Молодая хозяйка разгневанно вынимала заколки из волос, а служанка с широкими вместительными бедрами и плоской грудью, слишком маленькой для такого сложения, стояла поодаль, закусив губы. Сара заметила, что левая щека девушки покраснела, но не подала виду.
Иштар-умми бросила свое занятие и откинулась в кресле, подтянув колени к подбородку. Она мрачно смотрела в бронзовое зеркало на подставке и молчала. Это обрадовало Сару, ибо от визга Иштар-умми у нее все еще звенело в ушах. Женщина едва заметно кивнула служанке, и та, всхлипнув, убежала, тяжело топая.
— С меня хватит, — сказала Иштар-умми и обиженно надула губы.
— С меня тоже, — спокойно произнесла Сара.
— Ты о чем это? — брови госпожи поползли вверх:
— Так, не обращай внимания, — Сара зашла за спинку кресла и прохладными пальцами потерла виски Иштар-умми. — Не дуйся.
— Я не дуюсь.
— Нет, ты дуешься. Перестань.
— Ладно, перестану, если ты больше не будешь посылать ко мне эту корову.
— Она не корова.
— Вот это да! С такими…
— Иштар-умми! — резко прервала Сара. — Не давай мне повода думать, будто я что-то упустила в твоем воспитании. Обсуждать служанок! Какая гадость.
Она состроила презрительную гримасу и потянулась за гребнем.
— Я ничего больше не скажу, — Иштар-умми оттолкнула ее руку. — Но думать-то я могу?
— Думать можешь о чем угодно.
— Скажи, Сара, я красива?
— Да, — Аравитянка наклонилась. Теперь в зеркале отразилось два лица, и смуглая кожа Сары оттенила бледность лба госпожи. — Ты очень красива. Очень. Я знаю, — проговорила Сара.
Она видела широкие зрачки Иштар-умми в темной радужной окантовке, по которой пляшут фиолетовые искры. Почему-то — Сара это заметила — с некоторых пор между ними началась борьба. Быть может, Иштар-умми почуяла в ней женщину, или просто пробует на ней, терпеливой рабыне, укусы молодых зубов? «Как бы там ни было, девочка изменилась, — подумала аравитянка. — Так и должно быть».
В главное помещение можно было войти с северной стороны, минуя небольшой тенистый двор. Отдельный вход устроили для того, чтобы встречать гостей, не проходя через другие комнаты дома, к тому же, здесь было гораздо прохладнее, а тенистый двор усиливал впечатление свежести.
Сумукан-иддин был рад тому, что снова дома. Снова видит привычную обстановку, все те же лица. Но с дороги обильное и шумное застолье скоро утомило его, и он ждал подходящего момента, чтобы уйти. Распорядитель уже давно делал ему знаки. Сумукан-иддин пока предпочитал этого не замечать.
Он видел только Иштар-умми, только ее лицо, зеленое колье на полной стройной шее. И рядом аравитянку с короткими завитыми волосами, с лазоревой лентой вокруг лба.
Застолье продолжалось. Друзья Сумукан-иддина захмелели, лица у всех раскраснелись. Иштар-умми заговорила с отцом, и он с улыбкой отвечал. Она подняла руку, демонстрируя браслет. Тот самый, что он подарил ей в прошлом году, словно прося прощения. И у него заныло сердце. Сара прятала глаза. Он хотел найти в ней поддержку, а она тоже чем-то была озабочена. Глубокая морщинка теперь лежала меж ее бровей.
Сумукан-иддин загадал: если Мардук-нарамсин, низкорослый, плотный купец с темным прошлым, затянет песню, он уйдет. Это заметят немногие — гости уже изрядно пьяны.
И когда, наконец, грянула удалая застольная, Сумукан-иддин сделал знак дочери удалиться и сам поднялся из-за стола. За ними бочком потрусил Лабаши — распорядитель дома.
В южной части дома горели светильники. Оранжевый свет ложился на стены и мебель, отражаясь золотыми пятнами в глянцевых поверхностях. Цвели нарисованные лилии, стрекозы и птицы равноценного размера спускались к их лепесткам.
Высоко от пола тянулась роспись, опоясывавшая всю комнату: Иштар со стрелами за спиной, с вытянутыми руками, стоящая на спине льва, и изящно написанные знаки: «Будь воспета, богиня, особо почитаемая среди других; прославляема будь, госпожа людей! Иштар, особо почитаемая среди богинь!»
Сумукан-иддин любил эту роспись. Каждый раз, находясь здесь, в этой комнате, он перечитывал хвалебный гимн богине, которую в душе почитал больше Шамаша — покровителя торговцев. Дочь Сина, из наложниц Ану возвысившаяся до положения супруги и госпожи над богами. Было что-то глубоко запрятанное в душе Сумукан-иддина, связанное с Иштар.
Ему нравились смелые женщины. Безрассудство лишь украшало их. Свою единственную дочь он воспитал именно так, и ее дерзкие выходки тешили его самолюбие.
Он вошел сюда четверть часа назад в сопровождении распорядителя дома, сутулого вавилонянина средних лет, который на ходу давал ему отчет. Сумукан-иддин слушал вполуха. Завтра он все перепроверит сам — в доме должен быть порядок, установленный им изначально, много лет назад.
Со вздохом он опустился в кресло. Сделал приглашающий жест. Лабаши поклонился и уселся на циновку напротив хозяина, скрестив ноги.
— Что же, я доверяю твоим словам, — сказал Сумукан-иддин.
Лабаши улыбнулся.
