Он сбросил ботинки и рубашку, и Уитни села, любуясь его стройным и мощным торсом. Затем стала распускать шнуровку корсажа, но он встал на край кровати коленом и отвел ее руки в сторону.

— Нет, позволь мне…

То и дело он отрывался от этого занятия, чтобы погладить по ее груди, провести рукой по тонкой гибкой талии, ощутить изгиб ее бедер под шерстяной юбкой. Наконец он нетерпеливо выдернул шнурки из дырочек и сдернул корсаж. Ее полуобнаженное, как запретный цветок, тело зажгло в нем нестерпимое желание. Он снова принялся ее раздевать, как вдруг его дрожащие пальцы наткнулись на костяшки корсета.

— Когда, — со стоном вырвалось у него, — ты стала его носить?

— Мне пришлось его надеть… вместе с платьем, — прошептала Уитни, неуверенно всматриваясь в непонятное выражение его прекрасного лица.

Гарнер решительно снял с нее платье, и у Уитни захватило дыхание от незнакомого ей сосредоточенного выражения его глаз. За платьем последовали нижние юбки и чулки. Когда Гарнер остановился, пожирая взглядом ее грудь, она взялась за шнуровку корсета.

— Нет, — сказал он, сдерживая ее руки, — оставь его.

— Но… разве он… не помешает? — прошептала она.

— Нет, моя маленькая, моя пылкая Уиски, он нам не помешает.

Гарнер освободился от бриджей, не сводя взгляда с ее груди, которую она хотела обнажить для него, потом улегся рядом и нагнул голову к близнецам-пленникам.

Он легко высвободил из плена темный затвердевший сосок одной груди. И пока терзал губами этот горячий бутон, вызывая в Уитни сладостную дрожь наслаждения, рука его потянулась к его братцу и извлекла на свободу, нежно лаская и провоцируя его на ответное возбуждение. Жаркие поцелуи Гарнера обжигали нежные груди Уитни, пронзая все тело.

В какое-то мгновение этого напряженного эротического поединка его пальцы проскользнули между ее шелковистыми бедрами и начали поглаживать чувственный бугорок все суживающимися круговыми движениями. С каждым движением она содрогалась, отвечая на его чувственный вызов. И каждый круг становился витком спирали, которая все ширилась, ведя к заключению, которого она так жаждала.

— Прошу тебя… — Она обвела кончиком языка горящие пересохшие губы и втянула воздух через стиснутые зубы тихим, нежным вздохом. — Гарнер, пожалуйста…

— О, Уиски! — простонал он, потершись щекой о ее сосок и найдя ее губы. — Не торопись, дай время.

Подчиняясь ему, она отдалась во власть своей бешеной страсти и задохнулась, выгибаясь в его руках, жаждая высвобождения… Наконец она вся задрожала от вихря эмоций, пронизывающих все ее тело и застилающих разум чувственной волной, и без сил распростерлась рядом с ним. Нежными поцелуями в закрытые веки он заставил ее вернуться на землю, к своему горячему и сильному телу. Она открыла глаза, все еще вздрагивая, все еще жаждая его, всматриваясь в него огромными бездонными глазами.

Гарнер лег сверху, обхватил ладонями ее упругие ягодицы, позволил ей обвиться вокруг своего тела сильными длинными ногами, и они слились воедино. Бешеное наслаждение захлестнуло его, пока он мощными ритмичными толчками уносил ее к высотам блаженства. С уст ее срывалось его имя, и они вместе достигли ослепительно яркого взрыва наслаждения.

Потом они словно плыли в темном звездном небе, медленно возвращаясь назад, переплетясь телами и храня между собой горячее тепло.

— Ты был прав, — пробормотала она, откидывая ему со лба спутанные волосы.

— А? — Он открыл затуманенные глаза.

— Про мой корсет. Он совсем не помешал.

— Верно. — Его белые зубы блеснули в озорной улыбке. — Мне действительно нравится, что женщины носят корсеты.

Ее удивил такой откровенный греховный блеск в его глазах. Вероятно, он хотел сказать, что корсет действует на него возбуждающе. Для нее было открытием, что ему нравится смотреть на полуобнаженное женское тело.

— Что ж, это вполне можно понять, — признала Уитни чуть позже, вспомнив, что и в ней в последнее время развился странный интерес к высоким сверкающим сапогам… и к узким бриджам, которые обтягивали упругие мужские бедра… — Тебе еще что-то особенно нравится?

Его улыбка из озорной стала просто опасной.

— Чулки. Обыкновенные шелковые чулки… и… — Он судорожно сглотнул, глядя в ее затененные густыми ресницами глаза.

— И?.. — спросила она, закусив нижнюю губку.

— И… — Он хотел сказать «тесные штаны», но передумал. — Обнаженная кожа. Особенно твоя.

— О, я так надеялась, что ты это скажешь. — Ее улыбка была одновременно проказливой и жаждущей, когда она высвободила руки и, присев перед ним на колени, потянула за шнурки корсажа. Вскоре она освободилась от этого костяного панциря и небрежно отбросила его на пол. — Лично мне больше нравится обнаженная кожа.

Она легонько подтолкнула Гарнера, чтобы он перевернулся на спину, потом улеглась сверху и подперла лицо ладонями. — А ты видел много… корсетов?

Гарнер отлично понимал, что она имеет в виду.

— Не очень.

Такой ответ ее не удовлетворил.

— Ты когда-нибудь любил какой-нибудь конкретный… «корсет»?

