Трейси Гузман - Райская птичка

– И чем же вы занимаетесь, Финей, когда не тревожитесь о моем предположительном излишнем домоседстве?

Он расплылся в улыбке, и Элис поняла, что он раскусил ее робкую попытку переменить тему.

– Кажется, мы говорили о вас, Элис, но я с радостью расскажу все, что вам захочется знать. Только предупреждаю заранее, что за мою историю вам даже пива не нальют. Я чиню для людей вещи. С апреля помогаю им с тяжелой работой. Занятий много, коронное одно.

– Какое же?

– Прозвучит как хвастовство, но это всего лишь правда. Похоже, Бог наградил меня способностью понимать, как работают вещи, как они устроены. Дайте мне что-нибудь поломанное, и я придумаю, как его починить. Не важно, какие части: шестеренки или провода, схемы, рычаги или двигатели. Я чувствую себя счастливее всего, когда передо мной находится что-то, в чем нужно разобраться.

Его искренность обезоружила Элис. Он говорил правду. Она видела это по тому, как загорались его глаза и как подрагивали его пальцы, когда он вспоминал о ремонте. Его тело сковывала знакомая ей напряженность. Он умел замирать и сосредотачиваться на чем-то одном.

– У нас с вами есть кое-что общее. По моему непростительно навязчивому поведению не скажешь, но я тоже человек замкнутый. Я осел здесь после армии. Большинство народу живут в этом городе всю жизнь, точно так же, как их родители и дедушки с бабушками. В такие города не переезжают – из них вырастают. Вот почему мы с вами диковинки. Людям интересно, зачем мы приехали.

Приходилось признать, что у нее к нему тоже имелись кое-какие вопросы: зачем он сюда приехал? где он жил раньше? есть ли у него семья? Он был ненамного старше Элис, и рана на ноге должна была привнести в его характер долю критичности, настороженной наблюдательности, к которой она привыкла. Это их роднило. Плюс они оба были здесь, в этом городе. Вопреки всем опасениям и сомнениям, Элис задумалась, каково было бы иметь друга. Кого-то, кому можно довериться. Хотя они с Натали почти не разговаривали, отсутствие сестры в дневные часы усугубляло пустоту дома. И какой бы симпатией Элис ни прониклась к Сейси, экономка была достаточно умна, чтобы понимать, кто оплачивает счета, а потому тщательно выполняла свою работу, которая почти не оставляла времени на разговоры. Элис начала задумываться, не станет ли одиночество ее погибелью, при всем богатстве других возможностей.

– Интересная теория, – сказала она. – Но вы правы: сомнительно, чтобы за нее дорого дали. Как насчет страшной тайны?

– Я показал вам шрам.

– Мы говорим, как дети, – она рассмеялась, и этот звук счастья ей самой показался чужим.

Финей присоединился к ее веселью.

– Но шрам… – произнесла она. – У меня их тоже хоть отбавляй. Этого мало.

– Что вы хотите знать?

– У вас есть татуировка.

Финей поджал губы, как будто ему подсунули лимон:

– Вас это не касается.

Этот неожиданный укор застал Элис врасплох. Ах, если бы забрать свои слова назад, спросить его о чем-нибудь другом. Смех Финея открыл что-то внутри нее, и она поняла, как ей не хватает человека, с которым можно поговорить, пусть даже все их разговоры будут о погоде.

– Возможно, я все-таки могу вам кое-что показать. Подождете здесь минутку?

Выражение его лица не изменилось, но он кивнул:

– Если хотите.

Элис встала с кресла и пустилась в дальний путь к спальне, страшась довериться так же панически, как побежать. Вернувшись в гостиную, она остановилась перед Финеем.

– Протяните руки. Ладонями вверх.

– И закрыть глаза? Знаю, знаю.

Голубой комочек нырнул в колодец его ладоней, и Элис отступила на шаг. Но идти на попятный было уже поздно. Финей не мог знать, что значит для нее эта вещь, но держал ее так, будто знал: бережно, точно в ней билось живое сердце, точно в его тесно сомкнутые пальцы попал кусочек неба.

– Это гуирака.

– Да, – Элис обрадовалась. – Они вам знакомы?

– Так точно, мэм.

Так точном-м.

– Я их здесь не видела, – сказала она.

– И не увидите. Они держатся ближе к лесу, на окраинах города. Там еще много воловьих птиц и древесниц, – он внимательно рассматривал статуэтку. – Я никогда не подбирался к ним настолько близко, чтобы рассмотреть, как сложены их маховые перья. И эти серые пятнышки на грудке. Вы много таких видели?

– Нет, – Элис повернула голову к окну. – Только эту.

Клякса памяти расползалась в ней: запертая дверь спальни, оглушительный стук.

– Но вы знаете птиц?

– Да. Я знаю их всех.

Финей потер ладонью подбородок:

– Возможно, вы могли бы мне кое в чем помочь. В городе есть отряд скаутов. Те еще сорванцы, но я пытаюсь помочь им получить значки. Разбивка лагеря, рыбалка, стрельба из винтовки. За изучение птиц тоже дают значок.

– О, нет. Я бы не…

– Выслушайте меня, Элис. Наверное, это кажется мелочью, но для них очень важно заработать значок. Для некоторых это будет непросто. Им нужно уметь назвать пятнадцать частей тела птицы. Они должны различать двадцать видов и вести полевой журнал. И из этих двадцати они должны определить пять по одному только пению или крику. Вы ведь сами сказали, что знаете птиц.

