«Приди к папочке, дорогая. Я возьму тебя с собой в такое путешествие...»

Тут она посмотрела на его руки: он все еще держал ее за талию. Она снова посмотрела ему прямо в глаза с обезоруживающей прямотой. Он тут же отпустил ее, дотронулся до полей своей шляпы, благословляя ее, и она снова улыбнулась. Молоты в его голове застучали сильнее.

Она хотела уйти, а Хэнк по старой привычке намеревался шлепнуть ее и уже было занес руку, как вдруг она, щелкнув пальцами от досады, поспешно повернулась к нему и, схватив за поднятую руку, с силой пожала ее и сказала:

– Ох, чуть не забыла. Благодарю вас, отец мой.

Хэнк, едва успев подавить стон, с недоумением воззрился на свою правую руку, затем – на высокую фигуру, поднимавшуюся по трапу. Посередине она остановилась, помахала и продолжила свой путь.

– Мир да пребудет с вами! – крикнул ей вслед Хэнк и, задержавшись взглядом на ее крутых аппетитных бедрах, выругался про себя: «Какой, к черту, тут мир!» Даже после того, как девушка исчезла из виду, он стоял и думал, что под этой юбкой скрыты, должно быть, самые прелестные и длинные ножки в мире! Он тряхнул головой, отбрасывая несвоевременные мысли, и присвистнул. Вскоре кто-то в толпе толкнул его локтем, и Хэнк окончательно пришел в себя. Он стал осматриваться.

Никаких собак, никаких охранников, никаких полицейских. Только толпа.

Он усмехнулся и решительно пошел к вахтенному с самым невинным видом, который только мог на себя напустить. В руке он держал маленький кожаный кошелек, который вытащил из ее сумочки. Хэнк приблизился к матросу и сказал:

– Молодая женщина, которая только что поднялась на борт, выронила вот это.

Вахтенный, не слушая, закивал головой, быстро взглянув на кошелек.

– Да-да, ваше преподобие. – Затем махнул рукой: – Вы можете подняться и поискать ее.

Хэнк пошел по трапу, упиваясь охватившим его ощущением и насвистывая «Аве Мария» на весьма фривольный мотив. На палубе он отдал кошелек стюарду, подождал, пока тот не исчезнет в проходе, а затем небрежно пошел вдоль борта к корме. Поднявшись по трапу, Хэнк очутился на верхней палубе около спасательных шлюпок. Осторожно оглядываясь, отстегнул парусину одной из них. Команда была занята приготовлениями к отходу. С быстротой молнии он забрался под парусину и застегнул ее за собой.

Внутри шлюпки Хэнк обнаружил спасательные жилеты и клеенчатые костюмы, завернутые в дополнительный кусок парусины. Жестяной ящик с припасами, фонарь и бочонок с водой были укрыты в носу шлюпки. Он поспешно открыл банку с тушенкой и быстро проглотил содержимое, затем доел все украденные бананы и галеты и запил это водой. Да, надо признаться, что накануне у него был ужин получше, хоть и состоял из хлеба и сыра, которые он стащил в деревенской лавке. А все почему? Должно быть, запивать украденным пивом его организму не в пример полезнее, чем водой.

Он взял несколько жилетов, надул их и устроил себе отличную подушку, затем достал несколько одеял, парусину и устроил ложе. В это время он почувствовал, что пароход отчаливает. Вскоре судно уже медленно-медленно качалось на волнах, удаляясь от острова.

Хэнк глубоко вздохнул. Похоже, это был его первый по-настоящему глубокий вдох с тех пор, как он убежал. Еще один глоток свободы, и он снова представил себе побег и мучительную изоляцию последних четырех лет. Боже, Боже! Он провел рукой по лицу и откинулся на свое импровизированное ложе. Хэнк лежал и просто глубоко дышал. Дышал полной грудью соленым морским воздухом. Он не был похож на спертый воздух камеры. Хэнк закрыл глаза, и только через какое-то время каждый мускул его тела расслабился. Его время снова принадлежало ему одному. И ночи тоже. Больше он не будет ходить в бары, ну разве в те, где подают холодное-прехолодное пиво с толстущими бифштексами. Никаких цепей. Больше он не будет махать кайлом в карьере. Больше не будет душной камеры, где нормальный сон невозможен. Так много лет он делал вид, что спал! Теперь он может спать, когда хочет. Первый раз за все эти годы он почувствовал, что жизнь предоставила ему туза.