— Но сейчас меня волнует моя просьба, — продолжил хозяин, подперев тяжелую челюсть кулаком. Его глаза спокойно и вопросительно смотрели на распорядителя. — Ты занимался этим делом?
— Конечно, хозяин, — распорядитель провел по верхней губе розовым языком. — Я исполнил все, что ты велел.
— Сведения точные?
— Абсолютно.
— Хорошо.
— Но это не все, хозяин.
— Нет? — устало спросил Сумукан-иддин.
— Нет. Я подумал, тебе это будет интересно… — подобострастно начал Лабаши.
— Может быть… Ну, рассказывай.
— Я предпринял кое-что, поговорил с людишками. У Вавилона много глаз…
— Ну, да-да, дальше, — перебил Сумукан-иддин.
— Набу-лишир богат…
— О, Адад! Будь ты проклят! Мне это и так известно! Ты испытываешь мое терпение, чтобы сообщить новость, которую я и без тебя знаю уже лет пятнадцать!
— Хозяин, — Лабаши примирительно поднял ладони. — Эта новость обрадует тебя.
Сумукан-иддин фыркнул, но насторожился. Он был знаком с Лабаши достаточно давно, чтобы знать — этот человек не станет говорить зря.
Лабаши, не поднимаясь с циновки, потянулся к Сумукан-иддину и проговорил вполголоса, прикрываясь ладонью, словно еще кто-то мог его услышать:
— Между нами говоря, этот Набу-лишир днем праведный судья. А ночью? — И распорядитель подмигнул. — У меня есть сведения, что судья наш связан с представителями дома Эгиби. Ты ведь помнишь, год назад случилась неприятность с одним купцом, ну, который…
Конечно, о том, что Эгиби поставлял молодых рабынь в дома разврата, в Вавилоне знали многие. Но зачем, спрашивается, об этом говорить? А тут вдруг такая неприятность, скандал… но сейчас речь не об этом. Так вот, Набу-лишир был замешан в этом? Сумукан-иддин кивнул, делая знак Лабаши продолжать.
— С Эгиби он провернул несколько выгодных спекуляций. Это значительно увеличило его состояние; Денежки его крутятся не только в Вавилоне, но и в Ниппуре.
— Откуда известно? — Сумукан-иддин посуровел.
— Я же говорю, пообщался с нужными людьми. У Вавилона много глаз, хозяин, — Лабаши улыбался. У него были неправильные черты лица, эмоции еще больше их искажали, и могло показаться, что он гримасничает. Но глаза оставались серьезными.
— Ну и судья, — протянул Сумукан-иддин, впрочем, в его голосе слышалось скорее одобрение, нежели осуждение удачливого дельца.
— За последние два года, — продолжал распорядитель, — Набу-лишир заключил несколько крупных сделок по покупке недвижимости.
— А есть письменные документы?
— Конечно. Мне показали один из договоров. Пришлось заплатить звонкой монетой. Хозяин, договор подлинный, не сомневайся, — заверил Лабаши, прижимая руку к сердцу. — Лабаши знает, когда ему подсовывают фальшивую бумагу.
— И что же в том договоре значится?
— А вот что. Застроенный домовый участок в шестнадцать cap в Борсиппе был куплен посторонним лицом. К судье это будто бы никакого отношения не имеет. И сделок таких несколько.
— Ну и что? С каких это пор запрещено покупать участки?
— Что ты, хозяин! — Лабаши замахал руками. — Покупать всегда приятно. Но вот если судью обвинят в корысти, в клятвопреступлении или еще, не дай бог, в чем, тут уж держись. Имущество перейдет в собственность храма. Разденут догола! Тут и пригодятся эти земельки. И Набу-лишир снова богатый человек!
Сумукан-иддин крякнул, скользнул взглядом по стенной росписи.
— О-хо-хо, — вздохнул распорядитель. — Другие времена наступили. Уже не чтят так законы Хамму-рапи, не то, что было раньше! Преступил закон, и тебе перерезали горло!
— Что ты каркаешь, дурак! — воскликнул Сумукан-иддин и в сердцах хлопнул ладонью по подлокотнику. — Ты, наверное, сидя внутри стен, совсем спятил! Я пекусь о будущем дочери.
— Да, хозяин.
— Держи язык за зубами.
Сумукан-иддин хотел еще что-то сказать, но тут дверь распахнулась. Взметнув клубы пыли, ворвался горячий воздух, а с ним, как вихрь, — Иштар-умми.
— А-а-а! Вот вы где! Все шепчетесь, — прокричала она, скаля белые зубы. — Я обыскала весь дом, отец, хотя, конечно, следовало сначала заглянуть сюда. Ты отпустил слуг? Некому налить тебе пива?
— Да, мой солнечный луч, — отвечал купец. — Слуги пусть поедят. Время обеда. Сегодня я разрешаю им не работать до конца дня.
Иштар-умми стояла перед ним, уперев кулаки в бока, и улыбалась. Он невольно залюбовался дочерью. Ее светлое, не в пример другим вавилонянкам, лицо горело, розовые бутоны цвели на щеках, глаза и брови были подведены черной краской. Взгляд темных глаз — колдовской, мерцающий.
Осознает ли она свою красоту? Сумукан-иддин думал об этом. С некоторых пор — он не помнил, когда, но, кажется, недавно — он стал замечать изменения. Нет, не в ней, ибо ее взросление он наблюдал давно, — в себе.
"Рабыня Вавилона" отзывы
Отзывы читателей о книге "Рабыня Вавилона". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Рабыня Вавилона" друзьям в соцсетях.