Как много она выучила, и все эти знания пропадают зря. Какая польза от этой информации, прозябающей в темном углу ее мозга? Факты порхали, как ласточки, сновали взад-вперед по ее памяти; самолюбие тешилось тем, что она еще сохранила. Пение – привилегия воробьинообразных, отряда Passeriformes. Почти половина птиц в мире не умеет петь, но все-таки использует звуки для общения – крики в противоположность пению. У большинства птиц в репертуаре имеется от пяти до пятнадцати отличных друг от друга криков: крики тревоги и защиты территории, крики бедствия, которыми птенцы зовут на помощь взрослых, крики для координирования стаи, даже отдельные крики для начала и окончания полета. Гнездовые крики. Крики удовольствия. Некоторые птенцы еще в яйце общаются с матерями при помощи криков. При мысли об этом у Элис защемило сердце.

– Не буду вас торопить. Подумайте. Семьи мальчишек будут вам очень благодарны.

Итак, Финей вкладывал ей в руки рычаг. Помоги детям, и родители тебя примут. Он вернул ей статуэтку, все еще хранившую тепло его руки:

– Тот, кто ее сделал, постарался на совесть. Это сразу видно. Чей-то подарок?

– Нет, – предвкушая некоторое удовольствие оттого, что шокирует Финея, она сказала: – Я украла ее. И после этого вы хотите, чтобы я учила бойскаутов?

– За предотвращение преступлений тоже дают значок.

Финей испытующе на нее посмотрел, но лицо Элис осталось непроницаемым. Возможно, они когда-нибудь подружатся, а пока он и так достаточно о ней узнал.

– Элис Кэтрин Кесслер, – сказал он, качая головой. – Как жаль, что я не могу никому рассказать. Такая информация определенно чего-нибудь стоила бы.

– Это приглашение из жалости?

Мысль о том, что Лидия видит в нем объект для сострадания, уязвляла, но ответом на его вопрос стал веселый смех, вспышка радости, пробежавшая по телефонной линии и взорвавшаяся в его мрачной гостиной, как фейерверк. По крайней мере он мог ее рассмешить. А это не мало. Особенно в такой ранний утренний час. Девять часов, а у нее такой мягкий голос, как будто она уже несколько часов как проснулась. Вероятно, она из жаворонков. Из вечно бодрых.

– Нет, Стивен. Это приглашение не из жалости. Вы с моим отцом так долго работаете над этим вашим проектом, чему бы он ни был посвящен, и я подумала, что вам не помешает пообщаться в неформальной обстановке, тем более что скоро праздники. Скажем, в эту субботу? В семь?

– Ваш муж там будет?

Как же его зовут? Стивен помнил бурное рукопожатие и чрезмерно теплые ладони. Теплые, точно. Имя связано с температурой или протестантской Реформацией. Ну? Гм, определенно, температура. Фаренгейт. Цельсий. Ранкин. Кельвин. Да, это он – Кельвин, начало шкалы совпадает с абсолютным нулем. Подходящее описание. Ноль. Почему женщин тянет к мужчинам с такими белыми зубами?

– Поскольку я приглашаю вас на ужин к себе домой, да. Кевин будет.

– О.

Стивен стал считать секунды паузы, но не добрался и до пяти, как Лидия спросила, означает ли его «о», что он к ним присоединится.

– Да. Это означает, что я приеду. Только я не ем шпинат. Если он был у вас в планах.

– Буду иметь в виду. Знаете, я начинаю понимать, почему вы с моим отцом ладите, Стивен. У вас много общего.

В самом деле? Повесив трубку, Стивен задумался над этим вопросом. Финч ему нравился, и, пожалуй, профессору стоило отдать должное за Лидию, которая увлекла его при первой же встрече в квартире у Финча. Так что это действительно было для них общим. Она тогда принесла еду, теплую, с ароматом карри, сказав Финчу, что читала, будто куркума помогает снимать воспаление и лечить расстройства желудка. Финч закатил глаза, но Стивен был сражен, несмотря на помеху в виде мужа. Он довольствовался тем, что боготворил ее на расстоянии. То есть он готов был довольствоваться этим, пока Лидия не опомнится и не уйдет от ничем не примечательного другого.

Что до проекта, как его назвала Лидия, Стивен недоумевал, почему Финч не рассказывает дочери, над чем они работают. Конечно, он сам сменил тему, когда на прошлой неделе, за праздничным столом в День благодарения, мать задала ему тот же вопрос. И над чем ты сейчас работаешь, Стивен? Он начал рассказывать, но потом умолк, осознав, что их с Финчем затея, чем бы она ни закончилась, заключала в себе элемент секретности, который был ему весьма по душе. Если сказать матери, что он встречался с Томасом Байбером, она либо придет в восторг и потребует подробностей (но объяснить нормально все равно не даст, а будет постоянно перебивать), либо останется совершенно равнодушной, что его оскорбит. И потом, любой разговор о живописи наведет их на мысли об отце, а их совместные праздничные обеды и без того проходили тягостно, чтобы сидеть на одном конце стола и наблюдать, как мать пытается не расплакаться на другом.