День, наконец, угас, с ним — сутолока, жара, толпы народа, бегущие за свадебным эскортом. Когда зачитывали брачный договор и пятнадцать свидетелей ставили свои подписи, Адапа был серьезен и мрачен, как демон, искал взглядом в толпе Ламассатум, край желтого платья, в котором впервые ее увидел. Он хотел, чтобы она была рядом, и страшился этого. Ламассатум, хвала богам, не было нигде. Начался новый виток, он вошел во взрослую жизнь как лжец.

Ворота раскрылись, мигнул уличный светильник, повозка Сумукан-иддина нырнула в массив города. Кто-то пьяный лез с верхнего этажа и чуть не свернул себе шею. Раздался крик, во дворе заметались лампы, потом все стихло.

Адапа долго так стоял у окна. От утреннего тумана заболела голова. Он забрался в постель, заглянул в лицо Иштар-умми. Она не спала, а, раскрыв глаза, глядела на него. Он провел ладонью по ее лицу, полной, мягкой шее, телу, на котором не было ничего, и в короткий миг, перед тем как овладеть ею, подумал, что теперь ее глаза будут видеть всё, и ему нужно быть осторожным, чтобы не погибнуть окончательно.

Непроглядный мрак стоял в целле. Огонь в плоских чашах по обе стороны божественной статуи догорал, его бледно-оранжевые сполохи освещали колени и руки божества, все остальное было в тени. Варад-Син вошел в целлу через боковую дверь. Тишина стояла стеной, но у жреца был волчий слух.

Сквозь монументальный вход внутрь проникал жидкий, туманный свет зарождающегося утра. Самый глухой час.

Из-за широкой колонны появились двое в длинных плащах. Они двигались бесшумно, приближаясь к Варад-Сину. Тот сделал жест остановиться.

— Ты ли это, Нинурта? — спросил он.

— Да, верховный, — отозвался жрец Иштар. — И со мной люди.

— Я вижу только одного.

От колонны отделилась тень.

— Этот человек — доверенное лицо Набонида, — сказал Нинурта. — Он хочет говорить с тобой.

— Хорошо. — Жрец ответил не сразу. — Вы добились своего, явившись сюда. Вас никто не заметил? — быстро добавил он, вглядываясь в туманный проход, ведущий во двор храма, где клубились призраки.

— Нет, верховный. За все время, что мы таимся, мы сами стали, как тени, — дерзко ответил Нинурта. — Больше нельзя ждать. Если мы не начнем сейчас, все пропадет. Теперь каждая минута может решить исход дела.

Варад-Син бешено сверкнул глазами. Гнев душил его. Давление заговорщиков стало слишком сильным, больше он не мог их сдерживать.

— Мы должны все сделать теперь! Через два дня, самое большое — через три, здесь будет Авель-Мардук. Мы обязаны опередить его. К Нергал-шарусуру послан наш человек. Он сделает все быстро и тихо. У Нергал-шарусура слабая армия. Все, на что они способна, это мирно вернуться в город.

— А Лабаши-Мардук? Его вы тоже убьете?

— Набонид не сможет царствовать, имея за спиной законного наследника трона Навуходоносора. Мы больше не будем ждать. Кто останавливается на полдороге, никогда не достигнет успеха. Я не хочу думать, верховный, что ты — предатель.

Тягостное молчание повисло в целле.

— Дураки, — сказал Варад-Син. — Дураки. Я связал свою судьбу с кучкой идиотов. Говорите, принц будет здесь через три дня? Как бы не завтра!

— Это невозможно!

— С Авель-Мардуком возможно все. Вы еще не поняли, что это за человек? Царя убивать нельзя. Стоит вам это сделать, и он ни перед чем не остановится. Он не успокоится, пока не перережет вам глотки.

— Во дворце наши люди. Они ждут сигнала.

— Нет! Я говорю вам и повторяю: нет!

— Предатель! — воскликнул Нинурта. — Ты лгал нам. Ты дал принцу время, и он возвысился. Мы можем потерять все!

— Легко же все потерять, не приобретая ничего. Послушайте меня, не делайте поспешного хода. Если разум ваш молчит, я предсказываю вам гибель и беру в свидетели Мардука.

Нинурта отступил на шаг, вытянул руку с указательным перстом.

— Предатель, — прошипел он.

Варад-Син раздраженно дернул плечом.

— Ты хотел говорить со мной? — обратился, он к человеку, все время остававшемуся в тени колонны. Неужели и Набонид так же нетерпелив, как служители великих богов?

Человек поклонился.

— Уйдем отсюда, — быстро сказал верховный жрец. — Здесь не место для длительных бесед.

За ночь конница ушла далеко вперед, и теперь стояла у подножия пологого холма, ожидая подхода пехоты. Звездная ночь затягивалась пеленой, близился рассвет.

Легкая пехота и тяжеловооруженные гоплиты быстро шли, иногда переходя на бег, чтобы к утру, соединиться с передовыми частями. Принц почти не давал людям отдыха, краткие стоянки сменялись новым походом. Укрепленные лагеря не строили; осадные войска остались далеко позади — сейчас Авель-Мардуку они были не нужны. Вавилон призваны спасти его ударные фаланги.

