Он схватил ее за руку и заставил обернуться.

– Убегаешь?

Маргарет была смущена, растеряна и одновременно сердита.

– Н-нет.

– Лгунья.

– Пусти меня.

Он, разумеется, не послушался.

– Пожалуйста, отпусти меня. – Она говорила почти шепотом.

Он чертыхнулся и отпустил ее руку. Непонятно, откуда у нее взялись силы, чтобы посмотреть ему в лицо.

Он тоже был очень сердит. Глаза его потемнели от гнева. Хэнк отвесил ей шутовской поклон и помахал рукой.

– Иди-иди! Беги так быстро, как только сможешь. Но помни: я здесь, и ты здесь. Тебе этого не изменить, точно так же, как ты не сможешь забыть того, что сейчас произошло между нами.

– Я не хочу, чтобы между нами что-то происходило.

– Поверь, милочка, не больше, чем я.

Он провел рукой по волосам, стряхнув воду, затем вытер лицо.

Как ни была она сердита и смущена, на самом деле она чувствовала, что что-то между ними происходит. Что-то совершенно нежелательное. Она не могла этого отрицать. Он был прав. Спустя минуту она тихо сказала:

– В благоустроенном, совершенном мире ты был бы доктором, судьей или учителем. Кем угодно, но не мошенником.

Он подошел еще ближе, и темная тень скрыла ее от дневного светила. Со сдерживаемой яростью Хэнк проговорил сквозь зубы прямо ей в ухо:

– Но мир несовершенен, и я не доктор. Именно мошенник и знает, что мир никогда не будет справедлив. И знаешь почему?

Она отрицательно покачала головой. Ей совсем не хотелось слушать. Тогда он схватил се за плечи, рывком повернул к себе.

– Вот почему.

И тут его рот с силой впился в ее губы.

Маргарет как будто окаменела, ее руки были прижаты к бокам, губы как будто запечатаны, глаза широко открыты. Она отказывалась отвечать. Его взгляд был холоден и жесток. Казалось, он пронизывал ее насквозь, заставлял смотреть на вещи по-своему. Неожиданно он отпустил ее, даже легонько оттолкнул, хотя смотрел все так же исподлобья.

– Подумай как следует. Слишком много мужчин в этом мире устроены так, как я. Они идут напролом, пока не получают то, чего добивались. Любым способом. Это надо принять, иначе тебе не выжить.

Маргарет долго смотрела ему вслед, обхватив голову руками. Что-то определенно происходит с ней. Она не имела понятия о том, сколько времени она простояла, глядя на горизонт и на воду. Потом, опустившись на песок, сидела и размышляла. Неожиданно ей стало очень жалко себя, она ощутила себя совершенно одинокой. Такого острого смятения чувств и противоречивых желаний никогда не было в ее душе.

Она никак не могла сосредоточиться, ничего не складывалось, было невозможно построить ни одной логической цепочки, и тогда, чтобы дать выход обуревавшим ее разноречивым мыслям, она принялась пальцем писать слова.

«Хэнк. Мужчина. Маргарет. Поцелуй. Любовь? Болезнь! Вина? Горячий. Солнце. Травма. Что-то... Нечто».

Маргарет уставилась на песок, перечитала, рассердилась сама на себя и все стерла.

Два часа спустя Маргарет, откинув с лица прядь волос, горестно наблюдала за тем, как горят на ее костре три великолепные рыбины, недавно выловленные Хэнком. Теперь они уже были похожи на крохотных черненьких рыбок. Хэнк вручил ей добычу вместе с заостренными палками, которые он выточил, чтобы приготовить на них рыбу, как на вертеле. А сейчас, когда Маргарет потащила за одну из этих тлеющих палочек, она разломилась пополам. Вторая половина вместе с остатками рыбы полетела в огонь. Девушка впала в настоящую прострацию, она не могла поверить, что опять сожгла весь обед.

– Ты закончила? Рыба готова? – Подошли Хэнк и дети.

Она взглянула на рыбу, потом с трудом заставила себя посмотреть им в глаза.

– Да, с ней покончено, я бы сказала.

Хэнк взглянул на костер и завопил:

– Боже милостивый! Смитти, опять?!

Она виновато и смущенно смотрела в их голодные глаза. Ей было ужасно неловко, она попыталась улыбнуться:

– Может, кто-нибудь хочет бананов?

Дальше было еще хуже. Это был один из тех неудачных дней, когда только и остается, что ждать ночи. Она занималась с детьми, но ей все не удавалось полностью прийти в себя. Она заставила Теодора искупаться у водопада, потом пришла очередь Лидии. Девочка вымылась и надела фланелевую ночную рубашку, которую они нашли в одном из сундуков.

Под лучами яркого послеполуденного солнца они занялись прической Лидии, когда волосы относительно высохли и стали шелковистыми. Маргарет зачесала их назад и завязала голубыми лентами. В течение часа, который они на это потратили, Маргарет несколько раз по тревоге убегала к Аннабель. Малышка то падала в воду, то пыталась съесть бабочку, пожевать жуков или листья окружающих кустов.

– Все готово. – Со щеткой в руке Маргарет отступила на шаг назад, искренне надеясь, что Лидия хотя бы улыбнется. Ей хватило бы даже тени удовольствия, если бы только оно промелькнуло в глазах девочки. Лидия стала на колени у озерца, посмотрела на свое отражение, быстро встала и сказала:

– Теперь я возьму Аннабель, чтобы ты могла помыться.

