Цыган засмеялся на эту угрозу, и смех его вывел из себя Марью Даниловну. Она побледнела.

– А, ты смеешься! – задыхаясь, сказала она. – Ты смеешься. Да что же ты о двух головах? Что же ты не знаешь, что у меня есть такие покровители, которые заставят тебя молчать, ежели бы ты заговорил?

– Я не боюсь твоих покровителей, потому что дело мое правое! И когда цыган будет мстить – то ты не знаешь его мести!

Марья Даниловна гордо ответила на это:

– А я не боюсь ни тебя, ни твоей мести. Итак, ты отказываешься от денег?

– Отказываюсь.

– Подумай хорошенько.

– Подумал.

– Ну, так пеняй на себя.

Она ударила несколько раз в ладоши, призывая своих слуг.

Но цыган быстро подскочил к ней и схватил ее за руки.

– Берегись, боярыня! Как любил, так возненавижу тебя! Страшна будет месть моя! – успел проговорить он.

В комнату вошли люди.

– Возьмите этого человека! – приказала им Марья Даниловна. – Это – убийца и вор. Он пришел ограбить меня.

– Проклятая! – вскрикнул в исступленной ярости цыган и выхватил кинжал из-за пояса.

К нему подскочили люди. Он замахнулся на них, и так как они не были вооружены, то они отступили на несколько шагов и смутились.

Марья Даниловна скрылась в соседнюю комнату вне себя от испуга.

Цыган воспользовался замешательством челяди, подбежал к окну, высадил его плечом, выпрыгнул в него и скрылся в саду.

Стекло со звоном посыпалось на пол. Бросились за ним, обшарили сад, но и самый след цыгана простыл.

Его не нашли.

Марья Даниловна сидела в своей опочивальне и дрожала от страха. Хорошо ли она сделала, выпустив его так?

Вспомнились ей последние дни усадебной жизни. Ей не было тогда другого выхода, как согласиться на план цыгана поджечь и обокрасть усадьбу, и она согласилась на это.

Неужели же никогда не кончатся ее тревога, ее расчеты с прошлым и расплата за старые грехи?

Неужели всю жизнь будет преследовать ее злой рок?

И вдруг, точно два призрака, встали перед нею обугленные трупы Никиты и карлицы, и она с ужасом закрыла глаза свои.

Потом вспомнилось ей ее нынешнее богатство и могущество, ее красота, перед которой ни один человек не устоял еще, кроме этого Телепнева.

Вот еще ее враг, который все знает и все может выдать.

Нет, нет, лучше не думать о всех этих страшных вещах, не волновать себя по-пустому и приготовиться к свиданию с императрицей, которое одно только и занимало ее теперь. Цыгана, с помощью Меншикова и его офицера Экгофа, всегда можно будет убрать с ее пути.

Она понемногу успокоилась и привела себя в порядок.

Затем она стала торопливо разыскивать в сундуке между бельем платок, который когда-то подняла в мариенбургской таверне в ту минуту, когда Марта отбивалась от забиравших ее в плен солдат.

Наконец она нашла его.

– Вот он, – проговорила она, – вот драгоценная лестница к моему могуществу!..

III

Императрица имела обыкновение рано вставать и после легкого завтрака тотчас же отправляться в парк на прогулку, иногда совершенно одна, что бывало, впрочем, редко, но чаще всего в сопровождении камер-фрейлины.

Но Петр вставал еще раньше. Он быстрой и деловитой походкой обходил дворцовый сад, останавливался на короткое время перед новыми или заканчивающимися сооружениями и фонтанами, говорил о своих предположениях строителям, одобрял их работы или делал какие-нибудь указания.

Доступ в сад посторонним лицам не был особенно затруднительным. Следовало пройти у входа в сад к дежурному караульному офицеру и объяснить ему более или менее удовлетворительно цель посещения сада.

Были лица, которым эти формальности казались совершенно лишними, потому что они имели раз навсегда постоянное разрешение от Меншикова, и к таким лицам принадлежала Марья Даниловна.

Как она ни думала, сколько ни решала о предстоящем свидании, ни до чего определенного не додумалась и несколько смущенная отправилась в парк, сама не зная, ни что она сделает, ни что скажет в случае встречи с кем-либо из высочайших особ.

Она шла долго по пустынным аллеям парка.

Было еще довольно прохладно, и сырость поднималась в виде легкого невысокого тумана с лужаек и полянок сада.

В конце длинной, почти бесконечной аллеи увидела она высокую и статную фигуру гиганта-царя.

Он был одет в обычном своем темно-зеленом камзоле, треуголке и в руке держал знаменитую «дубинку».

Его сопровождал Меншиков.

Они шли навстречу Марье Даниловне.

Когда она поравнялась с ними, то остановилась в почтительно-склоненной позе, и на лице ее отразилось восторженное выражение при виде царя.

И царь обратил на нее внимание.

Он зорко своим пронизывающим орлиным взором всмотрелся в ее красивое лицо и, мало стесняясь, громко спросил у Меншикова:

– Кто сия зело великолепная дама?

Меншиков хмуро взглянул на Марью Даниловну и поклонился ей. Он был в этот день не в духе и еще помнил свою неудачу на ассамблее у неприступной для него красавицы.