Он сам не знал покоя. Он отлично понимал, что в городе могут вспыхнуть мятежи, и именно тогда произойдет смена власти. Это было немыслимо, это грозило такой катастрофой, что даже думать об этом было жутко. Он спешил в Вавилон, к отцу.

Фаланги подошли к холму, когда на востоке загорелась кровавая полоса. Все подножие склона было усеяно кострами. Воздух был влажен — сказывалась близость реки. Все время, обойдя Таурусское нагорье с востока, войска двигались вдоль Евфрата.

Шатер Авель-Мардука стоял отдельно, на возвышении, в двойном оцеплении охраны. Он устал до изнеможения, повалился на ложе и лежал неподвижно, закинув за голову руки, уставившись в полотняный потолок.

— Я не потревожил тебя, господин?

На ладони рассвета стоял Идин, откинув полог, вглядываясь внутрь слабо освещенного шатра.

— Входи, — отозвался Авель-Мардук. — Что, пришел пожелать мне приятных снов?

Идин широко улыбнулся.

— Тебе не помешало бы выспаться.

— Как и всем воинам… Я не могу спать, — тихо добавил принц.

Идин снял пояс с коротким мечом, вздохнул с облегчением.

— Прости меня, если то, что я скажу, покажется тебя дерзостью.

Идин приблизился к ложу и стоял теперь, глядя на принца сверху вниз. Авель-Мардук не взглянул на него, не изменил позы.

— Людям нужен отдых. Подумай, уже трое суток без сна! Да, они воины, и обязаны быть выносливыми, но, все-таки, они не перестают оставаться людьми.

Принц ответил не сразу. Наконец, медленно перевел глаза на Идина.

— Ты прав, брат мой. Останемся здесь до подхода обоза. Пусть воины отдыхают. Дня на это хватит.

Идин кивнул. В раздумье прошелся по шатру. Авель-Мардук молчал. Идин не выдержал первый.

— О чем ты думаешь, господин? — спросил он.

— Честно? — голос принца уже не казался столь суровым, Идин сразу уловил перемену. — Я вспоминал Шаммуракин. Благодарю богов, что не взял ее с собой. Моя красавица, — с нежностью прошептал он.

Сердце Идина сжалось. Он закусил губу, склонил голову перед принцем.

— Я передам твой приказ начальникам, — сказал он. — До вечера, господин.

Авель-Мардук не ответил. Идин низко поклонился и направился к выходу. Полог уже был отдернут, когда принц окликнул:

— Постой.

Идин повернулся и столкнулся с принцем, который налетел, как коршун. У него были страшные, налитые кровью глаза. Принцем вновь овладел приступ ярости.

— Я не прощу им, — прохрипел он, — ни своих страданий, ни страданий солдат. Они посмели посягнуть на династию. Я отсеку руку с занесенным мечом.

Авель-Мардук задыхался. Идин во все глаза глядел на него. Приступы бешеной злобы у принца в последнее время участились, Идину было страшно думать, что может натворить этот колосс в Вавилоне. А в том, что наследник докопается до истины и головы многих слетят с плеч, Идин не сомневался. Он открыл рот, но принц остановил его.

— Не говори о милосердии. Все знаю. Я беспощаден к врагам, а к червю, сосущему само сердце царства, буду вдвойне беспощаден.

Принц тяжело дышал. Было видно, что ненависть отняла последние его силы. Он вдруг тихо и спокойно сказал:

— Брат мой, ты разделишь со мной тяготы мира сего до конца.

Авель-Мардук отдернул полог шатра, неподвижный взгляд впитывал кроваво-алое небо:

— Скоро я буду в Вавилоне. Я принесу меч. Я — кровь, дождь из крови.

Теперь Идин увидел, как сильно изможден принц, как запали его щеки. И когда Идин повернулся к Авель-Мардуку, принц поцеловал его горячие сухие губы.

— Спасибо, — сказал Идин и вышел.

Глава 28. ПИСЬМО

Солнце карабкалось вверх, уже почти достигнув зенита. Текли часы. Дул южный ветер, жаром печи обдавая все тело. Впереди, на широкой и плоской равнине, уже виднелись светлые стены и прекрасная Этеменанки, увенчанная храмом. Знойный воздух окольцовывал город, и казалось, что могучая Нимитти-Бел дрожит.

Анту-умми попросила возницу петь свою бесконечную, заунывную песню — человеческий голос немного разбавлял ее тоску, снимал раздражение, злость. Теперь она спрашивала себя, почему так покорно уехала из Вавилона. Быть может, для другой женщины это было бы правильно, но не для нее, о нет, не для нее! У него, конечно, очень прочное положение, но он сам дал ей в руки оружие мести, и было бы непростительной глупостью не воспользоваться им.

— Эй, ты! — крикнула она. — Погоняй! Так мы к ночи не доедем.

— Быки не могут идти быстрее себя самих, госпожа, — отвечал резонно возница, повернув к ней потное бодрое лицо. — У того вон, пятнистого, уже вся шея ярмом стерта. А у этого глаза болят, опять загноились от пыли.

— Ты, я вижу, печешься больше о своей дохлятине, чем о договоре. К полудню я хотела быть в городе. Теперь же смотри! — солнце в зените, а стены только появились вдали. Уж не мираж ли это?

— Ты вправе быть недовольной, достойная госпожа, но быки ведь скотина, им забота нужна.