И все. Никаких «спасибо» или «мне нравится». Ничего.

Девочка просто протянула ей кусок мыла.

Маргарет опять почувствовала себя неудачницей. Она печально смотрела вслед сестрам и все-таки, не выдержав, окликнула Лидию:

– Тебе понравилась прическа?

Та в ответ пожала плечами:

– Мама всегда заплетала мне в косы желтые ленты.

Сразу вслед за этим дети исчезли за камнями. Встряхнув головой, как будто пытаясь избавиться от грустных мыслей, Маргарет разделась и, взяв мыло, погрузилась в воду. Она дала себе слово в следующий раз дать Лидии самой выбрать себе ленты. Маргарет долго смотрела на свое отражение в воде и осталась очень недовольна. Драная кошка, да и только. Нет, хуже, хуже! Она нырнула и стала снова разглядывать себя. Удивительно, но на нее смотрела незнакомая женщина.

Она адвокат, а не мать.

Она умная, даже талантливая женщина. Ей раньше все легко удавалось, само шло в руки. Ее отец и дяди всегда поражались, с какой быстротой она схватывала самую суть сложных хитросплетений закона, как будто родилась с этим знанием. Она обычно легко находила выход из самых сомнительных ситуаций. Но здесь, на острове, с детьми и Хэнком у нее ничего не получалось. Она не понимала детей и совсем уж не понимала Хэнка. И дело было не только в том, что она не умела готовить. Эта ее неспособность как бы символизировала все, чего ей не удалось понять.

Дети совершенно не знали, что такое распорядок дня, они жили по своей схеме, всячески расстраивая любые планы Маргарет. У нее совершенно не оставалось времени для себя. Ей не удавалось побыть одной и пяти минут. Она часто думала о том, что матери – удивительные создания. Как они вообще что-то успевают делать?

Не успела она об этом подумать, как раздался плач Аннабель. Маргарет перешла маленький бассейн и взяла с камня мыло, которое грозило уже превратиться просто в горошину. Малышка кричала: «Мама!»

Маргарет попыталась намылиться почти исчезнувшим куском.

Аннабель все плакала и плакала.

Маргарет мылась, пытаясь убедить себя, что Лидия с сестрой и все будет в порядке. Она промыла волосы и нырнула. Но даже под водой она слышала детский плач. Наконец она вышла на берег, вытерлась и тоже натянула на себя фланелевую ночную рубашку, правда, она была ей коротка и тесновата в груди, но зато она была чистой и крепкой.

– Моя маленькая птичка, – закатывая рукава до локтей, бормотала Маргарет, обходя камни.

Малышка вопила и била Лидию ногами, чтобы вырваться, но, увидев Маргарет, сразу перестала брыкаться и закричала:

– Мама!

Лицо Лидии заметно побледнело.

Маргарет, протянув к Аннабель руки, сказала:

– Дай мне, я ее возьму.

Лидия взглянула на сестру, которая опять стала извиваться в ее руках и вопить так, что начала икать:

– Ма-а-а-ма-а!

Девочка передала ребенка с таким лицом, как будто сердце вырвала из груди, повернулась и побежала прочь.

– Лидия, подожди, пожалуйста! – закричала Маргарет с малышкой на руках. – Извини, я все понимаю, но...

Девочка, как будто не слыша ее, шла не останавливаясь, пока не скрылась за деревьями на другой стороне поляны.

Маргарет стояла и еще долго смотрела ей вслед, туда, где она скрылась за деревьями. Она не переставала спрашивать себя, как может по-настоящему умная и образованная женщина устраивать такой бедлам во всем, за что ни возьмется.

Она посмотрела на Аннабель. Та спала глубоким сном, свернувшись у нее на руках.

Материнство свалилось ей как снег на голову, и, разумеется, ни ум, ни образование не могли тут помочь.


Мадди проснулся от того, что кто-то стучал по его бутылке. Он провел по лицу рукой, стряхнув окончательно сон с усталых глаз, и посмотрел вверх, на пробку. Если бы ему когда-нибудь дали три желания, то он бы первым делом поставил себе дверь с замком. Мадди свесил ноги с дивана, колокольчики на туфлях звякнули. Он встал и потянулся.

– Мадди! – донесся до него громкий шепот. – Ты спишь?

Джинн сложил руки рупором и крикнул:

– Нет, хозяин!

Пробку вынули, и исполинский голубой глаз появился в отверстии.

– Ты выходишь?

– Да, хозяин, как только ты отодвинешься.

– Я понял. – Глаз мигнул и убрался. – Так?

Ноги Мадди оторвались от ковра, и через секунду он уже вылетел в облаке волшебного дыма на поверхность. Как только пурпурный туман рассеялся, джинн увидел, как его хозяин с любопытством смотрит в горлышко бутылки, пытаясь разглядеть, что там внутри.

– Что там у тебя есть?

– Ты хотел бы посмотреть?

Теодор отвел глаза от бутылки, и Мадди понял, как сильно маленький хозяин хотел бы увидеть, что внутри.

– А можно?

Мадди опустил руки, скрещенные на груди. Пусть Аллах простит его за нарушение ритуала. Какому-то слабоумному на заре времен показалось, что настоящие джинны должны всегда стоять скрестив руки, дескать, это очень им к лицу, а тут стой теперь две тысячи лет, конца-края не видно. Мадди взглянул на Теодора – тот, сгорая от нетерпения, ерзал на месте – и протянул ему руку.