Валериан Светлов - Рабыня порока

Однажды царь говорил со своим другом Зотовым.

– Стар ты, – сказал ему царь, – стар ты, Никита, а до сих пор все еще на красивых женщин заглядываешься.

– На кого метить изволишь, государь? – спросил Зотов.

– На нашу придворную даму Гамонтову, Марью Даниловну.

– И вовсе даже нет, государь, – ответил Зотов. – Не по мысли она мне…

– Ни мне, – согласился с ним Петр.

– И тебе ведомо, – продолжал Зотов, – что по мысли мне вовсе не та Гамонтова, а капитанская вдова Стремоухова, на каковой вдове я и просил уже неоднократно твое царское величество дать мне разрешение жениться.

– Ну ты все свое, старый! Жениться да жениться! Взгляни на себя, на кого ты похож, Никита?

– Что ж с того, что стар, государь? Старый мужчина куда лучше молодого. И любит он крепче да привязчивее, да и бродить перестал. Старый муж – что вино старое. А и то молвить, и вдова капитанская не молодая девица, а женщина в почтенных летах. Дозволь, государь.

– Ах, старый шут! – засмеялся царь. – С ним ни о чем говорить неможно. Со всего переведет на свою дурацкую вдову. А женись на ней, коли хочешь черта тешить.

Зотов обрадовался так долго ожидавшемуся разрешению и ликовал, точно юноша. А Петр, точно забыв уже об этом существенном для Зотова деле, задумчиво вернулся к началу разговора.

– А что касаемо той Гамонтовой, о коей у нас с тобой речь повелась, то она дама зело красивая, и что ни говори ты о своей любви к вдове Стремоуховой, а и ты, старый, на нее глаза пучил.

Об этом разговоре, происходившем при свидетелях, во время одного из царских пиршеств, на котором было много, по принятому обыкновению, пито, передали, конечно, Марье Даниловне, и она тотчас же составила себе план необходимых действий.

На другое же утро, дождавшись, когда императрица окончила свой завтрак, она, в сопровождении Акулины, вышла на утреннюю прогулку в парк в те часы, когда в нем гулял Петр.

Императрица уже не выходила в парк, так как ей в последнее время нездоровилось и к тому же стояла уже осень. Таким образом Марья Даниловна не рисковала натолкнуться на нее.

Царь же ходил во всякое время года и по всякой погоде, а в особенности продолжительно гулял он после ассамблей.

Осенний, холодный и чистый воздух освежал его голову, и он всегда бывал во время таких прогулок в отличном расположении духа.

Марья Даниловна, изучившая все его привычки и все тонкости его характера, прекрасно знала все это и шла по аллеям с верным расчетом.

Действительно, на повороте в большую аллею она увидела вдали Петра, казавшегося настоящим гигантом; он шел с Зотовым и мирно беседовал с ним.

Заметив Петра, Марья Даниловна тихо сказала Акулине:

– Уходи вон той боковой аллеей и не возвращайся сюда.

Девушка быстро исполнила приказание своей госпожи и очень скоро скрылась из вида. Марья Даниловна спокойно стала ожидать приближения царя.

Когда они дошли до того места, где она сидела на скамейке, она встала, а царь и Зотов, поклонившись ей, намеревались пройти дальше.

Марья Даниловна вдруг преградила им дорогу и, смело встав прямо перед императором, гордо выпрямившись и глядя ему прямо в глаза, взволнованно проговорила:

– На одно слово, государь.

Царь махнул рукой Зотову, и тот исчез в смежной аллее с той же стремительностью, как незадолго до того Акулина.

Едва только кусты успели скрыть фигуру Зотова, как Марья Даниловна, ни слова не говоря, приподнялась на цыпочки, обвила шею царя руками и впилась в его губы долгим, страстным и жгучим поцелуем.

Царь был поражен, но поражен приятно. В глазах его загорелся тот огонек, который привел в восхищение Марью Даниловну в первое свидание с Петром и вселил в ней некоторую надежду на успех. Губы царя улыбались, и на щеках появился румянец.

Она быстро освободила его шею, отступила от него на несколько шагов и весело сказала:

– Ну, что, государь?

Петр начал терять свой равнодушный вид. Широкая улыбка осветила его лицо; он погрозил смелой женщине пальцем, вдруг засмеялся и сделал к ней несколько шагов.

– Один пример ничего еще не доказывает, – сказал он, – что-то скажет второе испытание, красавица моя Марья Даниловна…

– А вы хотите второго примера? – пробормотала она, отступая.

– Хочу.

Он еще сделал несколько шагов к ней, но она все отступала.

– Машенька! – вдруг сказал он ей голосом, в котором Марья Даниловна услышала уже оттенок страсти.

– Нет, нет, нет! – весело засмеявшись, сказала она ему.

И она умчалась, как вихрь.

Но царь последовал за ней.

Разгоревшаяся, как пожар, страсть царя обыкновенно не знала и не признавала препятствий. Никакие возражения ни к чему не привели бы. Да Марья Даниловна и не думала о возражениях!