— Нет. — Он сказал правду и сам удивился. Он действительно не любил ни одной женщины… до сих пор. Собственно, до сих пор он даже не задумывался, любил ли он тех женщин, что у него были… Это его слегка встревожило. — Меня занимали более важные вещи.

— Какие же? — Обрадованная его признанием, что он не хранит в своем сердце память о другом «корсете», Уитни наслаждалась этим спокойным и доверительным разговором.

— Ну, в частности, дела нашей компании. У нас очень разветвленный бизнес: нашей семье принадлежат винокуренный завод, пароходный концерн, банк и несколько коммерческих предприятий, а кроме того, акции других заводов. Управлять таким бизнесом — достаточно трудная и ответственная работа, к которой я готовился всю свою жизнь. И вскоре мне предстоит стать во главе этого дела… — Гарнер помолчал, понимая, что этому может многое помешать, но не желая сейчас об этом думать. — Согласно нашей традиции, со временем пост главы компании Таунсендов переходит от отца к сыну.

— А твой отец? Что он тогда будет делать? — спросила Уитни, заметив пробежавшую по его лицу тень.

— Скорее всего уйдет в политику, займет какой-нибудь пост, как и Эзра, пока не заболел. Это тоже традиция — в более зрелом возрасте уходить из бизнеса в политику.

— Все это выглядит таким… предрешенным, — заметила она, не решившись сказать «скучным».

— Да нет, не так уж все просто. Каждый из Таунсендов должен проголосовать за нового руководителя принадлежащими ему акциями компании. Следовательно, будущему главе компании необходимо заслужить доверие семьи… он должен досконально знать все производство и связанные с бизнесом проблемы, иметь какие-либо награды за военные заслуги и безупречную репутацию, доказать, что он серьезный деловой человек, и жениться… — Он осекся и отчаянно смутился.

— На женщине своего круга, — закончила за него Уитни, начиная понимать, как серьезно может отразиться на его перспективах их брак. В данный момент его семья наверняка считает, что он не заслуживает доверия, главным образом из-за его «постыдной» женитьбы. Она встревожилась. — А ты действительно хочешь руководить компанией Таунсендов?

— Хочу и, честно говоря, всю жизнь к этому готовился. — Гарнера тоже беспокоило отношение родственников к Уитни, но сейчас он предпочитал не думать о таких серьезных вещах.

Желая отвлечься, он шаловливо провел пальцем по ее носу к полным губам. Ее взгляд потеплел, и она нежно потерлась подбородком о его грудь, отчего его пронзила щекотливая дрожь. Он так крепко прижал Уитни к себе, что она задохнулась. Он перевернул ее на спину.

— У меня сорок процентов компании Таунсендов, а чтобы контролировать ее деятельность, мне нужно шестьдесят. Но в данный момент, — с шутливой угрозой прорычал он, — мне нужны все сто процентов… Уиски Дэниелс!

Ближе к утру Гарнер, поеживаясь от холода, собрал в темноте свою одежду, надел рубашку и тихо прошел через коридор в свою комнату. Здесь было теплее, чем он ожидал, и он понял, что в камине жгли огонь, хотя всем было ясно, где он проводит эту ночь. Это, конечно, Бенсон, вздохнул он. Только Бенсон мог быть таким рассеянным. Он подтянул к камину тяжелое кресло и опустился в него, протянув босые ноги к еще теплым решеткам и внутренне подготавливая себя к катастрофе, которая всегда обрушивалась на него после ночи с Уитни Дэниелс.

Но в доме царила полная тишина. Душа и тело Гарнера были охвачены покоем, в первый раз за всю жизнь он испытывал глубокое удовлетворение от близости с женщиной. В эту ночь он снова и снова любил Уитни, слишком жаждая ее, слишком ею опьяненный, чтобы остановиться. Но в противовес тяжелым последствиям опьянения от виски после бурной ночи с Уитни он чувствовал себя освеженным и обновленным, способным ясно и четко рассуждать.

Теперь он смог спокойно оценить тот переворот, который она произвела в нем с первой же их встречи. С того самого утра он находился в состоянии постоянного полувозбуждения, и стоило ему оказаться с ней рядом, где бы это ни произошло — перед его солдатами или перед всей деревней, в холодном лесу или в укромном уголке у сарая, — его тело, над которым он практически утерял контроль, мгновенно узнавало ее… и салютовало.

Гарнер застонал от досады. Подумать только, это произошло с ним и вчера вечером, на глазах у всей его семьи! Господи, дальше уже некуда! Он возбудился, как какой-нибудь молокосос, от одного вида ее маленьких твердых сосков, обрисовавшихся под рубашкой, и плотно обтянутой штанами ее круглой попки. И все это время он пытался объяснить и истолковать свои беды, когда и так ясно, что они происходили от его необузданного и непреодолимого влечения к этой девушке!

Он отлично сознавал за собой эту несчастную способность легко возбуждаться, полностью теряя голову, вследствие чего оказывался для женщин легкой добычей. И после первого случая в возрасте шестнадцати лет, когда ему пришлось спасаться паническим бегством от Хлои — он содрогнулся от ужасных воспоминаний, — он потратил не один год на то, чтобы обезопасить себя от женщин своего класса непроницаемым защитным панцирем. Он приучился смотреть на них с насмешливой иронией, подмечать все их нелепые ужимки и кокетство, угадывать под ними холодный расчет и железную хватку. Он строго отслеживал реакцию своего чувственного тела на шелест и взмахи их платьев, на их искусное владение веером, которым они умеют скрыть свой хищный оскал, оставляя открытыми соблазнительно и загадочно мерцающие глаза, и упорно и безжалостно культивировал в себе иммунитет против их оружия.