– Марья Даниловна Гамильтон, ваше величество, – ответил он вполголоса, без всяких дальнейших объяснений.

Но Марья Даниловна взглянула на него таким многообещающим взглядом и так мило и ласково улыбнулась ему, что светлейший мгновенно смягчился и еще сказал несколько слов царю, которых Гамильтон не могла расслышать.

При звуке чужеземного имени царь насторожился.

– Иноземка? – спросил он у Марьи Даниловны.

– Рождена таковой, но я сама – подданная вашего величества.

– Так. А с каковой, примерно, целью пожаловали вы в наш сад?

– Имела неудержимое желание видеть государя.

Петр улыбнулся простоте и искренности ответа.

– Любопытство, государыня моя, считалось большим грехом у всех людей и у всех наций, однако, я опробую оный человеческий недостаток, поелику сам весьма любопытен. Того ради любопытства и я спрошу вас: како показался вам царь? – засмеялся он.

– Весьма велик, – ответила она и улыбнулась самой очаровательной улыбкой.

Царь громко рассмеялся.

– Сие имеет двоякое значение. О величии ли роста намекаете вы?

– Нет, государь. Великая душа не может обитать в тщедушном теле. И такой взгляд не может быть отражением мелкой души, – с деланным восторгом проговорила она.

– Ваши замечания весьма для меня лестны, государыня моя, и я вижу, что вы весьма остры умом и находчивостью. А для чего, ежели вы знакомы с Александром Даниловичем, не представил он вас ко двору нашему? Императрице, полагаю, такая дама была бы очень кстати.

Сердце Марьи Даниловны радостно, но вместе с тем тревожно забилось.

– Государь! – страстно сказала она, – это мечта всей моей жизни! Но светлейший…

Она не договорила, так как Меншиков нагнулся к царю и что-то тихо сказал ему.

– Пустое, Александр, – ответил царь, – что из того, что штаты полны. Для любезной и светской дамы всегда отыщется место. Наш двор не так богат образованными женщинами. Я поговорю с царицей.

– О, государь! – только и могла промолвить в избытке чувств Марья Даниловна.

Царь наклонил голову, и свидание кончилось.

Она пошла дальше.

Следует ли ей теперь встречаться с царицей? Или пойти домой и ожидать следствия разговора с царем? Но ежели она будет представлена императрице без предварительного свидания с ней, не будет ли ей тогда худо? И не восстанет ли императрица Екатерина против нее? Ведь ее влияние на царя до сих пор еще очень сильно.

Эти вопросы, на которые она не могла найти в себе разрешения, хотя задавала их неоднократно, волновали ее.

Между тем, какая-то неведомая и таинственная сила толкала ее вперед, и она шла, почти машинально, подчиняясь этой странной силе.

На повороте одной аллеи она очутилась лицом к лицу с Екатериной.

Эта встреча была до того неожиданной, что Марья Даниловна сильно смутилась, оробела и хотела повернуть назад.

Но деваться было некуда, и она склонилась пред императрицей, сильно покраснев и сдерживая биение своего сердца рукою.

Она взглянула на Екатерину.

Да, это была Марта Рабе, та молодая женщина, с которою она свиделась впервые в таверне «Голубая лисица»; те же глаза, тот же цвет лица, только она стала теперь несколько дороднее, и в осанке ее появилась какая-то величественность, а в выражении глаз что-то властное, чуть-чуть гордое.

«Как высокое положение меняет людей», – подумала Марья Даниловна с мучительной завистью.

Все смущение ее вдруг прошло, и, подняв голову, она смело и прямо посмотрела Екатерине в глаза.

Царица, по-видимому, узнала ее в ту же минуту, потому что сильно вздрогнула. И Марья Даниловна поняла, что она узнана.

Но Екатерина смутилась лишь на мгновение. Она быстро пришла в себя и спокойным голосом, в котором звучала нота повелительности, она сказала Марье Даниловне, окинув ее равнодушным и скользящим взглядом.

– Здравствуйте. Вам что-либо нужно?

Марья Даниловна вспыхнула. Она была оскорблена и этим тоном, и этим взглядом, и очевидным нежеланием императрицы вспоминать прошлое. Но она все-таки почтительно и даже подобострастно ответила ей:

– Да, ваше величество, я бы хотела изложить вам одной.

Екатерина недовольно нахмурилась и сделал сопровождавшей ее придворной даме знак удалиться. Оставшись вдвоем, царица проговорила:

– Говорите.

Она выражалась свободно по-русски, хотя с заметным акцентом.

– Говорите же, что вы желаете. Но, ежели дело идет о просьбе, то вам следует подать ее светлейшему князю Меншикову. Как ваше имя?

Этого оскорбления Марья Даниловна снести не могла, и тут же в душе ее созрел далекий план мести. Вся жизнь ее, очевидно, складывалась так, что ей нужно было кому-нибудь мстить…

Но она ничем не выдала волновавших ее чувств, а по-прежнему почтительно ответила:

– Я бы желала, ваше величество, поступить к вам в услужение, быть при дворе. Зовут меня Марьей Даниловной Гамильтон. Имея счастье встретить вас, государыня, здесь в саду, я льстила себя надеждой, что удостоите узнать меня…