Марья Даниловна рассчитала верно; то, что подействовало бы совсем иначе на человека другого характера, нежели Петр, на него произвело именно то впечатление, которого она добивалась.

– Ты меня, стало, любила? – говорил он Марье Даниловне.

– О, да, государь! Давно! С самого первого дня, как тебя увидала. Дни и ночи думала я о тебе и все видела тебя перед собой. Ты такой красавец! У тебя такой взгляд, перед которым не в силах устоять ни одна женщина.

И Марья Даниловна не лгала, когда произносила эти слова.

В это время Петру было около сорока семи лет, и он быль очень красив той величественной красотой, которая ему одному была свойственна. Смуглый, высокого роста, с большими черными глазами, в которых было много блеска и оживления, с выразительным и подвижным лицом, он был действительно редким красавцем.

Он благосклонно выслушал признание Марьи Даниловны. Странная ее выходка в петергофском парке понравилась ему именно своей странностью, своей необыкновенностью, а он, как известно, был большим любителем всего причудливого, всяких «раритетов и даже монстров»!.. Кроме того, выходка Марьи Даниловны, искусно разыгранная ею, очень польстила ему; вот почему Марья Даниловна, взяв Петра таким ловким стратегическим манером, сумела и удержать его около себя.

Между тем и поведение Марьи Даниловны круто изменилось. Достигши того, чего она так страстно желала, она сделалась надменной и даже дерзкой не только по отношению к придворным, но даже и по отношению к самой Екатерине.

Но Екатерина и в этом делала вид, как будто не замечает происшедшей в Марье Даниловне перемены, не удостаивала ее разговорами и всячески старалась удалиться от нее.

Меншиков все больше и больше ненавидел Марью Даниловну, и теперь ненависть его выросла до такой степени, что он только и искал случая ухватиться за что-либо, за малейший ее промах, чтобы нанести ей удар, от которого бы она не могла оправиться. Он иначе и не умел наносить удары своим врагам, как только смертельные.

Но как отмстить ей?

Бывали дни, что он часами придумывал ей достойную месть.

Он был человеком старого закала, и потому яд казался ему самым верным и надежным средством отделаться от врага. Он даже рискнул сообщить об этом Екатерине, но та с ужасом и негодованием сделала ему строжайший выговор за самую мысль о нем.

– Бог поможет нам, Данилыч, – сказала она. – Бороться с ней мне назначено судьбой, но придет некий человек и освободит меня от этой змеи.

– Уж не Орлов ли? – насмешливо проговорил Меншиков.

– Какой Орлов? – с недоумением спросила императрица.

– А денщик царев…

– Почему же именно Орлов, Данилыч? – не понимая его, проговорила Екатерина.

– Потому что Гамонтова стала зело на него заглядываться, – ответил, улыбаясь, Меншиков.

– Да что ты, Данилыч! На Орлова?

– На него.

Императрица тоже улыбнулась. Если это действительно так, так чего же лучше? Царь не выносит, когда ему предпочитают кого-либо другого. Несомненно, он должен будет заметить то, что мог заметить в сущности ненаблюдательный и даже не особенно дальновидный князь. Ну, а ежели царь и не заметит этого сам, то можно будет направить его очи туда, куда следует.

Луч надежды проник в оскорбленную душу Екатерины.

В тот же день, когда происходил этот разговор, Марья Даниловна совершала свою обычную прогулку по Летнему саду.

Она шла медленно, раздумывая о своем новом положении при дворе и о том, как удержать его, если не навсегда, то, по крайней мере, на возможно долгое время.

Она думала и об Орлове, который в последнее время, действительно, начинал ей сильно нравиться. Сердце ее было непостоянно, изменчиво и требовало частых перемен и разнообразия.

Петра она, в сущности, не любила. Его резковатый разговор и манеры действовали на нее неприятным образом. И потом однообразие отношений, определенный строй жизни, придворный режим начинали сильно надоедать ей, а порой и тяготили ее.

Когда-то, в Стрешневке, она мечтала об этой жизни, стремилась к ней, как к чему-то веселому, радостному, как к какой-то полной, неограниченной свободе, но теперь эта свобода стала уже казаться ей чуть ли не рабством.

Ее мятежный дух и беспокойный нрав, выработавшийся во время ее скитаний по бурному океану жизни, не переносил однообразия и требовал новых впечатлений, новой борьбы, новых скитаний. Ее душа авантюристки постоянно жаждала приключений, опасностей и перемен.

Орлов был красив, скромен, не смел поднять на нее глаз, не смел сказать ей смелого слова. Он терялся в ее присутствии, робел больше, чем в присутствии государя, которого боялся. Но по его быстрым, робким взглядам, которые он бросал на нее, она угадала, что Орлов не равнодушен к ней, и ей показалось забавным затеять с ним любовную игру, а может быть, и серьезно впоследствии увлечься им.

Смелая до дерзости она никогда и никого не привыкла стесняться. И хотя она отлично чувствовала и сознавала, что при дворе есть ее злейший враг Меншиков, который следит и подстерегает каждый ее шаг, она относилась к князю с каждым днем все более и более небрежно.